Страница 4 из 5
«Да что она, смеется надо мной! — вскипел Василий. — Сама не едет, а я тут с девчушкой нянчись!»
Утром ему вновь пришлось захватить Машу с собой на работу. В конторе уже все привыкли к Маше, звали ее Белочкой, посылали в буфет за бутербродами, за морсом. Появились у Маши и друзья. Главный бухгалтер, с огромным золотым зубом и такой же беловолосый, как и Маша, подарил ей коробку цветных карандашей и попросил:
— Нарисуй мне, Белочка, самое-самое интересное…
Маша задумалась, пососала карандаш и во весь лист нарисовала кособокий дом. На окнах прямо из подоконника прорастали диковинные голубые цветы, труба была похожа на гриб, а дым был изображен в виде пружины.
— Это уж я видел, — разочаровался бухгалтер. — Ты мне этими домиками весь стол испачкала.
— Так это ж наш дом, а те чужие, ничьи, — горячо вступилась за свой рисунок Маша. — Мы осенью строиться будем. Сейчас у нас изба старая, тесная. А в новом доме шесть окон прорубим. Дом красивый будет… Ты приезжай потом посмотреть. Ладно?
— Хорошо, приеду, — пообещал бухгалтер и обернулся к Машиному отцу: — Что же это, Василий Иванович? Жена в деревне новый дом строить собирается, а ты скрываешь от нас.
Василий пренебрежительно отмахнулся:
— Наговорит вам девчушка… Откуда ей знать! Да и доходов у жены не хватит.
— Нет, я знаю, — заспорила Маша. — Колька говорил… Мамка строиться собирается. Она теперь у нас бригадир…
Василий покачал головой — дочка становится выдумщицей. Наверное, это от скуки.
Через неделю на квартиру к Василию зашел березовский кузнец Коньков, передал ему корзиночку с провизией и спросил, как поживает Маша.
— Да что она, Марина, продуктами от меня решила откупиться?! — вышел из себя Василий.
— Она бы и сама дочку навестила, — пояснил кузнец, — да, понимаешь, страда! А супруга твоя у нас за бригадира…
У Василия пересохло во рту.
— Бригадир?!
— А что ж! Марина дело ведет разумно, народ с ней считается. И вообще, колхоз наш на поправку пошел. Нового председателя избрали, из агрономов. Народ к земле потянулся. Кое-какие доходы появились… — Коньков пристально оглядел Василия и с сожалением покачал головой: — Продешевил ты, пожалуй, Василий Иванович…
Василий отвел глаза в сторону:
— Здоровьишко у меня не того… сам знаешь…
Оставив корзиночку с продуктами, Коньков ушел, а Василий, опустив голову, долго сидел за столом.
Маша подошла и заглянула отцу в глаза. Они были мутные, тоскливые. У девочки замерло сердце. Прижавшись к теплой руке отца, Маша принялась упрашивать его поскорее вылечиться и поехать вместе с ней домой к матери.
Ведь как хорошо будет дома!
Отец, как и раньше, работает в правлении, щелкает на счетах, а Маша прибегает к нему и зовет обедать, пить чай. В праздник они втроем отправляются в клуб смотреть кино. Маша держит отца за руку. Мать идет рядом в красивом новом платье. И все люди смотрят им вслед и завидуют: «Счастливая Манька! Тятька справа, мамка слева, а она в золотой середочке».
— Ну правда, тятька, поедем, — уговаривала Маша. — Доктор у нас и в колхозе есть.
Василий молчал и тихо гладил девочку по голове.
В базарные дни его будил веселый и звонкий грохот колес. Василий подходил к открытому окну. Длинный хвост колхозных подвод тянулся по улице. Они были нагружены опрятными ушатами и кадками, красно-бурыми горшками, облитыми глазурью, тонкогорлыми глиняными кувшинами, белыми дугами, колесами, граблями. Дальше следовали подводы с огурцами, розовым картофелем, пунцовыми помидорами.
«Черт те что везут!» — бормотал Василий и почему-то ощущал в душе странное беспокойство.
Какая-то тайная сила упрямо тянула его в эти дни на базар. Он бродил среди подвод, ко всему приценивался, ничего не покупал и заводил с колхозниками разговоры о посевах, урожаях, доходах, особенно интересуясь, как ведется хозяйство в березовской артели.
Иногда Василий недоверчиво покачивал головой и с досадой перебивал, как ему казалось, не в меру расхваставшегося колхозника.
