Страница 11 из 37
— Но ведь, падая, они разобьются? Они же стеклянные?
— Ну и что?
— Как ну и что? Надо будет вставлять.
— А вы хотите быть хорошим человеком бесплатно? Можно в наше время немного потратиться, чтобы чувствовать себе по-настоящему человеком? К тому же, бывает, удается схватить на лету. Так что даже не всегда надо тратиться. Да вы увидите сами. Это очень удобно!
Питательный отдых
В санатории всех превосходно питательно кормят по четыре раза в день, чтоб как следует поправлялись, кто, конечно, сумеет. И так как сюда собираются с целью поправки (для чего же еще?), то зовут в санатории всех одинаково, без имен и без званий, просто так: поправляющийся.
— Товарищи поправляющиеся! Станьте гуськом, друг за другом, в затылок! — кричит, к примеру, затейница в свои громкий рупор, что-то там затевая для пущей поправки.
Все тут же стали в затылок, приготовились поправляться поперек себя шире, кроме одного пожилого старика с морщинистой лысиной.
— А вы, поправляющийся? — закричала затейница. — Вы чего же не стали? Или вас не коснулось?
— А я не поправляющийся, — сказал спокойно старик и только сморщил грустную лысину.
— Как не поправляющийся? Почему? — удивилась затейница.
— Потому что я совсем не поправляюсь.
— А что же вы делаете?
— Я стараюсь, но никак не выходит. Не поправляется, да и только.
— Так кто же вы тогда?
— Иванов, Петр Евсеич.
— Ну хорошо, ну Иванов, а кто же вы будете тогда, Иванов?
— А так, никто. Иванов да и все. И вообще я тут недолго, скоро я отсюда убуду, потому что умру.
Затейница ненадолго задумалась, а потом сообразила.
— Тогда вы будете у нас отдыхающий! Вы же отдыхаете пока перед смертью? Значит, вы как раз отдыхающий.
На том и порешили.
— Поправляющиеся! — командует затейница теперь без сомнений, потому что все расставлено как надо, по местам. — Становитесь гуськом, друг за другом. Отдыхающий! А вы подвигайтесь, становитесь на линию, будете водить и ловить поправляющихся.
И отдыхающий Петр Евсеич Иванов становится водить на переднюю линию, чтоб как следует отдохнуть перед грядущей кончиной.
Обстановка
Люди сами создают для себя обстановку, которая более им по характеру, хотя и не любят расходовать свою натуру на это.
Некоторое время своей жизни тратят они однажды на бега за столами, шкафами, кроватью и стульями. В это время они отвергают со страстью все то, что имеется в открытой продаже, кидаются в небывалые, отдаленные окраины города, в какие никогда не заезжали до этой поры, в какие никогда не заедут потом, но и там ни одна из вещей им не нравится настолько, чтобы жить на ней, возможно, до последнего вздоха.
Они встают рано утром и идут к магазину, из которого только и может им быть выдана обстановка — откуда же еще?
— Какие последние известия? — справляются они. И другие рассказывают им последние известия в делах обстановки.
Собираются списки. Проверяются списки, чтобы в списках оставить только самых достойных. Иногда неожиданно списки сжигают. Иногда поощряют безо всяких причин. Люди волнуются, люди обсуждают, они осуждают, они недовольны, бегут, шумят, стоят, отводят в сторону, им все удивительно, с ними это впервые, они грозят кого-то бить, донести, сообщить, разоблачить, предложить, указать, написать, поехать к самому корню, где ведают обстановкой, где заведуют дубом, где командуют лаком — но все почему-то не едут, не едут.
А так как нельзя заниматься одной обстановкой, есть другие дела у людей на земле, то однажды берут наконец они у, что им более глянется из того, что дают, и начинают любить ее, какая ни на есть, начинают любить беззаветно на всю свою жизнь.
1966
Смешнее чем прежде
(Цикл рассказов)
Жить стало лучше,
жить стало смешнее.
