Медвежьи углы

— Скажите, будьте любезны, этот транспорт на Пресню идет? — вопрошала водителя и пассажиров крайне интеллигентная старушка в сиреневой шляпке и желтом пальто.

— Ага-ага! — задумалась о старушке Простудница, — «Ах! В 60-е мы бегали в Политех слушать поэтов. И Женечка был такой эффектный, и Беллочка была молода», — видимо как-то так у вас, — размышляла о бабке Простудница. — Щас сбацаем тебе насморк и кашель, будешь в телефонную трубку сипеть: «Ах! Совершенно не понимаю, зачем меня понесло в город, я чувствовала же, что надо эту слякоть дома пересидеть, а теперь, голубчик, ты не представляешь в каком я плачевном состоянии!» — пообщалась с бабушкой Простудница.

— Всем привет! — сказал один.

— Садись не выступай, — сказал ему второй.

От них исходил аромат пьяного веселья и агрессии, они тыкали наперебой в окно троллейбуса, показывая друг другу «прикольных» пешеходов.

— Ах, какой материал пропадает — восхищалась Простудница.

— А все ей, фартовой Подзаборнице достанется, — завидовала старушка Простудница.

Обметав герпесом пару-тройку студентов, наградив давлением и частым сердцебиением с десяток пенсионеров, Простудница посмурнела. Общаться с людьми ей надоело.

— Господи! Как вся эта суета надоела, — печалилась Простудница. Вот у Подзаборниц! А у обморочниц работенка, мечта, а не работа!. Вышла только на балкон, старичка заприметила, бах его в обморок, а сама на кухню чаи гонять, а тут накатываешь километры, общаешься со всякими …. Э-х-х-х!

Всё, до конца не доеду. Домой! К чаю и кошкам. Я уж не молода, устаю быстро, начальство меня поймет.

Вот только… Напротив Простудницы уселась здоровенная тетя. Лицо пожилого шарпея, глазки лягушачьи и взгляд! Взгляд оскорбительный.

— Ну-с-с, Чемодан Тортиллович, что поиметь желаем — понос иль золотуху, — мысленно пристаривала себя к новому объекту Простудница. — Для начала головную боль, чтобы взгляд был страдающий, а не хамский, а потом ангина с осложнением.

— Да, да, дорогая и не спорьте. С таким лицом надо дома сидеть и даже к окну не подходить, дабы птичек, кошечек и других тварей божьих не волновать.

Но «чемодан» к проникновению болезни оказался глух.

- М-да, клиент пошел — чистый леопард, — задумчиво разглядывала тетку Простудница. Та отвечала обычным ненавистным взглядом.

— Таак, а если уши заложить? — спросила про себя тетку Простудница.

— Да-да, я так люблю больные ушки, они так смешно болят и гноятся, — соглашалась за тетку Простудница.

— Опять нет!

Шарпей продолжал громоздиться над Простудницей без изменений.

— Хм! Если бы я была юна и невинна, уже бы билась в истерике, а так скажу вам одно: Вы не мой клиент, — расслабилась и улыбнулась про себя Простудница.

— Ладно, удачи тебе, чудо неживой природы, — сказала опять же про себя «Шарпею» Простудница, вышла из троллейбуса и свалилась на тротуар.

— Где-то я ее видела, — вытягивая шею, рассматривала бухнувшуюся в обморок Простудницу Обморочница.

Где-то точно пересекались, — тяжело вращала мозгами она — Может, в школе?

— Ишь, «Шарпей»! Само чудо, — не могла успокоиться Обморочница.

Вероятность бухнуться в обморок возле дома — только одна из вероятностей. Можно, например, в троллейбусе или на троллейбусной остановке.

Яблоко

Когда пьяные солдаты в 1914 году стали ломиться в окна и двери лавки моего прапрадеда Гедалии, тот разобрал крышу лавки, посадил свою жену Хану и трех дочерей на спину и плюющимся огнем драконом перемахнул Днестр. Высадив женщин в Атаках, Гедалия вернулся в Могилев-Подольский, чтобы собрать кой-какие личные вещи и поджечь пару-тройку агрессоров.

Когда в 1916 году Днестр вышел из берегов и затопил дедов дом в Атаках, а семье пришлось спасаться на крыше дома посреди речного моря, тетя Циля серой цаплей таскала им рыбку и речных курочек.

Когда в 1918 году петлюровцы бегали за сестрой бабушки, огненной красоткой Малкой Ароновной по ее киевской квартире, она кошкой скакнула на потолок, чтобы обрушиться на негодяев огромным резным шкафом красного дерева с острейшими медными ручками.

Вот среди каких историй рос я! Я, бледно-желтое яблоко с двумя коричневыми родинками на шкурке. Яблоком хорошо лежать в маленьком заросшем дворике среди какой-нибудь антоновки или данешты и наблюдать, как муравьи пасут тлю на стебельках пионов, или как жуки за жужицами ухаживают, или как слизни плавно и быстро уносят свои тела в заросли помидорных грядок.

Дар быть яблоком был ни для чего и ни зачем.

В школе я однажды в сонной агонии закатился в парту, чтобы отоспаться, проснулся поздно, когда школа была уже закрыта, пришлось выбираться из школьного окна, рвать брюки, пачкать пиджак и выслушивать укоры от папы-мамы. С тех пор решил, что спать в школе надо человеком среди человеков.

А еще я мог яблоком завалиться спать прямо на земле летней ночью, и прекрасно высыпаться: ни холод, ни насекомые меня не беспокоили. Я мог стать идеальным туристом, геологом или на худой конец диверсантом, но мой яблочный бочок однажды больно куснул еж, и я стал бояться спать на земле.

С Гришей мы не росли в одном дворе, не ухаживали за одной девушкой, не пили водку на скамейке парковой аллеи. И встретились мы уже далеко-далеко от моего детства и юности.

Решение пошутить с ним пришло между четвертой и пятой кружкой глубокой ночью, холодной зимой, в московском общежитии.

Терять мне было нечего, надо было шутить.