Инсталляция

Рони нервно икнул и спросил:

— Что пишут?

Мистер Эдвардс довольно потряс газетой:

— Жалуются, что пингвины летают.

Энди запрыгнул на стол, взглянул на газету и схохмил:

— А в наших жалуются, что люди ходят.

— Вы не выпускаете газет, — сказал мистер Эдвардс.

— Скоро будем, — пообещал Энди, на что мистер Эдвардс ему ответил только:

— Энди, милый, слезь со стола, это некрасиво.

Вообще-то Энди на столе смотрелся грациозно, но должны же быть какие-то правила приличия, считал мистер Эдвардс. Энди послушно спрыгнул на стул, и Рони выпалил:

— Завтра соревнования.

— Отлично, — искренне обрадовался мистер Эдвардс и взял с тарелки ещё одну гренку.

— Командная эстафета, — добавил Рони.

— Хорошо, — сказал мистер Эдвардс, натирая гренку чесноком.

— Участвуют команды из пяти спортсменов, — сказал Рони, и все пингвины впились взглядами в мистера Эдвардса. И только Смит при этом отщёлкивал клювом кусок гренки.

Мистер Эдвардс, жуя, что-то промычал, наверняка одобряя завтрашнее мероприятие. И тогда Смит, оставив гренку в покое, проговорил:

— У нас не хва-та-ет.

— Четверо, — подтвердил Энди.

— Не хватает, — сказал Рони.

Гектор свистнул.

— Мне безумно жаль! — воскликнул мистер Эдвард и подтянул к себе миску с гренками поближе. — Это непоправимое обстоятельство. Бедняги!

— Вообще-то нет, — с присвистом поправил его Гектор.

— Поправимое, — сказал Энди.

— Выход есть, — подтвердил Рони.

И Смит таинственно произнёс:

— Пятым в команде может быть представитель любого вида.

— Любого вида, — сказал Энди.

— Любого, — кивнул Рони.

А Гектор только пристально смотрел на мистера Эдвардса, пятого в команде пингвинов. Мистер Эдвардс перевернул газету, достал из кармана ручку и стал яростно разгадывать кроссворд.

Было 8.22 утра — время, когда за окном пролетали пингвины. Мистер Эдвардс в солидном костюме, при галстуке, стоял на беговой дорожке и представлял, как был бы он счастлив дома, в кресле-качалке, овеваемый запахом кофе и гренок. Его сегодняшний этап был самым сложным для пингвинов. Сначала полёт, затем плаванье, после — коньки, снова полёт и, наконец, бег. Пингвины были не сильны в беге. Их бег даже спортивной ходьбой было сложно назвать. Мистер Эдвардс про себя называл это шлёпаньем. Пингвины были сильны в шлёпаньи, но слабы в беге. И он, пятый в команде, должен был завершить дистанцию, пробежав сотню метров — почти непреодолимое расстояние для пингвинов. Мистер Эдвардс почувствовал прилив гордости за свой вид и решил величаво оглядеться — чтобы увидеть несчастных, готовящихся к бегу пингвинов из других команд. И только сейчас заметил, что на соседней беговой дорожке стоит женщина в прекрасном светло-синем платье и печально смотрит в небо.

— Простите! — воскликнул мистер Эдвардс.

— Мисс Люсия, — представилась женщина и, всхлипнув, высморкалась в платочек.

— Мисс Люсия! — почти закричал мистер Эдвардс. — Посмотрите, какое солнце! Взгляните, какие деревья вокруг! Прекрасная беговая дорожка! Чем вы так расстроены?

— Вами… — сказала мисс Люсия и замялась.

— Мистер Эдвардс, — представился мужчина.

— Вами, мистер Эдвардс! — сказала мисс Люсия.

Мистера Эдвардса больно кольнула её фраза. Он — всего лишь пятый в команде, он мог бы сидеть дома, раскачиваться в кресле, перечитывать утреннюю газету, гладить кота — он беззаветно находится здесь, на беговой дорожке и полностью отдан судьбе… И вдруг им — недовольны!

— Понимаете… — печально сказала мисс Люсия. — Я очень люблю своих пингвинов. Я желаю им победы. А они очень расстроятся, если проиграют. А вместе с ними расстроюсь и я. Я, пятая в команде, должна была мчаться вперёд, к победе! И вдруг вы, мистер Эдвардс — спортивный, поджарый, стройный…

Мистер Эдвардс взглянул на свой животик и улыбнулся про себя.

