Илья

Князь сделал шаг, обогнул Дюка Степановича и пошел впереди. Своим положением боярского сына из Волыни гость не представлял для него интереса, а с дураками Владимир общался только и исключительно из политических соображений.

Таким образом Дюк оказался предоставлен свите, иными словами - Чуриле Пленковичу. Прочие члены свиты со злорадной предупредительностью раздались в стороны, оставив двух выдающихся щеголей наедине.

Дюк Степанович и Чурило Пленкович, давно косившие друг на друга глазом ревнивым и дурным, затеяли беседу.

Не прошло и пятнадцати минут, заполненнных с обеих сторон все более запальчивым и громким перечислением необыкновенных и роскошных одеяний и частностей оных (приглашенные как раз вошли в пиршественный зал), как оно случилось.

Разгоряченнные, красные, потные и совершенно потерявшие голову Дюк Степанович и Чурило Пленкович в присутствии князя и множества других лиц побились об великий заклад. Многие даже переглянулись встревоженно, беспокоясь в основном о Чуриле Пленковиче - а вдруг не выиграет? Великий заклад - это на все имущество или же голову с плеч - на выбор победителя.

Так тихонько пояснил Добрыня стоявшему рядом и ничего не понимавшему Илье.

Успокаивало только то, что от двух расфуфыренных павлинов в центре круга совсем не веяло кровожадностью. А имущество свое они и так растратят - таковы уж были условия заклада.

Ибо побились два щеголя о том, что каждое воскресенье в течение года или пока один не сдастся, будут они приходить в храм каждый раз в новом платье богаче предыдущего, да еще чтобы свидетели (все, кто при сем будет присутствовать) признали, что один другому не уступил в пышности и причудливости одеяния. А ежели в течение года ни один не уступит, те же свидетели решат, кто победитель.

****

Этот ночной набег уже совсем не походил на обычные. Крупная орда, пройдя русской землей неведомо как, напала прямо на киевские посады и начала их жечь. На скот и женщин не отвлекались, сопротивлявшихся убивали, убегавших не преследовали. Жгли избу за избой, овин за овином, все хозяйственные постройки, но не кругом, а узкой полосой, направленной к городу. Как будто бы пробивали к Киеву дорогу из огня и пепла.

Дружина выехала сразу же, как только примчался посыльный из посада, сообщивший о первых подожженных домах. Но к приезду богатырей горящая полоса уже обозначилась отчетливо.

Богатыри заступили путь орде, полетели стрелы, началась рубка. Трещал огонь, кричали люди: обожженные и перепуганнные местные старались спасти что-нибудь из своего имущества, защитить от огня соседние строения, - те, на которые странная орда не обращала внимания. Недалеко замычали и заблеяли животные - страшно, громко и жалобно: занятся коровник. Илья, не отвлекаясь от боя, подхватил камень потяжелее и запустил им в запертые ворота коровника. Ворота рухнули вместе с частью стены, обезумевшее стадо ринулось, давя друг друга, куда-то в темноту.

За спинами дружинников вдруг тоже полыхнуло. Пока часть орды отвлекала их боем, поджигатели обошли бьющихся стороной и продолжили свое дело. Огонь, скачущий в темноте; бой, постоянное движение помешали Добрыне сразу увидеть то, что он наконец-то заметил, только когда вспыхнуло за спиной. Пришедшая орда не была однородна! Те, с кем они сражались, были хорошо вооруженными воинами хазарскими (откуда хазары?), татарскими, половецкими. Те, кто поджигал - обычными кочевниками-скотоводами, даже без оружия. У них в руках и за поясами были только пуки просмоленнных факелов, которые они, не переставая, разбрасывали, поджигая один от другого. Их легко было снимать стрелами: они не укрывались и не уворачивались. Но их было много. Они не ярились и не тожествовали, бросая свои горящие палки, - их лица были неподвижны и равнодушны. Как и лица умелых, ловких бойцов, с которыми рубилась дружина.

Илья, размашисто отбиваясь, все чаще смотрел на огненную полосу, прочертившую посад. Там, в самом начале, где в страшном пожаре уже прогорели углы и обрушились стены, эта полоса походила на вырубленнную среди жмущегося к стенам города жилого мира дорогу, мерцавшую углями и догоравшими остатками бревен.

Вдруг он, раскидав лезущих противников, стегнул Сивку и во всю прыть помчался туда. Алеша и еще несколько богатырей, не задумываясь, поскакали за ним.

