Страница 72 из 81
— Это тебе не замок Вернера, — оглядевшись, сказал Карлус.
В комнатушке не было ни очага, ни постели, ни стульев. Даже стол отсутствовал. К тому же было сыро и прохладно.
— Это же настоящий каземат, Васютка. Там хоть соломы бросили. Нам же придется ночевать прямо на каменном полу.
— Всё повторяется, Карлус… Тебя не насторожили слова Кетлера о веревочке?
— Насторожили.
— Неужели это прямой намек на наш неудавшийся побег?
— Быть того не может. Откуда мог узнать Кетлер о побеге? Мы разговаривали только в твоем помещении. О трех же кусках веревки, которые я пронес под курткой, никто не видел, иначе об этом сразу бы доложили Вернеру.
— И всё же Кетлер бросил загадочные слова. А с какой колкостью он их произнес!
— Да он всегда говорит с издевкой, Васютка. Не принимай близко к сердцу.
— Не знаю, не знаю.
К вечеру пришел кнехт из соседней комнатки и сказал Карлусу:
— Забери два ватных матраса. Господин Вернер у нас добрый.
Ночью оба долго не могли уснуть. Тесно прислонившись друг к другу спинами, чтобы не так донимал холод, каждый думал о своем. Васютку преследовала одна и та же мысль: почему командор потащил его за собой в Мариенбург и не оставил в своем замке? Почему он вновь оказался в мерзлом каземате? Если здесь он пробудет несколько дней, то вновь подхватит простудный недуг, кой может привести его к смерти. То же ожидает и бедного Карлуса. Но ему-то за что такое наказание? Он ни в чем не провинился. Вот уж действительно: необычно ведет себя этот Вернер. И все-таки почему, Господи?! Но он так не находил ответа.
Утром вновь заявился Кетлер.
— Еще не сдохли, добрые приятели? Вам крупно повезло. Сегодня выступаем из Мариенбурга.
— Куда?
— Ты слишком любопытен, пленник. Советую тебе как можно реже высовывать язык.
— Язык на замок не запрешь, Кетлер.
— Господин Кетлер… Будь моя воля, я бы твой поганый язык не только на замок запер, но и вырвал из глотки.
— Да уж ведаю тебя, кровавого палача, — зло произнес Васютка.
Кетлер с большим трудом сдержал свою необузданную ярость.
— Скоро я не только вырву твой язык, но и по частям рассеку твоё тело, собака!
С этими словами Кетлер вышел из комнатушки, а Васютка обернулся к надзирателю.
— Куда ж немцы выступают?
— Ума не приложу, Васютка, — развел руками Карлус. — Должно быть, к новому месту сбора.
— Ближе к сече, — предположил невольник.
Глава 12
ГРАНДИОЗНАЯ БИТВА
Дружины двигались к реке Кеголе, на коей стояла крепость Раковор.
После морозных дней и неистовых метелей, с 4 февраля 1268 года началась оттепель. Снег посерел, стал рыхлым, на полях появились проталины, а через десять дней снег и вовсе истаял.
Ратники радовались теплу, пригревающему солнышку, щебетанью полевых и лесных птиц. Всем стало гораздо легче: в морозы и метели дневки и ночевки были не сладки. Ныне же и грязь не великая помеха, да и та денька через три-четыре подсохнет.
Когда да Раковора оставалось верст семь, князь Дмитрий вновь собрал военачальников на совет.
— Наступает решающий час, воеводы. Сегодня мы дадим отдых дружинам, а завтра утром облачимся в доспехи и подступим к Раковору. Русь веками грезила Варяжским морем, дабы утвердиться на нем и выйти на морские просторы. Море нам нужно до зарезу[158]. Наши ладьи с товарами будут ходить в северные страны и приносить нам немалую выгоду. И не в одной торговле дело. Утвердившись на море, к нам хлынут не только заморские купцы, но и иноземные зодчие и розмыслы, в коих нуждается Русь. Всё это надобно для процветания нашего Отечества. И чтобы вековые мечты исполнились, ныне мы всем располагаем, — и добрым войском, и горячим желанием победить и осадными орудиями, перед коими не устоять ни одной каменной крепости. Я верю в ваше мужество, воеводы!
На сей раз никто не спорил. Каждый князь заверил большого воеводу, что его дружина не посрамит земли Русской.