— Конечно, вы примчитесь первым, — продолжила мисс Люсия. — А мои пингвины… Они… они… — и снова стала всхлипывать.

— Это мы ещё посмотрим, — заволновались пингвины на других беговых дорожках.

Мистер Эдвардс, как мог, успокаивал мисс Люсию. Он знал, что сделает — даст ей пробежать первой, а потом подойдёт к ней и скажет:

— Мисс Люсия, вы так прекрасны! Выходите за меня! Пусть ваши пингвины станут моими пингвинами, а мои пингвины — вашими пингвинами…

Он размечтался и не заметил, что Рони тычет ему в бок эстафетной палочкой.

— Пора, — нетерпеливо говорил Рони и переступал с лапы на лапу, — пора.

— Да-да, конечно, — сказал мистер Эдвардс и перенял эстафету.

Он взглянул на мисс Люсию — её пингвин мчался на передачу эстафетной палочки, и мисс Люсия вот-вот ринется к победе.

— Ну? — нетерпеливо сказал Рони.

— Сейчас-сейчас, — сказал мистер Эдвардс, наблюдая, как на дистанцию выходит мисс Люсия.

Он стал пятиться и говорить:

— Вперёд! Смелее!

Мисс Люсия была плохим бегуном. То ли она редко выходила из дому, то ли так прикипела к своим пингвинам, но её бег даже ходьбой нельзя было назвать, а так — шлёпанье…

— Ещё немного! Вперёд! — подбадривал её мистер Эдвардс и пятился, пятился, повторяя про себя: «Пусть ваши пингвины станут моими пингвинами. Пусть мои пингвины…»

Мистер Эдвардс чуть не упал от внезапного препятствия. Оборванная им финишная лента полетела на пол, а зрители — пингвины и люди — закричали со всех сторон:

— Поздравляем! Поздравляем! Победа!

Мистера Эдвардса осыпали цветами. Мистера Эдварса несли на руках. Оттуда, сверху, он увидел плачущую мисс Люсию, и пробормотал:

— Пусть мои пингвины…

— Слышать ничего не хочу про ваших пингвинов! — злобно крикнула мисс Люсия и величаво прошла мимо, роняя на беговую дорожку слёзы.

На мистере Эдварсе уже была медаль — он даже не заметил, когда она появилась. Рони тащил тяжеленный кубок, Энди радостно прижмуривался, Смит гордо выпячивал клюв, Гектор насвистывал песню.

Пингвины неслись по небу, и, удерживаемый ими, летел мистер Эдвардс — пятый в эстафетной команде.

Пингвины не могли понять, чем он так расстроен, но точно знали, что это пройдёт завтрашнему дню, ровно к 8.30 утра.

Зал с красивой инсталляцией в центре

Про доброту людскую

Устроился я на полу между туалетом и ванной милостыню просить. Шляпу перед собой положил — внушительную такую, широкополую, лицо жалостливое состроил и давай ныть:

— Люди добрые, мама и папа! Помогите чем можете, не дайте пропасть родному человеку!

Никто не откликнулся. Это потому, что папа с мамой в комнате, а я неправильное место выбрал. Я пересаживаться не стал, но завопил:

— Люди добрые! Соседи, горожане, сограждане! Помогите чем можете! Улица Народная, дом пятнадцать, квартира…

Тут папа выглянул ко мне:

— Что вопишь, как резаный? Чего тебе?

— Милостыню, — говорю я. — Подайте, дяденька.

Папа рассердился:

— Какой я тебе дяденька?

Я посмотрел на него и сказал:

— В штанах-трениках.

— О-о-о! — взвыл папа и побежал за мамой.

Я состроил жалостливую рожу и давай у противоположной стены милостыню просить. Пришла мама, а я ей сходу:

— Тётенька, шапка пустая уже третий день! Подайте, не будьте как вон тот дяденька! — я показал на папу дрожащей рукой.

Мама скрестила руки на груди и сказала:

— Ты бы хоть спел или сплясал. Что мне за просто так милостыню давать?

Я ей объяснил:

— А я потому что несчастный.

Мама настаивала:

— Несчастные тоже могут петь и плясать.

— Ай, люли, люли, — спел я.

— Не ве-рю! — сказала мама. Она всегда не верит по Станиславскому, хотя сама по себе верит.

— А как же шляпа? — жалостно спросил я и стал бить шляпой по полу. — Ай, подайте, умоляю ваши мозги и органы чувств…

Папа с мамой переглянулись и зашушукались. Я прислушался, даже пополз к ним, держа шляпу в одной руке, и приподнялся на коленях.