Страница 67 из 124
Как это часто бывает, среди откровенного бреда о том, что пора создавать отряды будущей армии «Казакин», и о 50–60 тысячах голодных казаков, агроном Евсиков в целом правильно предсказал будущее казачьих формирований на Востоке — это несение гарнизонной службы и борьба с партизанами, но не только на оккупированных казачьих территориях, как бы этого ни хотелось всем казачьим лидерам, но также в Белоруссии, на Украине и даже в Югославии, во Франции и в Италии.
Сторонники создания независимого казачьего государства, вне зависимости от складывающейся политической ситуации и отношения к казакам со стороны немецких политиков в целом, ни на секунду не сомневались, что немцы обязательно возьмут их в свой «священный и справедливый поход» против ненавистного большевизма, и старались это подчеркивать как можно чаще, причем зачастую в довольно любопытной литературной форме. «Мы пойдем, — написано в одной из статей в газете „Казачий вестник“, — со свободными и свободолюбивыми. Мы пойдем с Европой против гаремно-галерной сталиновщины. Мы хотим быть народом, а не мировой простоквашей на жидовской закваске»[353]. Именно поэтому они, как никто другой, так радовались военным успехам вермахта на Востоке. Ведь каждый успешный день германского наступления, каждый взятый советский город приближал «великий день освобождения от тирании дикой и безжалостной Московии». В архивах сохранилось много свидетельств, прочитав которые трудно поверить, что это мог написать русский человек, казак, много веков служивший великой России. Вот лишь небольшой отрывок из публичного выступления казака-националиста, некоего доктора Вихлянцева: «Я не имею дара слова, чтобы описать радость, которую мы переживаем сейчас. Как доктор медицины, я привык свои мысли выражать коротко, диагнозом, и диагноз внеевропейский и казачий сегодняшней радости есть ВИКТОРИЯ-ПОБЕДА, Слава Богу, Москва горит!»[354] Насколько же нужно было уверовать в утопическую идею о независимой «Казакии», чтобы так сильно ненавидеть всю свою великую многовековую историю, свой народ, прошлое, настоящее и будущее своей родины?! Но подобные оценки кажутся детским лепетом по сравнению со следующим восторженным описанием одного из самых трагических дней в русско-советской истории — 22 июня, а точнее, первых часов после нападения Германии на Советский Союз: «Я был живым свидетелем и очевидцем, — пишет некий казак П. Ковган в письме атаману Астраханского войска Тимофею Ляху, — геройского выступления победоносной армии Великогермании против гнилого и омерзительного советского сброда и считаю себя счастливым в том, что выполнил честно и свято возложенные на меня задания и способствовал разгрому и уничтожению паскудного жидо-московского царства. В ночь на 22 июня текущего года мы с Мариной Васильевной не спали, так как знали о том, что в 3 часа 15 минут начнется разгром жидо-московского царства. Не могу всего передать и описать того, как долго тянулась эта последняя ночь. Особенно долго тянулись 10 минут, потом 4 минуты, потом последняя одна минута… и, наконец, раздался оглушительный рев орудийной пальбы… Красная мерзость от неожиданности растерялась настолько, что вместо обороны бросила свои укрепления, которые на протяжении 2 лет они копали и цементировали, и постыдно, в одних кальсонах и даже совершенно голая бежала… Прорыв „Советского Мажино“ оказался настолько неожиданным, что даже немцы рассчитывали его прорвать в течение дня, но прорвали в течение получаса… Кстати, спрошу и о моих книгах; которые остались при моем отъезде в Софии. Прошу их сохранить и привезти на Кубань, так как теперь уже время нашего возвращения приближается»[355]. Как говорится, комментарии излишни!
Наиболее взвешенную и не оторванную от реальности оценку будущего казачьих боевых частей в рядах германского вермахта (пока еще виртуальных), да и казачества вообще, дал самый авторитетный и уважаемый среди всех эмигрантских атаманов — П.Н. Краснов. «Сейчас, то есть в эти последние сентябрьские дни, — пишет он 18 сентября 1941 года атаману Е.И. Балабину, — решается и судьба Европейских казачьих войск. Она решается, конечно, не в Праге Глазковым и Ленивовым, не в Париже атаманом Грабе, и даже не в Берлине, но решается на Дону, на Кубани и Тереке… Выйдут оставшиеся в живых казаки, с хоругвями и крестами навстречу германским войскам — будут и казаки в Новой России, — не выйдут, будут кончать самоубийством, как Смоленск, Ленинград и другие города советские, — никакие казаки-эмигранты — самостийники или великодержавники — казачьих войск не найдут. Станиц не будет, будут „общинные хозяйства“, а в них вместо жидов — немцы»[356]. Менее чем через месяц, 16 октября, П.Н. Краснов опять возвращается к этой ключевой, по его мнению, проблеме: «Германские победоносные войска, — пишет он все тому же атаману Е.И. Балабину, — переходят границы земли войска Донского. Встретят их там, как освободителей, как встретили в 1918 году казаки с хлебом-солью, с распущенными Русскими бело-сине-красными и своими войсковыми сине-желто-алыми флагами-знаменами ДЛЯ ОБЩЕЙ РАБОТЫ по очищению Войска от жидов и коммунистов, примут казачьи „колхозы“ немецкие войска как союзников и поднимутся все, сколько их там осталось, за край Родной — есть надежда, что возродятся казачьи войска, — не будет этого, и немцы с боями пройдут Донскую землю — и казаков больше не будет»[357].
