Страница 13 из 82
— Это что же такое деется, православные? — первым всполошился конный казак Куземка Куркин. — Мы тута на дохлягах волочимся, а у них добрые кони заместо мяса бегают. Да разъюдыт твою деревню на десятой версте! Ну не срамота ли?
— Срамота, срамота! — радостно подхватил его ругательные загибы Фотьбойка Астраханцев. — Как есть срамота! Одно слово, татаре! — сам он темнолиц, узкоглаз, кривоног, навроде ордынца, да ведь со стороны себя не видать. — Айда, служилые, с басурманами[21] разберемся!
Куземка и Фотьбойка — известные крикуны. Стоит одному бузу затеять, другой тут как тут.
— Виданное ли дело, такого коня на корм пускать? — вылупил глаза Куземка. — Креста на них нету!
— Айда, служилые! — вторил ему Астраханцев. — Спрос с Тоянки учиним!
На них, как на снежный ком, намоталось еще с десяток казаков, охотчих до гама. Подступили они к Тояну с руганью. А впереди всех Куземка:
— Пошто не спросился на нашем обозном кругу, коноед? Я бы тебе своего на убой дал или какого другого. Нашли бы замену.
— Нашли бы! — запереглядывались казаки. — Как не найти!
Всяк из них знает: это споначалу, на свежих силах, дорога сама собою катится, будто саночки-малеваночки, и кони по ней резво бегут, а после, поустав да пораздрязгнув на бесконечных взъемах и заносах, пообмерзнув на стылых ветрах, с легкого шага сбиваются, превращаясь без подмен на ямских станах в загнанных меринов. Вот как у бестолкового Куземки Куркина.
Он ведь о коне своем мало печется, гонит где ни попало, с поту не обтирает. Как тому с такого догляда не охрометь?
Для себя старается Куземка, а будто для содорожников. Надумал свои загвоздки на Тояне решить. Ни с того, ни с сего учал ему пенять, де рано он на свежатину перешел, кормился бы пока проезжей грамотой, а то ведь за Солью-Камской да за Пелымом, сказывают, совсем голодно стало, вот и подождал бы до тех мест. Так распалился, что угрозы из него наружу полезли: коли не пособит Тоян охранным попутчикам с коньми, завтра, в худую минуту, они ему також не помощники.
— Не обороним и все тут! — воинственно подтвердил Фотьбойка Астраханцев. — Так и знай!
Терпеливо выслушав их, Тоян приложил руку к груди.
— Пербэц кет[22], - попросил он Фотьбойку, а Куркину протянул горячее, с огня, мясо, вздетое на прут: — Кода[23]… Янибеш[25]…
Тот в растерянности взял прут, озадаченно оглянулся на столпившихся за спиной казаков:
— Братцы, чего это он сказал-то?
— Чего, чего, — последовал ответ. — А того и сказал, что по- нашему не кумекает.
— Не может такого быть! Поди, прихитряется?
— А ты проверь! — лопнули от смеха тугие щеки десятника Гриши Батошкова. — Ну-ка! — он выступил вперед и весело хлопнул Куземку по спине. — Умора и только! Ты этому коноеду свое толкуешь, а он тебе за это кус конины. Ха-ха-ха- ха-а-ааа! — Батошков поперхнулся от полноты чувств и едва договорил: — Нашли конский язык!
Дружно захохотали казаки его десятка. Одни, чтобы угодить начальному человеку, другие, радуясь острому словцу, которое, бывает, и с самодовольной губы сорвется. К ним присоединились остальные. Целый день маялись на верхах, почему теперь и не развеселиться.
— Конский язык! — громче всех заливался Фотьбойка, легко перестроившись с Куземки на Гришу. — Это же надо так сказать. Ну потешил! Жаль, татарин нас не разумеет, а то бы хватила его кондрашка.
Тоян понимал, а где не понимал, догадывался — по выражению лиц, по перепадам голосов, по недвусмысленным телодвижениям. Но вида не показывал. Пусть думают, что без толмача он — немтырь. Так легче уцелеть в чужой стороне среди чужих людей.
— Потешились и будя, — спохватился десятник Гриша Батошков. — Где толмач-то?
— А фирс его знает!
— Сыскать, не медля, — отстранив Куземку, Батошков шагнул к Тояну. — А ты покуда конину православным не суй, ешь сам со своим Мухаметкой.