I. Персональный пахарь
Говорят, жил в районе нашей области один персональный пахарь. Якобы был он работником земельного хозяйства, на тракторе, но не упускал своего назначения личности. Трактор служил ему верным помощником, он просто чуть ли не на нем въезжал до самого последнего предела и оставлял, когда уже просто не лез ни в какие ворота.
Поэтому он очень уважал свой практически трактор, любил два раза в день положа свою руку на железную спину и проговорить из старой песни: «Мы с железным конем все поля обойдем!» Или что-то созвучное, не могу утверждать. Великий был пахарь, известный за пределы возможности. Пахал без устали, вширь и вглубь, а также, кажется, от края и до края.
Чудесные молодые зубы, обут в сапоги, и от этих сапог исходит запах гуталина. В своих красивых губах он все время держит папироску, и приятный сизый дым шел от него в ноздри женского пола.
Прибыл в те годы в деревенскую окрестность некто Туркин. Прибыл, огляделся и говорит:
— Что-то небо у вас сильно сдвинулось на положение криво. А кто у вас, скажите, держит небо? Чтобы не упало и вообще от переменчивой политики погоды и климата?
Переглянулись деревенские и говорят:
— Да, вроде, никого. Может, конечно, и держат, но не в нашей деревне. Может, где повыше кто держит.
— Ну ладно, — соглашается Туркин. — Беру этот вопрос на свое разрешение. Вы, Значит, будете работать, а я буду небо держать. Разделение труда.
Сел он на пригорке, начал небо держать: из расчета в час по трудодню — за ответственность. И за каждый белый облак набегает по дроби. А когда пришло время обедать и все уселись, что-бы съесть, как полагается, по труду от способностей, Туркин нагло лезет в две ноги с пригорка вниз, хочет отведать свое разделение. Но пахарь наш кричит ему с трактора (он и кушал на тракторе).
— Стой! — кричит. — Ты чего это делаешь? А кто же будет небо держать это время на уровне понимания?
Тот обратно заполз на пригорок, сидит: ничего не поделать с растущим сознанием. Сидел-сидел и придумал.
— Ладно! — говорит. — Ты мне будешь второй секретарь по держанию неба. Я тебе его на час доверяю, а после снова приму на себя.
Но тот не хочет.
— Где уж нам уж, — говорит, а сам прихохатывает. — Мы к самодержавию не приучены. Нам бы чего-нибудь такое вспахать.
Опять сидит Туркин, неотлучно держит небо, — а внизу диктатура аппетита народа. Кругом стоит питательный хруст, и по окрестности всюду пищит за ушами. Некто Туркин не выдержал.
— Ладно, — говорит он по-простому, — ребята. Я его маленько отпущу, Недолго можно.
Опять опускает с пригорка ботинок.
— Стоп! — кричит страшным голосом пахарь. — Гляди, как влево накренилось! Не пускай его, держи его, оказывай братскую поддержку, не сгибая усталость!
И остальные уже недовольны, глядят с нехорошим выражением, как не свои. Переживают эа небо.
Этот некто уже сам не рад, уже не знает, как взяться.
— Да бросьте! — говорит. — Нельзя с таким увеличением думать про небо. До меня же, — говорит, — оно держалось? Держалось.
Деревенские чешут в затылочной части. Это у них есть обычай народа, когда ответ затруднителен в силу возможностей.
— Раньше, — отвечают, — может, кто-то держал, мы не знаем.
А теперь ты принял на себя, и неизвестно: а коли там отпустили? Мы не возражаем, пускай разделение, но уж ты не ходи, ради Бога, держи.
А пахарь кричит, подбивает:
— Ой, — кричит специально безграмотно, — сичас упадет и задавит мой трактор! И мои производственные силы погибнут во цвете!
Тогда этот Туркин велит звать жену, чтоб его накормила без отрыва от плана. Жена забралась на пригорок, ловя на ходу между пальцев траву, чтобы по-народному проверить: петух или курочка. По^чему-то всю дорогу получался петух.
— Такое решение, — сказал жене Туркин. — Я, значит, небо держу, они пашут, а ты меня кормишь. Разделение быта.