Змееносец

— Что ж, сестра моя, я готов сохранить твою тайну. Впрочем, и иные тайны, если таковые у тебя имеются, — Паулюс придвинулся к ней поближе и совсем не по-братски обнял за талию.

Лиз посмотрела на его руку, нахально легшую туда, куда, наверное, не следовало ее класть человеку его положения, и невесело усмехнулась.

— А ты всегда такой наглый? — спросила она.

— Всегда! — весело сказал Паулюс, притянул ее к себе и нагло поцеловал в губы.

И следовало признать, среди ее парней из века двадцать первого не нашлось ни одного, кто целовался бы так, как монах из двенадцатого.

VII

Межвременье, Фореблё

Александр де Наве, король Трезмонский, сжимал в руке резную рукоять меча и, глядя невидящим взором прямо перед собой, прохрипел:

— Выходи! Я знаю… Ты здесь… Выходи!

Ответом ему была тишина. За трон Фореблё сражения не утихали уж несколько лет. Последнюю битву он проиграл. Глядел в холодное небо, да только дым от кострищ застилал ему это небо. Будто сам дьявол преследовал его. Будто неведомая злая сила пригвоздила его к этому месту, ставшему роковым полем сражения для его войска.

— Выходи! — завопил король.

И из леса медленно выплыла огромная черная тень.

— Кто ты? — спросил Александр де Наве тихо и тут же сорвался на крик. — Кто ты!!!

— Мое имя Форжерон. Маглор Форжерон. И я пришел сыграть с тобой в игру.

Сердце короля похолодело. Слишком хорошо он знал это имя. Пять лет назад он отбил деревню семейства Форжерон для того, чтобы расширить границы на западе. И его воины истребили почти всю семью. Кроме Элен… Элен Форжерон… Элен де Наве…

— Какую игру? — хрипло спросил король.

— Я могу спасти тебя, де Наве, — проговорил незнакомец, — но твою жизнь я обменяю на другую.

— Спаси меня, — не раздумывая, ответил король, — спаси во имя Элен!

— Именем Элен и ценой жизни Элен, — отозвался Форжерон.

— Нет! — в ужасе прошептал Александр.

— Либо ты. Либо она. Третьего не дано. Потому что я ненавижу тебя. И мне невыносимо ненавидеть ее, любящую тебя!

— Нет!

— Ты, твое королевство, твой сын. Все вы погибнете. Расплатись ее жизнью. И я оставлю вас в покое.

— Нет! — отвечал король самому себе и той бездне, что поглощала его.

— Как знаешь, — усмехнулся Маглор Форжерон и взмахнул плащом, собираясь удалиться, когда услышал за своей спиной проклятия. Он оглянулся назад и увидел короля Трезмонского, вгрызающегося в землю, рыдающего и молящего о пощаде.

Весной 1164 года король вернулся домой. Его подданные считали это возвращение чудом. Благословением стало то, что королева понесла во второй раз почти сразу по его возвращению. И король приставил к супруге стражей, чтобы оберегать от неведомых опасностей. Королева смеялась и часто говорила, что муж слишком уж ее опекает.

VIII

1185 год, Фенелла

Герцогиня Катрин де Жуайез в своей комнате, под окном, пропускающим тусклый по-зимнему свет, вышивала разноцветными нитями кошелек, который намеревалась подарить будущему супругу. Часто отвлекалась, нити путались, ей приходилось распускать сделанное, начинать снова. Она все сильнее сердилась. И, не сдержавшись, схватила ножницы, зло разрезала кошелек и сбросила его неравные части на пол. Что-то сердито шептала себе под нос, стряхивая обрезки ниток с колен, когда в дверь постучали, и служанка, напуганная бурной вспышкой хозяйки, впустила посетителя.

Продолжая держать в руках ножницы, Катрин подняла глаза на высокую фигуру трубадура, показавшегося на пороге. С дульцимером в руках и в слишком дорогой для простого музыканта одежде, он стоял на месте, будто не решался войти в покои. Был, кажется, чуть бледнее обыкновенного, но при этом глаза его жадно осматривали герцогиню от подола ее платья до красивого, словно высеченного из драгоценного мрамора лица. Взгляд задержался лишь на одно мгновение — на ее руках, в которых она сжимала ножницы. Последнее вызвало усмешку на его надменно и одновременно горько сомкнутых губах. Легко поклонился и резко гаркнул служанке:

— Кыш!

