Страница 78 из 82
— Всякая гроза — от милости божьей, — пробовал урезонить их Иевлейка Карбышев. — Для пользы нашей! — но никто его слушать не стал. Один шепчет: Господи, спаси и помилуй! Другой за свиньею погнался. Зачем? — А она, говорит, солому таскает, бурю накликает. По словам третьего, это не молния по небу пролетела, а змей кому-то деньги понес. Ну прямо одурели все. Только Ивашка Згибнев-Ясновидец здраво рассудил:
— Это Касьян Немилостивый за нами увязался. Сам шатун, а весну у себя сверх сроков держит. Вот она и взыграла.
Гроза утихла так же внезапно, как и началась. Небо вновь просветлело, осевшие от дождя сугробы наполнились зимней голубизной.
— Мокрое время пришло, — затревожился Тоян. — Умный конь к дому спешит, глупый человек медлит.
— Где ты видишь мокрое время, князь? — удивился Кирилка Федоров. — Было и сплыло.
— Нет, — покачал головой Тоян. — Убегать скорее в Сургут надо. Глазам верь, а в седло садись.
— И я так думаю, — поддержал его Василей Тырков. — Не время дорого, пора. Солнце нас дожидаться не будет…
Наутро обоз выступил из Тобольска. Поначалу дорога под санями скрипела, конские копыта разъезжались на гололеди, потом наст подтаял, раскрошился, сделался грязью. Радостно вспыхнуло солнышко, наполняя окрестные дали песней пробуждающейся земли, света, обновления. Ее слагали лесные шорохи, птичьи трели, сшибки студеных и теплых ветров, вешние запахи, сочащиеся отовсюду.
От Тобольского Иртыша до приточного к нему Туртаса — без малого сто верст. Хорошо, когда версты эти ложатся по удобным пойменным чистинам или замерзшим поньжам[338], хуже, когда продираются они через тал, черемуховые кусты или каргашак[339], и уж совсем худо, когда перегораживают путь кедровые, пихтовые или листвяжные леса. Тут надо или петлять меж стволов, или напрямик прорубаться, сил не жалеючи.
Плотники Афанасия Назарова постарались на совесть. Прежний зимник они и расчистили и уширили, сделали проходимым для любого обоза. Однако Кирилка Федоров морщился недовольно, замечая огрехи. Очень уж хотелось ему выглядеть перед подчиненными бывалым походным головой. Он мотался туда-сюда, отдавая нужные распоряжения, но все знали, что идут они от Василея Тыркова.
Сам Тырков внимания к себе старался не привлекать. Рана его еще не зажила. Боясь растрясти ее в седле, он отправился в путь в той же нарте ехот-ухол, что сделали ему соль-купы глухариного рода сэнгиль-тамдыр, на тех же ездовых собаках. Следом пристроился Тоян-Эушта. Так удобней. Один другого видит. При случае знак подать можно, перекликнуться, помочь.
Пригрелся на своей нарте Василей Тырков, глаза зажмурил от вешнего света, и вдруг почудились ему непонятные звуки — будто где-то неподалеку лопасти водяной мельницы крутятся. Тяжело этак крутятся, с перебоями. Озадачился Тырков, велел стремянному Семке Паламошному разузнать все доподлинно. А тот, не долго думая, поворотил коня к придорожному кедру, ухватился за нижнюю ветвь и сходу взлетел на смолистое развилище. Оттуда по стволу устремился вверх. И вот он уже высоко над землей — тайгу озирает.
— Ну что там? — по-хозяйски окликнул его снизу Кирилка Федоров. — Узрел?
Семка на него и внимания не обратил. Федоров-младший ему не указ. Не он посылал, не ему и спрашивать.
— Слезай, коли пусто! — не унимался Кирилка. — Не задерживай!
— Кому пусто, а кому атаман Дружина Юрьев следом идет, насмешливо упало сверху. — Со всей снарядною снастью.
Новость эта тот час облетела обоз и вернулась к Василею Тыркову.
— Ждать будем?! — то ли спросил, то ли доложил ему Кирилка. — Я команду дам!
— Не надо, — остановил его Тырков. — Небось не заблудится. Впереди ночевка. Там и догонит…
Атаман тюменьской полусотни казаков и стрельцов Дружина Юрьев показался Кирилке старым лошаком с редкими желтыми зубами. Волосья у него сивые, лоб морщинистый, борода в два клока свалялась. А голос? Такого голоса Кирилка давно не слышал: мало того что сиплый, еще и скрипучий, и невнятный.
— Со свиданием, Василей Фомич, — поклонился Тыркову Юрьев.