Довольный ответами княжьих мужей, Дмитрий Александрович вновь обратился с прежней, настоятельной просьбой:
— После совета прошу всех разойтись по своим дружинам. Надо еще раз проверить всё ли готово к битве, да и воинов подбодрить. Ведаю, что перед сечей у многих ратников на душе неспокойно. Чего греха таить — на легкую победу рассчитывать не приходится. Некоторые ратники с поле брани могут и не вернуться. Война бескровной не бывает. Каждого ратника обойдите. Пусть он почувствует уверенность в своих силах… Я же — к Анисиму Талалаю. От его пороков и метательных снарядов будет очень многое зависеть… В добрый путь, воеводы!
Утром, облачившись в ратные доспехи, войско потянулось вдоль реки Кеголы. Дмитрий Александрович, как и обещал, не стал одеваться в свой, видный всем дружинам, нарядный и драгоценный доспех. Он отказался и от корзна, кой всегда приметен даже вражеским полкам. Теперь он — обычный воин: медный шелом, простая, но довольно прочная кольчуга, меч в дешевых ножнах, овальный красный щит.
Большого воеводу лишь осудил Мелентий Коврига. Молвил своему ближнему послужильцу Сергуне Шибану:
— И чего придумал, наш стратиг? — последнее слово боярин произнес с насмешливой колкостью. — Де, враг не изведает, если его, князя, с коня свалят. Сгиб-де, рядовой воин, не велика для войска потеря. Да разве так можно? Он же большой воевода. Его каждый воин должен в сече зреть.
— А вдруг большого воеводу со стен стрелой сразят?
— Туда ему и дорога, — глухо, с нескрываемой желчью, отозвался Коврига.
— Да ты что, Мелентий Петрович? — ахнул Сергуня. — Тогда всё войско дрогнет, и не видать нам Раковора. Потеря большого воеводы всегда плачевна.
— Не шибко-то по Митьке и рыдать станут. Не велика потеря. Найдутся и более знатные люди. Есть, кому в челе войска ходить.
Сергуню будто кнутом стеганули, он аж в лице переменился. Добро, Ковригу ратники не слышат, а то бы и не побоялись, что такие мерзкие речи высказывает боярин. Ну и ну!
— На сыновей великого князя намекаешь?
— А что, Шибан? И Святослав, и Михаил — люди именитые.
— Только меча на врага не поднимали. Да они князю Дмитрию и в подметки не годятся.
— Ты чегой-то на меня глазами злобно сверкаешь? Давно стал примечать, что не горазд ты стал к службе моей. Не так ли, Сергуня?
— Врать не стану, боярин. Не по нраву ты мне. Худой ты человек.
— Что-о-о? — прищурив глаза, всё также сипло и приглушенно закипел Мелентий. — Да как ты смеешь, свиное рыло? Плетки захотел!
— Руки коротки, боярин! — громко воскликнул Сергуня. — Я тебе не холоп, а вольный человек, дружинник. Ухожу от тебя, клопа вонючего!
Мелентий от дерзости такой разинул щербатый рот, а Сергуня лихо вскочил на коня, гикнул и помчал к воеводскому шатру.
Обозные люди, стоявшие неподалеку от боярина и слышавшие слова Шибана, прыснули от смеха.
Мелентий Петрович разразился бранью:
— Молчать, паскудники! Ну, погодите у меня, недоумки. Прибудем домой — батожьем высеку. Надолго запомните мою порку, псы смердящие!
Мужики угрюмо отошли к своим саням. Емелька Бобок, пощипав заскорузлыми пальцами слежавшуюся, иссиня-черную бороду, глянул на напарника Вахоню и осерчало буркнул:
— Вот те и наставил нас на битву, дьявол брюхатый. Вечно облает.
— А Шибан-то его ловко словцом стеганул. Клоп-де вонючий, хе-хе, — с ухмылкой молвил Вахоня.
— Ловко. Молодцом, Сергуня. Боле к Мелентию не вернется. Поди, к самому князю Дмитрию на службу попросится.
— Дай-то Бог, Вахоня. Дмитрий Лексаныч, чу, никогда воинами не помыкает. Уважают его дружинники.
Войско вышло к реке и… остановилось от изумления. На противоположном берегу «вдруг увидели перед собою полки немецкие, которые стояли как лес дремучий, потому что собралась вся земля немецкая, обманувши русичей ложною клятвою».
158
До зарезу — до крайности, чрезвычайно.