Змееносец

В это воскресенье небольшая площадь перед церковью была опустевшей — служба давно подошла к концу. Мари Легран вышла из машины и, опершись спиной о дверцу, посмотрела на шпиль. Со времени отпевания родителей она здесь не бывала. Когда Мишель подошел к ней, непроизвольно подала ему свою ладонь.

Он взял протянутую ему руку, почтительно поцеловал ее, но, вопреки всему, к чему он был приучен, не отпустил.

— Мы можем зайти внутрь? — спросил Его Величество.

— Почему бы и нет? — улыбнулась она. — В конце концов, это главная достопримечательность нашего городка.

Они так и зашли в церковь рука об руку. Мари безмятежно улыбалась, чувствуя, как жизнь ее, будто в детстве, наполняется волшебством. И как сотнями разноцветных лучей обращается все ее будущее. Или все ее прошлое.

— Вам нравится? — шепотом спросила она, указывая на причудливые продолговатые окна и почти забывая дышать.

— Нравится, — негромко ответил Мишель. Ему нравилось все. Церковь, витражи, прогулка с нею. И ее рука в его руке. Всего за день он, кажется, стал забывать, что совсем чужой в этом мире, что завтра вернется домой. А эта девушка останется здесь навсегда. И через некоторое время все происходящее станет казаться сном. Впрочем, это и сейчас не походило на очевидность.

— Когда я была еще девочкой, я приходила сюда только для того, чтобы посмотреть на цветные стекла… Эту церковь построили в одиннадцатом веке. Витражи, я полагаю, сменили не один раз, но все же… Невероятно, да?

Мишель смотрел не на витражи, а на восторженное лицо Мари. Слушал ее негромкую речь. И терял голову.

— Мне бы очень хотелось показать вам однажды свои витражи. Жаль, что это невозможно, — слегка пожал он ее ладонь.

— Жаль, что это невозможно… — повторила она. — Мне бы хотелось… Мишель… Вы и, правда… оттуда?

Она кивнула на стекла.

— Вы мне не верите? Впрочем, я, пожалуй, и сам бы не верил, окажись на вашем месте. Я, правда, оттуда, — он взглянул на церковные витражи.

— Хорошо, — медленно проговорила она, чувствуя, что все стало просто, — я вам верю. Когда вы вновь попадете туда? Сколько у вас времени?

— Завтра на рассвете все вернется в те места, которым принадлежит, — он снова посмотрел на окна. Солнечный луч пробился сквозь цветное стекло, заиграл радугой по стенам, протянулся к самым ногам Мишеля и Мари и рассыпался на тысячи разноцветных искр. И снова Его Величеству показалось, что он стоит в этой же самой церкви, но восемь столетий назад. И чувствует руку Мари в своей руке. Стало больно смотреть — день оказался неожиданно ярким и резким, каким не был мгновение назад. И, кажется, это уже не ветер, а сам свет шепчет ему знакомым голосом: «Времени не существует, король. Времени нет для тех, кто соединен в веках. Возле тебя твоя королева».

Мишель вздрогнул и резко обернулся. Мари по-прежнему была рядом, только луч погас, и в церкви стало чуть темнее.

— Это значит, что у нас только этот день? — ровно спросила она, проследив за его взглядом. Что-то внутри дрогнуло, сжалось пружиной, и она словно бы освободила себя от сомнений, воспринимая все, как должное. — Только сегодня… Хорошо… Чего бы вам сейчас больше всего хотелось? Все что угодно — я вас отвезу, покажу.

— Благодарю вас, — Мишель отвесил галантный поклон и неожиданно улыбнулся. — Чего бы мне хотелось? Знаю! Покажите мне что-то такое, что я больше никогда и нигде не увижу.

XIII

1185 год, Фенелла

Брат Паулюс Бабенбергский сладко зевнул, потянулся спросонок и, скинув с себя шкуру, сел на тюфяке, который был брошен на пол, и на котором он провел несколько часов сна. Его топчан был занят заявившимся к нему вчера забавным привидением с длинным именем, из которого он помнил только часть — Лиз. А лечь на сундук нетрезвый ум монаху не подсказал. Весь вечер загадочная гостья выясняла, куда она попала, и не менее долго пыталась обнаружить какую-то «дыру». Про это брат понял не очень отчетливо. А утомленная своими безуспешными поисками, далеко за полночь, она заснула, почти рухнув на его постель. И теперь так мило спала, похрапывая, как маленький медвежонок.

