Илья

- А у Добрыни зазноба завелась, - насплетничал, переводя разговор, Алеша. - На Подоле где-то.

Илья вспомнил, что и в самом деле не видел Добрыню последние несколько дней. Но такое случалось и раньше: князю Добрыня часто оказывался нужен в качестве толмача и советчика. А вот чтоб ночевать в дружинную избу Добрыня не приходил - такого при Илье не случалось.

- Может, в тереме ночует? - вслух предположил он.

У Добрыни был в Киеве терем; выстроил не так давно, надеясь перевезти матушку. Но Амельфу Тимофеевну крепко держали в Ростове родные могилы, дружбы и раздоры, пролитые слезы, вся ее долгая, нелегкая, но обжитая, прикипевшая к душе жизнь, и с переездом она тянула.

"Вот стану совсем беспомощной - перееду, присматривать за немощной будешь", - отмахивалась она.

Так и стоял терем пустой, с одним сторожем на воротах - ночевать Добрыня предпочитал, как прежде, в дружинной избе.

- Ну прям! Что он там забыл? Говорю тебе - весь день ходит сонный, своих сторонится, а как вечер - на коня и на Подол. И так нахлестывает, как будто за ним черти гонятся. Баба у него! В этом деле меня не обманешь.

Илья рассеянно кивнул, соглашаясь: в этом деле такого знатока, как Алеша, еще поди поищи. Но что-то в рассказе молодого богатыря его беспокоило, и Илья не мог понять, что.

- А от своих прятаться зачем? - наконец сообразил он.

- А чтоб не расспрашивали!

Илья покачал головой. Спокойный, твердый и умелый в любой беседе Добрыня никогда не боялся расспросов: и уйти от них мог ловко, и пресечь. Но кто знает, что делает с человеком любовь? Илья, в отличие от Алеши, знатоком в этом вопросе не был.

****

- Не уезжай сегодня, - томно приказала Марина, потягиваясь всем своим гибким гладким телом, - останься со мной. Мне было мало этой ночи.

Добрыне тоже было мало этой ночи. Он убеждал себя, что любит Марину, ну конечно, любит, ведь это и есть любовь - когда без человека просто не можешь жить. Когда ночи мало, и все, чего хочется, - чтобы она продолжалась и днем. А то, что совсем нет радости в душе, что на ней как будто лежит тяжелый камень, и в те моменты, когда они не предаются ласкам, вдруг становится скучно и тоскливо, - так это от большой любви и жажды. А моменты, когда Марина казалась ему вдруг чужой и неприятной, он объяснял случайными настроениями, которые случаются у каждого.

И еще с трудом подбирались и плохо выговаривались ласковые слова - как будто не в сердце рождались, а придумывались и были обманом.

- Никуда не поеду, с тобой останусь... голубка моя, - последние слова дались ему с трудом, и было отчего-то стыдно.

****

Илья ехал к внешним воротам. Объезд ближайших окрестностей за всеми воротами внешней стены был постоянной обязанностью дружинников, и Илье это дело нравилось. Нравилось ехать не совсем проснувшимся утренним городом, где суетились калашники и зеленщики, торопясь занять базарный ряд и углы со своим свежим ароматным товаром. А потом выезжать на хватающий сердце простор, скакать, высматривая возможного врага, вдоль Днепра, вдоль Почайны или полями с темными пятнами дубрав. Нравилось в любую погоду, а в такую - особенно. Предосеннее уже позднее солнышко косо золотило терема, избы, деревянные мостки прекрасного города, ослепительно отражалось от церковных куполов.

- Угости калачиком, - подмигнул он дебелой тетке, суетливо перебегавшей со своим коробом улицу перед самой мордой Сивки. Умного Сивку сдерживать не надо было - сам придержал шаг.

Тетка расцвела. В кои-то веки... Бывало, что дружинники, пользуясь положением защитников города, что-то по мелочи брали на торгу, но не Муромец.

- Держи, Илюша, держи. Горяченький!

В городе Муромца жаловали. И, как это всегда водилось в гордом Киеве, кого жаловали - с тем обращались запросто.

Илья оторвал кусок действительно горячего ароматного калача, сильно помахал им в воздухе, чтоб остыл, и сунул в губы Сивке. Остальное, обжигаясь и радуясь этому, жевал сам.

У ворот к нему бросилась группка посадских. Похоже, что поджидали. Один схватился за стремя с видом отчаянным и умоляющим.

Илья остановил коня.

- Что у вас?

Говорить, видимо, должен был тот, что у стремени, но заголосили все сразу. "...Боимся!", "Скалится и скалится!", "А если еще раз?...", "Скажи князю...", "Капище проклятое!"