— Не кричите, — недовольно поморщилась герцогиня, сделав все же перепуганной девушке знак удалиться, и та быстро вышмыгнула из покоев. — Зачем вы пришли? Я вас не звала.

Она отложила ножницы и стала перебирать нитки. Уныло думая о том, что из-за вспышки гнева придется начинать все с самого начала. Серж же проследил за этим ее жестом, и уголки рта поползли вверх.

— Я пришел с поручением от Его Величества. Он велел доставить Вашей Светлости послание, — манерно ответил Скриб и протянул герцогине свиток. — Я же покорный слуга и выполняю все данные мне поручения.

Герцогиня де Жуайез подняла голову от сундучка с рукоделием и, глядя куда-то мимо Сержа, взяла протянутое ей письмо. Пальцами случайно коснувшись его ладони, она резко отдернула руку и выронила свиток. Равнодушно проследила, как он подкатился к подолу ее платья. Потом подняла взор и пристально оглядела «покорного слугу», стоящего перед ней. Отметив про себя и его надменную улыбку, и его плащ, расшитый золотом и украшенный драгоценными камнями, слишком дорогой для трубадура.

— Благодарю вас, — произнесла она бесстрастно, посмотрев ему прямо в глаза.

Теперь улыбка стерлась с его губ, оставшись только во взгляде. Он ловко склонился к ее ногам и поднял свиток. Стоя на одном колене, поднес к ней и тихо сказал:

— С ценными посланиями стоит обращаться с должной осторожностью, Ваша Светлость. Не теряйте их.

Госпожа Катрин взяла письмо, которое так настойчиво вручал ей Скриб, и руки ее сами нашли сундучок, куда оно и отправилось.

— Благодарю за совет. Я обязательно им воспользуюсь.

Трубадур вскочил на ноги и глухо спросил:

— Я могу идти, Ваша Светлость?

— Нет.

Герцогиня громко захлопнула крышку и отставила сундучок в сторону. Отвернулась к окну. Снова шел снег. Она поежилась. Зима, совсем зима. Катрин не любила зиму. Зимой было холодно. Особенно холодно.

— Мне скучно. Спойте что-нибудь, Серж.

— Как вам будет угодно, мадам, — ответил трубадур, вынул из-за спины дульцимер и шустро пробежался пальцами по его струнам в веселой мелодии

Прелестной дамы поцелуя

Мне жаждать, право, святотатство.

Но ни о славе иль богатстве,

Я лишь о ней одной тоскую.

Резко замолчал. Звук струн оборвался. И он замер, глядя на то, как она сидит у окна. Будто ждет, что ее отогреют. Сглотнул. И запел совсем другую песню, сочиненную только этим утром.

Цена всей жизни — небо этим утром.

И голос той, чей образ на века

В душе моей. И вот она — рука,

Сияет совершенным перламутром,

Она сражает с нежностью цветка,

И манит лаской острого клинка…

Его голос лился по комнате, отражаясь от стен. Испуганной птицей метался по замку, будто искал выхода. Тесно ему было здесь. Так тесно, что грудь сжималась в мучительном страхе никогда не вырваться. Да он и не хотел вырываться. Потому что знал: никогда и никому не сможет петь так, как пел той, «чей образ на века в душе…» В любви он мог найти свободу и успокоение. Если бы только она дала ему право любить…

Песня закончилась, мелодия утихла. Катрин испугалась, что теперь громкий стук ее сердца слышен не только ей. И заговорила, чтобы нарушить повисшую в комнате гнетущую тишину, чтобы заглушить то, что звучало в ней:

— Вы это делаете назло? Я прошу вас развеселить меня, а вы исполняете что-то ужасно грустное. Пожалуй, вы правы, и вам стоит поискать себе даму, которая либо оценит ваши печальные песенки, либо в ее силах окажется вдохновить вас на веселье, — Катрин посмотрела ему прямо в лицо. — Откуда у вас такой дорогой плащ? Вы уже нашли нового покровителя? Или покровительницу? Так скажите прямо, а не печальте меня своей музыкой. Я отпущу вас, едва вы попросите.

Серж мрачно усмехнулся и подошел ближе. Так близко, что протяни руку и коснешься ее.

— А если у меня нет сил уйти от вас? Как мне быть, моя госпожа? Как мне быть, если даже с этими канцонами я жив только подле вас, когда дышу с вами одним воздухом?