Становилось все светлее. Паулюс пригляделся внимательнее, медленно почесал затылок, и в его несколько протрезвевшую голову закралась не менее светлая мысль: девушка, спящая на топчане, не привидение. Он осторожно прикоснулся пальцами к ее руке, лежащей поверх одеяла. Рука была теплой и нежной. И вздрогнул от неожиданности, когда Лиз резко села, широко распахнув глаза. Оглянулась по сторонам, снова смежила веки и откинулась назад, на топчан.

— О, нет… — вяло протянула она, — только не это…

— А что должно быть «это», сестра моя? — спросил Паулюс, поднимаясь, наконец, с пола и убирая тюфяк в сторону.

— Моя комната. С розовыми портьерами и плюшевым медведем у изголовья, — уже живее ответила она, — и никакая я тебе не сестра. Хватит уже!

Монах удивленно воззрился на нее, пытаясь хотя бы примерно представить, о чем она говорит.

— Ты, вероятно, плохо спала, сестра моя. Это потому что на новом месте. Ничего. Я сейчас схожу к старой Барбаре за хлебом и молоком. Будем завтракать.

— Хватит. Называть. Меня. Сестрой!!! — окончательно проснувшись, воскликнула Лиз, тут же снова приподнялась на постели и с надеждой посмотрела на монаха. — Слушай, а сейчас правда 1185 год, а? Или этот дебил Алекс меня разыграл? Или съемки какого-то шоу для телевидения?

Брат Паулюс пододвинул стул и сел. Сознавая, что вот сейчас он вообще почти ничего не понял из того, что она сказала.

— Сестра моя, на каком языке ты разговариваешь? В каком королевстве ты учила французский?

— Nickel… все с тобой ясно… а до Парижа далеко?

— До Парижа? Да рукой подать! Недели через три доберешься.

— Три недели? — опешила Лиз. Впрочем, будто эта информация ей что-то давала. В двенадцатом веке ее дома еще не существовало. Его построили, когда ей было десять лет. Она взглянула на Паулюса и совершенно не к месту спросила: — Слушай, а какого черта ты вчера ко мне целоваться лез?

Брат Паулюс открыл было рот, чтобы попытаться ответить что-то вразумительное, когда в дверь постучали. Нет, не так… Дверь едва не вышибли стуком.

Монах удивленно посмотрел в сторону едва державшихся петель. Потом перевел взгляд на Лиз. «Надо бы ее спрятать», — решил Паулюс. Резко подняв за руку девушку с топчана и притащив ее к сундуку, он открыл его и грозным шепотом велел:

— Залазь!

— А я там не задохнусь? — пискнула Лиз.

— Нет.

Она покорно кивнула. И вдруг при ясном солнечном свете посмотрела на ноги, торчавшие из-под шифоновой туники, и оценила пикантность ситуации — она в комнате монаха в полупрозрачном одеянии. Отчего-то подумалось, что провести остаток дня в сундуке — не самая плохая идея. Не то чтобы она корчила из себя скромницу… но отчего-то смутилась. И залезла в сундук.

В этот момент дверь в очередной раз загрохотала, чудом удержавшись на своем месте.

— Да иду я, иду, — бурчал Паулюс, направляясь к ней. На пороге он увидел маркиза-трубадура и недовольно спросил: — И какая причина заставляет тебя ломать двери в чужие покои ранним утром, друг мой Скриб?

Серж вихрем влетел в комнату и мрачно заявил:

— Я уезжаю в Конфьян! — подошел к сундуку, в котором только что спряталась Лиз, и добавил: — Доставай свое пойло.

Брат Паулюс метнулся к нему и живо уселся на сундук.

— Коль ты оскорбляешь мой божественный напиток, не дам его тебе ни капли, — скрестил он руки на груди. — Впрочем, на столе осталось немного… А что это ты так заторопился? Ты же, кажется, собирался присутствовать на венчании своей герцогини и короля Мишеля?

— К черту венчание. И ее тоже к черту, — глухо сказал он. — Я не могу больше…

Глаза монаха полезли на лоб.

— Пожалуй, тебе стоит выпить, — он поднялся и налил вина из бочонка, стоящего на столе. — Пей! — протянул он кружку Скрибу.

Серж послушно принял вино и решительно влил его в себя.