Тоян сощурился под лисьей шапкой, запоминая обиду, но недовольства не выказал. Легко шагнув в сторону от большого костра, он остановился у вясел с полузаледенелой шкурой забитого коня. Провел ладонью по клейменому месту. Коротко бросил:
— Ат!
Служилые тотчас окружили его, принялись разглядывать знак, на который он указал.
— Гляди-ко, тута и впрямь коняка выжжен. Ат по-ихнему, — удивился Куземка. — Это, видать, у их племя такое… — потом спохватился: — Ну и что из этого? Видим, что коняка. Объясняй дальше! — тотчас подстроился к нему Фотьбойка Астраханцев.
— Да не тяни ты коня за хвост, говори толком, косоглазый.
— Тамга, — запоминая и эту обиду, пояснил Тоян, затем указал на буланую кобылицу, согревающую себя бегом в небольшом загоне. — Алтын курас!
— Вот фирс мороженный, говорит, а ни шиша не понятно!
Тут-то и подоспел толмач.
Для начала служилые спросили его, что есть Алтын Курас?
Тот и огорошил:
— Петух это! Золотой Петух!
— Как так?
— А так!
— Не брешешь?
— Ей-бо! — перекрестился толмач и ну завирать, будто азиятские люди петуху молятся. Потому и слетел с языка князьца необычный кур, глашатай утра, супецкий заправщик, а самый что ни на есть золотой петух. Курас по-ихнему вроде как солнце и огонь, ему самых храбрых и зорких седоков[26]уподобляют.
Кинулись казаки к загону, чтобы посмотреть, какая тамга оттиснута на буланой кобылице, да всполошился, заходил кругами табунок, грозя снести огородку.
Однако ж исхитрился Куземка Куркин глянуть и на тамгу кобылицы, и на тамгу каракового жеребка, который ее в пути обхаживал. Объявил громко:
— У этих в клейме золотой петух! Соображаете, черти плешивые?
Замерли казаки, онемели на полуслове. О, Господи! Сколько раз глядели они на тояновых коней, а того не видели, что разными знаками они мечены. С двух шагов и там и там окольцованный крест видится, а ежели вплотную ступить, на одном ат вздыбленный, на другом — курас в солнечном круге. Вот у него крылья, вытянутая под солнечный небосклон голова, вот упершиеся в земную чашу ноги.
Дав казакам осознать эту разницу, Тоян зачерпнул ладонями воздух и бросил его в котел. Таким же образом подхватил он издали тамгу с буланой кобылицы и бережно выплеснул в сторону Москвы.
Яснее и толмач не разобъяснит: одни кони — кормовые, другие — поклонные. Ими Тоян хочет бить челом русийскому государю.
— И много у тебя кормовых коней? — спросил невесть откуда взявшийся обозный голова, человек литовского списка Иван Поступинский.
Тоян дважды махнул растопыренной пятерней, потом сложил щепоть из трех пальцев.
— Три на десять, — кивнул Поступинский. — Мой тебе совет, князь: не забывай, что мы к Москве во товарищах идем. У тебя свои товары, у нас свои. А вместе мы односумы и друг другу помощники. Так, нет?
— Гусь свинье не товарищ, — зашептал весело Фотьбойка, но встретив грозный взгляд обозного головы, осекся.
— Умный товарищ — половина дороги, — продолжал Поступинский, — В другой раз, любезный, как захочется тебе конины, со мной снесись. Авось, найдемся, как с пользой и полюбовно дело решить. А теперь, — поворотился он к десятнику Грише Батошкову: — Командуй всем разойтись. Ишь, самосуд устроили!
Улыбка враз слезла с круглых, как у бурундука, щек Гриши.
— Живо-живо! — тотчас подстроился под Поступинского Фотьбойка, — Раскатываемся по своим углам, служилые. Позявали глазами и будет!..
Тогда и узнал Тоян, что товар и товарищ — близкие для русиян слова, но товар — наживное дело, а товарищ — вечное. Без него пуста и погибельна дальняя дорога. Оно снимает прежние обиды, делает чужих людей своими.
Тоян испытал это на себе. Ему думалось: никогда не простит он человека, оскорбившего нечестивым словом пророка Мухаммеда, и тех, кто потешался над ним, Тояном, тоже не простит. Но вышло по-другому…
21
Нехристианин, неверный.
22
Погоди немного.
23
Угощение.
25
Бедренная, задняя часть животного.
26
Правитель, военноначальник.