Илья, наконец, уразумел. Речь шла о том посаде, где он недавно всадил в землю неведомую тварь и все они гасили пожары. О круге белых камней среди выгоревшей дубравки, из которого эта тварь выползла. Слобожане боялись его до паники - и было отчего.

Так круг все еще там?! Почему же князь... ладно, князь; у князя, как сказал Добрыня и примечал сам Илья, отношение к старине было сложным. Он искал, как ее использовать, и пытался задобрить. Всем своим сыновьям от первого брака он дал старые имена, и поговаривали, что молодые князья и не крещены вовсе. Во втором браке было иначе. Неслышная Рогнеда, ставшая в крещении Апраксией, к крещению своему отнеслась как к клятве, нарушить которую было бы позором. Самовластие Владимира натолкнулось на тихую, но непреодолимую твердость. Все ее дети были торжественно крещены и носили христианские имена. Так что на князя надежда была слабая, но Добрыня? Он был советником Владимира, наделенным правом принимать решения, и на него такое небрежение было совсем не похоже. Илья все это время был уверен, что капище развалили в первое же утро после пожаров.

- Идите домой, - велел от слобожанам, разворачивая коня и пуская его вскачь.

Всю дорогу до посада он раздумывал, что происходит с Добрыней.

Посад отстраивался после пожара; погорельцам помогали всем миром. На месте сгоревших домов уже поднимались свежие чистенькие срубы. Только тот путь, по которому проползло чудище, оставалось нетронутым. С трех сторон его отделяли от жизни живых новые плотные частоколы, и он, покрытый слежавшейся уже нетронутой золой, смотрелся шрамом на теле посада. Место, где Илья вогнал тварь в землю, было посыпано солью.

Илья сокрушенно покачал головой. Соль стоила дорого; посад изрядно потратился. И зря: лучше бы дали вырасти траве. Беды тут не было: уже тогда, когда Илья вбил нечисть в чуждую для нее землю, он чувствовал движение корней, живущих в ней, личинок, неведомых насекомых. Вся жизнь этой земли отталкивала, расщепляла на части, уничтожала чужеродное, защищая себя. А теперь от чудища и вовсе даже следа не осталась. Земля под ногами Ильи жила своей обычной, жадной и спокойной жизнью. Вот только соль ей мешала.

При свете утра застывшая то ли пляска, то ли агония черных обгорелых дубовых остовов, изогнутых, с изломанными ветвями-конечностями, выглядела еще страшнее, чем в освещенной пожарами ночи. Их избегали даже вороны.

Илья не стал привязывать Сивку к одному из них; оставил у купы живых деревьев поблизости.

Надел плотные холщевые рукавицы и двинулся к ближайшему камню.

Камни сидели глубоко, очень глубоко, но выдергивались со странной легкостью. Как будто сама земля выталкивала их. Огромные ямы осыпались песком и землей, как будто затягиваясь на глазах. Илья откидывал камни со всего размаха, подальше, в кучу, стараясь, чтобы они бились друг о друга. И здесь тоже была непонятная легкость: цельный, чуть тронутый обработкой гранит рассыпался, как гнилушки.

****

Марина закричала, и этот крик совсем не походил на тот, что исторгает страсть. Ее тело изогнулось в судороге. Добрыня схватил ее, прижал к себе, но его богатырской силы не хватало на то, чтобы удержать бьющееся в корчах хрупкое женское тело. "Эй, кто-нибудь!" - хрипло заорал он, с трудом прижимая Марину к постели. Навалившись на нее, он двумя руками удерживал ее голову, боясь, что в припадке она свернет себе позвонки. Марина не переставала жутко кричать, голосом, совсем не похожим на ее обычный. Ее глаза закатились, изо рта вместе с криком шла пена, почему-то черная.

"Лекаря, знахаря, - лихорадочно соображал он, - кто-то должен позвать. Ну подойдет же кто-нибудь, в конце концов!" Краем сознания, занятого тревогой за нее, он вдруг сообразил, что ни разу не видел в доме никого, кроме Марины. Ни слуг, ни той тетки, с которой она, по ее словам, жила. И еще он понял, понял не сознанием, а как-то иначе, что не любит Марину и никогда не любил. "Приворот. Ну да, конечно, приворот..." Но с этим можно было разобраться потом, сейчас главное было - помочь ей, не дать покалечить себя в непонятном припадке. "Ну кто-нибудь, кто-нибудь должен же прийти на такие крики!" Скрутить в одеяло, тащить к знахарю? Справится ли?