А обозному голове не поклонился. С того и началась к нему кирилкина неприязнь.
На переправе через Туртас, когда Дружина Юрьев оттер Кирилку от саней со скорострельной пищалью, де не суйся не в свое дело, приятель, эта неприязнь еще больше окрепла. Да что это за старый хрыч? Откуда взялся? Ишь, атаманишко. Выше обозного головы себя возомнил.
Потом выяснилось, что Дружина Юрьев не простой атаман, а заслуженный вояка — из той самой ермаковской казачины, что за два с лишним десятка лет на сибирских походных службах молодые зубы съела. Но палец ей в рот не клади — откусит!
— Это мы еще посмотрим. — взъёжился Кирилка. — Старые кони чаще спотыкаются…
За Демьяновской переправой дорога вконец рухнула. А впереди Салым. Талая вода полезла из-под его ледяных закромков на снеговой наст, без труда съела ноздристые корки и поползла дальше — к зарослям голого прутняка и невысоких корявых сосенок, к елям и пихтам, усыпанным прожорливыми древесными грибами. Обнажились желто-зеленые заросли мха, досыта напитанные коричневой влагой, начали разворачиваться к верховьям Салыма поваленные недавними ветрами сухостоины. Они показывали, что река двинулась в обратную сторону, прочь от Оби. Теперь до середины лета она будет колобродить, поворачивая куда ей захочется.
Но судостройщики и здесь не сплоховали — сделали легкие плоты с зацепными шестами. Чтобы ускорить дело, Дружина Юрьев велел запрячь в них коней. Те не хотели идти в воду, обдирали о лед ноги, жалобно ржали. И тогда атаман сам повел их…
Не успели переправиться через Салым, вышел из берегов Балык, а там и Большой Юган разлился.
Ездовые собаки, впряженные в нарты Василея Тыркова, безошибочно выискивали сухие гривки, тянигузы, перетаски, междуречные островки. За ними, выбиваясь из сил, утопая в торфяной жиже, ломая сани, калеча себя и коней, волочились служилые и обозные люди.
Кирилка Федоров заметно скис. Поначалу он пытался что- то решать, суматошился, грозно покрикивал, потом пустил всё на самотек. Об одном стал думать: лишь бы не упасть, лишь бы не зашибиться… Его место занял неутомимый атаман Дружина Юрьев.
Атаману такая беспутица не в новинку. Он на все горазд. Собрал к себе самых дюжих казаков и плотников, велел рычаги покрепче вырубить, научил, как теми рычагами сани со скорострельной пищалью и ядрами ворочать, чтобы не утопли на переходе и в торфяные ямины не завалились. Станет в пару с Петрушей Брагиным или с Семкой Паламошным, или с пушкарем Микифоркой Лигачевым, приподымет на встречных рычагах снарядные сани, глядишь, а они уже дальше конной тягой волокутся. Будто и не застревали…
Последняя треть пути оказалась самой долгой и мучительной. Не стало у обозников сил продираться дальше. Всюду вода. А со стороны Оби накатывал порою тяжелый утробный гул. Это начал ломаться лед на протоке по имени Юганская Обь, а может, и на самой Оби. Того и гляди, нарушатся переправы к Сургуту, и останется обоз на левом берегу…
Пытаясь помочь Дружине Юрьеву, Василей Тырков то и дело поднимался с нарты, подавал советы, пробовал и сам что- то сделать. А Тоян Эрмашетов помогал ему. Недужный ведь он. Как не пособить?
Каждый шаг давался Тыркову с болью. Еще больше болела душа. Ведь до Сургута всего два-три поприща осталось. Хоть бы мороз грянул, что ли!..
И надо же такому случиться — той же ночью упал на землю крепкий мороз, прихватил на обозниках мокрые одежды, осыпал сосульками мятые бороды. Зароптали спросонья мужики, а как поняли, что это их спасение, ожили, заторопились. До Юганской Оби рукой подать. Бог даст, досягнем…
В полдень на Лисогона[340] обоз одолел две последние переправы и вышел к долгожданному Сургуту. По народным приметам именно к этому дню лисы перебираются из старых нор в новые. Голодные, ослепшие от вешнего солнца, бредут они по шаткой земле. В это время не то что умелый охотник, простой мальчонка голыми руками их добудет. Вот и с обозом так. К Сургутской крепости он не пришел, а притащился. Люди двигались устало, слепо, опустошенно, но в груди у каждого пела радость:
338
Безлесое болото.
339
Болото с мелким сосняком.
340
14 апреля.