Прославленный донской атаман ошибся. Несмотря на то что немцы с боями прошли Донскую землю (впрочем, как и Кубанскую с Терской), и, за редким исключением, никто не встречал их как освободителей и тем более как союзников, казачьи войска все-таки были созданы.
Конечно, оживленная дискуссия в эмигрантской среде обратила на себя внимание немецких властей. Лишний раз убедившись, что на казаков можно в перспективе рассчитывать, они в то же время быстро погасили эмигрантский пыл. Весь энтузиазм тех, кто мечтал как можно скорее с оружием в руках начать борьбу с большевиками, мгновенно улетучился, как только они узнали, что привлечение эмигрантов к участию в войне против СССР признано нежелательным и нецелесообразным. Впоследствии эмигранты-казаки все же приняли активное участие во Второй мировой войне, например, в Русском охранном корпусе на Балканах[358](но об этом речь пойдет дальше). Но формирование боевых частей из казаков на востоке осуществлялось исключительно по инициативе немецкого командования.
Уже в сентября 1941 года офицер армейской контрразведки барон X. фон Клейст предложил командованию 18-й немецкой армии сформировать из казаков специальные части для борьбы с советскими партизанами. Подобная инициатива получила поддержку, и 6 октября генерал-квартирмейстер Генерального штаба генерал-лейтенант Э. Вагнер разрешил командующим тыловыми районами групп армий «Север», «Центр» и «Юг» сформировать, с согласия соответствующих начальников СС и полиции, к 1 ноября 1941 года экспериментальные казачьи сотни из военнопленных и местного населения для использования их в борьбе против партизан[359].
Однако первые казачьи части начали появляться не в результате каких-то целенаправленных действий германских вооруженных сил, а в результате инициативных действий антисоветски настроенных казаков, которые по той или иной причине остались на территории Советского Союза еще со времен Гражданской войны. Именно они начали формировать небольшие казачьи отряды сразу после того, как немцы осенью 1941 года подошли к Ростовской области. «В октябре, ноябре месяцах 1941 года, — описывает непосредственный участник событий казак В.С. Дудников, — германские войска подошли к границе территории бывшего Войска Донского и заняли некоторые казачьи хутора и станицы… Атаманы и атаманское правление, разумеется, были избраны и приступили к работе… Сбор оружия, разминирование минных полей, погребение павших воинов — трудная задача. Задача, неразрешимая для колхозных бригад… И вот на казачьих землях стихийно стали возникать добровольческие взводы, сотни, батальоны. Так, в станице Сенявской (станичный атаман — вахмистр Икряков) возникла казачья сотня. В станице Синегорской возникла добровольческая сотня под командованием есаула Журавлева, выросшая затем в казачий полк»[360]. Одной из таких частей была казачья сотня под командованием старшего лейтенанта Назаренко. Когда в середине октября 1941 года части 14-го немецкого танкового корпуса подошли к реке Миус, за линией фронта, в тылу Красной армии, уже шло сражение. Будучи уверенными в том, что бой ведут немецкие подразделения воздушных десантников или моторизированные части, каким-то образом попавшие в окружение, танкисты поспешили на помощь. Каково же было их удивление, когда они обнаружили, что «немецкими десантниками», атаковавшими оборонительные порядки Советской армии с тыла, оказалась небольшая, всего около 80 человек, казачья сотня под командованием потомственного донского казака — старшего лейтенанта Николая Назаренко[361].
353
Казачий вестник. 1942. № 22 (28). 15 ноября. С. 2.
354
ГАРФ. Ф. 5762. ОП. 1.Д. 108. Л. 84.
355
ГАРФ. Ф. 5762. ОП. 1. Д. 2. Л. 12–13.
356
ГАРФ. Ф. 5761. ОП. 1. Д. 16. Л. 38.
357
ГАРФ. Ф. 5761. ОП. 1. Д. 16. Л. 40.
358
Некоторым эмигрантам все же удалось попасть на Восточный фронт, но такие случаи были единичными.
359
См.: Дробязко С.И. Казачьи части в составе вермахта. В сб.: Материалы по истории русского освободительного движения 1941–1945 // Под общей редакцией А.В. Окорокова. Вып. 1. М., 1997. С. 182.
360
Дудников В.С. Воспоминания старого казака о пережитом и размышления о настоящем. В сб.: Материалы по истории русского освободительного движения 1941–1945 // Под общей редакцией А.В. Окорокова. Вып. 1. М., 1997. С. 329.
361
История формирования этой казачьей части составлена по воспоминаниям самого Назаренко, которые частично опубликованы в исследовании американского историка Newland S. Cossacks in the German army 1941–1945. P. 89–92.