Раскаленная дорога упиралась в примыкавшую к посаду небольшую дубраву. Бывшую дубраву. Черные остовы сгоревших деревьев, освещенные дальним, но могучим огнем, казались уродливыми фигурами, воздевшими кривые руки в ерническом, издевательском танце. И круг камней среди них, почему-то не тронутый золой и копотью, светился белизной и походил на раскрытую зубастую пасть.

То, что вышло из этой пасти, уже двигалось по проложенной для него раскаленнной, мерцавшей углями дороге. Чудище было огромно. Оно ползло по углями и пеплу, попирая собой чей-то разрушенный быт, жизнь, счастливую или печальную, в достатке или бедности, но жизнь, устоявшуюся, милую, человеческую, полную незаметных житейских ритуалов, привычных движений, которых уже никогда не будет. Оно подтягивалось передними лапами, мощными, похожими на уродливые руки, а сзади тяжелый колыхавшийся зад подталкивало множество мелких бледных полупрозрачных лапок, шевелившихся суетливо, не в такт. Ниже морды твари, похожей на одну раззявленную пасть с многими рядами острых зубов, колыхался веер щупалец. Над башкой торчал костяной горб.

Спешиться богатырям пришлось еще далековато от твари, в оставшихся целыми огородах: кони хрипели, вставали на дыбы, отказывались идти.

Подошли, смотрели с ужасом и молча. Тварь ползла а Киеву, и Илье казалось, что она разбухает, вбирая в себя горький, не улетучившийся еще дух разореннных человеческих гнезд.

- Оно не может по холодному, - шепотом предположил кто-то, - поэтому и жгут.

- Это мы мигом! - вскинулся Алешка. - Я тут недалеко приметил...

Он и еще несколько молодых богатырей стремительно исчезли в темноте онемевшей от ужаса слободы.

Кто-то из дружиников попытался в прыжке достать чудище копьем. Щупальца метнулись, сверкнул синий огонек, вспыхнуло копье, смельчак упал молча лицом вниз в мерцавшие угли и больше не шевелился.

Алеша и его помощники уже с усилием катили огромную бочку, из тех, что водовозы на своих клячах возят туда, где нет своих колодцев. Впереди твари они столкнули бочку на пепелище, выбив дно. Вода вытекла, поднялся пар, но угли, впитавшие воду, погасли, и чувствовалось - остыло. Дружинники ждали. Чудище невозмутимо переползло своим раздутым брюхом остывшее место, так же, как переползало догоравшие бревна, - будто не заметив.

Илья прислушивался к себе, к наследию Святогора, ромашкам, ветрам, корням подземным.

"Не угли ему нужны, не прохлады земли оно боится. Самой русской земли коснуться не может, поэтому жгли".

Илья достал из-за пояса кожаные рукавицы, надел, растер в руках несколько комьев чернозема. Ступил на раскаленную дорогу чуть позади чудища и пошел к нему. Шаг Ильи был так тяжел, что угли гасли мгновенно, не обжигая. За ним оставались следы в локоть глубиной, черные, наполненные влагой. Чудище вытянуло назад, ему навстречу, свои смертельные щупальца. Илья дунул. Мощный ветер отогнул щупальца вперед, и тогда Илья, положив обе руки на костяной горб твари, вогнал ее в землю по самые щупальца. Тем, кто смотрел со стороны, показалось, что сделал он это очень легко, как будто земля расступилась. Щупальца бессильно опали, тварь протяжно завизжала, пытаясь достать Илью зубастой пастью на черепашьей шее. Илья отскочил, потом подскочил еще раз и вогнал чудище в землю целиком. Притоптал влажную, жирную землю там, где оно только что было.

Так же тяжело, медленно вернулся.

И лег на влажную, даже сквозь запах гари сладко пахнувшую траву, раскинув руки.

Те, кто был там и видел тварь, не сумели бы сказать, через сколько времени набежала остальная дружина. Те, кто отстаивал поджигаемые дома, вдруг увидели, что их противники, побросав все, разом обратились в бессмысленное паническое бегство - каждый сам по себе. Некоторые, правда, стояли, озираясь, будто не понимая, где они. Этих вязали. Они не сопротивлялись. Были и такие, кто, увидев перед собой горящие дома и людей, которые их тушили, бросался помогать.