— Это, братец, ты уж через край хватил… Ну-ка, называй статьи прихода-расхода, мигом баланец сведу.
Колхозники называли цифры, и Василий быстро складывал их, множил, вычитал.
Порой за этим занятием его заставали земляки и, окружив тесным кольцом, подсмеивались:
— Что, Василий Иванович, опять на колхозную бухгалтерию потянуло?
Василий хмурился и уходил, хотя ему нестерпимо хотелось расспросить односельчан, как живет Марина.
Он уже начал понимать, что держать дочку у себя бесполезно — Марину этим из деревни не выманишь. К тому же нянчиться с девочкой было нелегко. Надо было мыть, кормить Машу, следить за ее одеждой.
А тут еще, на беду, девочка заболела ангиной. Пришлось вести ее в амбулаторию, ходить за лекарствами, не спать по ночам.
Через неделю Маше стало легче, но она, все еще пользуясь правами больной, требовала, чтобы отец сидел у ее кровати и рассказывал сказки. А порой девочка просто-напросто начинала капризничать, чем не на шутку сердила отца и выводила его из себя.
— Отправлю-ка я тебя к матери, — однажды пригрозил ей Василий. — Она тебя быстро к рукам приберет. Собирай-ка свои вещички… Я тебя на базар провожу, к землякам.
Маша замялась и отошла в угол, где она проставляла угольком черные палочки «мамкиных трудодней».
— Ну что же ты? То рвалась, плакала, а тут…
— Нельзя мне уезжать… — тихо сказала Маша, водя пальцем по палочкам и что-то про себя подсчитывая. — Я у тебя еще восемь дней жить буду.
— Почему восемь? — удивился Василий.
— А так мне мамка наказала… до конца уборки у тебя оставаться.
Марина не обманула — приехала точно к концу третьей недели. Маша еще накануне вечером собрала свои вещички и, ложась в постель, загадала встать рано-рано, чтобы встретить мать при въезде в город.
Ночью она часто поднималась, будила отца, а к утру сладко заснула и не слыхала, как в комнату вошла мать.
Василий поднялся ей навстречу. Они поздоровались. Марина склонилась над девочкой.
— Будить, что ли? — спросил Василий.
— Пусть поспит. С базара поеду — захвачу… Ну как? Досталось тебе с ней?
— Всяко бывало…
— Детской площадки в колхозе у нас пока нет еще, а мне в уборку не до Машеньки. Жила бы она, как сирота заброшенная. Спасибо, выручил ты меня…
— Рад стараться, — усмехнулся Василий. — Нечего сказать, в няньку меня превратила. — Он помолчал, потоптался на месте, потом тихо позвал: — Марина! А может, останешься? — и сам не поверил тому, что сказал. — Ведь неразведенные мы с тобой… Все муж да жена. Даже не ссорились…
Марина задумчиво покачала головой:
— Это правда, не ссорились… А только зачем я пойду к тебе? В кухарки да белье стирать? И все-то мое звание будет — счетоводова жена. Не велика честь. А в колхозе у меня дело верное… Нет уж, Василий Иванович, от добра добра не ищут. И не зови больше!
Нависло тяжелое, неловкое молчание. Марина покосилась на стенные часы:
— Я, пожалуй, пойду… Там на подводе Колька ждет. — И она шагнула к двери.
— Погоди! — Василий загородил дверь и, теребя ус, устало и глухо спросил: — Скажи, Марина… Прямо скажи… Примут меня обратно? Повинюсь… работать буду.
— Не знаю, — неуверенно ответила Марина. — Может, и примут… Как общее собрание, его воля. Хотя счетовод у нас уже есть…
— А ты, Марина, ты… приняла бы?
— Я что, — смутилась Марина. — Сердце у меня женское — меня не спросится, возьмет да и простит. Тут как собрание… А главное — ребятишки. Колька, так тот в сердцах аж зубами скрипит. Ты ему всю радость ребячью испортил. — Она тяжело вздохнула. — Сам подумай, Василий, силы хватит — приходи.
Василий перевел дыхание, усы у него задрожали, и, втянув голову в плечи, отступил от двери.
Марина ушла.
Маша проснулась около полудня, обиженно захныкала, заторопилась и потребовала, чтобы отец немедленно проводил ее к матери.
Василий повел девочку на базар. Но перед молочными рядами он остановился: день был воскресный, и на базар, наверное, приехало немало колхозников из Березовки.