Страница 184 из 201
Поэтому Алексеев решил не объявлять бывшего царя арестованным, как того хотел Совет и некоторые недальновидные коллеги-генералы. Он счёл за благо отправить Николая Александровича через несколько дней под домашний арест в Царское Село, к бывшей Государыне, которую начальник штаба глубоко ненавидел, приняв за правду все лживые обвинения «общественности». Уж очень хотелось «патриоту» Михаилу Васильевичу перед самим собой оправдать своё предательство, благодаря которому он рассчитывал стать победоносным Верховным Главнокомандующим. Была у «доброго косоглазого друга» и ещё одна мысль: он вовсе не хотел входить в историю России и её славной Петровской армии как Иуда, откровенно предавший Верховного Вождя и Помазанника Божьего.
Разными манёврами он пытался сохранить своё доброе имя. Именно поэтому он не воспрепятствовал прибытию в Могилёв из Киева вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны. Он знал, что мать будет утешать своего «бедного Ники», очень надеялся ещё больше разжечь её вражду к Александре Фёдоровне и хотя бы на некоторую нейтрализацию влияния решительной Аликс, которая конечно же не могла смириться с отречением своего Супруга от трона. От Гучкова Алексеев слышал и о том, что Мария Фёдоровна больше всех своих детей любила Мишеньку, мечтала о короне для него и теперь, после отречения Николая в пользу Михаила, могла бы нейтрализовать все попытки законного Государя вернуть себе трон.
Одним словом «Разрешаю», начертанным 2 марта на докладе своего помощника генерала Клембовского о желании Николая повидать в Могилёве свою мать, Алексеев присоединил к широко задуманному и осуществлённому точно в срок дворцовому перевороту ещё и семейную интригу внутри династии. По мнению наштаверха, польза от приезда Марии Фёдоровны была ещё и в том, что во время долгих общений с нею у Государя не будет времени на встречи с генералами и офицерами, остающимися ему верными и готовыми положить головы за своего монарха…
4 марта к полудню Николай Александрович, невольно выполняя план Алексеева, отправился на ту особую платформу, где стоял его литерный поезд. Такие же синие лакированные вагоны, только в меньшем числе, во главе с сердито пыхтящим паровозом, подкатили на свободный путь, и дорогая Mama обняла своего несчастного сына. Маска спокойствия и покорности судьбе, натянутая Николаем по приезде в Ставку, ещё не успела окончательно прирасти к его лицу. Оно выразило страдание, которое он поспешил спрятать в пышные соболя на плечах матери.
Почти никто ничего не заметил. Даже великий князь Александр Михайлович и небольшая свита вдовствующей государыни из трёх человек, прибывшие вместе из Киева.
Чтобы не стоять на холодном ветру, мать и сын вошли для первого разговора с глазу на глаз в нетопленый барак возле платформы.
– Что ты наделал, Ники? – горестно спросила Мария Фёдоровна.
– Я ничего не наделал! – с обидой ответил царь, – Вы спросите лучше, кто и как всё это сделал!.. Включая наших дорогих родственников!..
Мария Фёдоровна, услышав упоминание о родне, поняла, что её сын, прозрев наконец в несчастье, может добраться и до её изначально пагубной роли в возбуждении ненависти к Аликс. Она решила сама упрекнуть его первой.
– Почему мне Миша жаловался, что ты его не предупредил о твоём намерении передать корону ему? – грозно сказала она, как бывало в детстве, когда её любимчик жаловался на старшего брата.
– Как не предупредил?! – возмутился Николай. – Я послал ему заранее телеграмму из Пскова, на которую так и не получил ответа…
Он немного помолчал, беря себя в руки, а потом почти спокойно сказал:
– А что ваш Мимишкин-Пипишкин-Какашкин натворил, – назвал брата детским семейным прозвищем Николай, – когда отказался от короны вообще?! Видите ли, ему нужна воля Учредительного собрания!.. Мало ему было подлецов и мерзавцев в Думе! Конечно!.. Ведь они его не трогали, лили грязь только на меня и Аликс! И никто из Семьи не встал на нашу защиту!.. Если бы я знал, что он так безответственно поступит, что он затеял дружбу с Родзянкой, этим отвратительным лживым боровом, я бы никогда не передал ему трон!..
Уже давно не получавшая от него такого отпора, Мария Фёдоровна поспешила перевести разговор на другую тему.
– А есть ли у тебя что-нибудь из Царского Села? – жалостливо, словно готовясь заплакать, спросила «Гневная». – Как дети и Аликс?
– Ничего нет! – горько сказал Николай. – Вся душа изболелась, как они там?!. Но ни строчки, ни двух слов хотя бы… Заговорщики изолировали меня даже от Семьи… Мне не дают теперь ни агентских телеграмм, ни свежих газет!..
Снова взяв себя в руки, Государь коротко рассказал Марии Фёдоровне не только о внешней канве событий, но и о заговоре Николаши, генералов, Родзянки и Гучкова, о котором он знал раньше, но надеялся успеть преодолеть его победоносным наступлением на фронте.
В бараке было холодно, свитские мёрзли на улице. Беседу решили продолжить вечером, до обеда и после него. На штабных авто, предоставленных с согласия Алексеева, мать и сын со своими ближними отправились в губернаторский дом, где были отведены покои вдовствующей императрице. По пути Мария Фёдоровна вспомнила вдруг, что не видела среди встречающих графа Фредерикса и его зятя Воейкова. Она спросила об этом Ники.
– Алексеев упросил меня немедленно удалить их из Ставки, – извиняющимся тоном пробормотал Николай. – Он сказал, что в противном случае не гарантирует безопасности от солдатского бунта… Почему-то Воейков вызывает здесь особенную ненависть…
– Но, Ники… – только и произнесла Мария Фёдоровна.
Покои, отведённые в губернаторском доме, не понравились своей простотой вдовствующей императрице. Они навевали на неё тоску и уныние. Когда она вышла к завтраку, накрытому в царской столовой, то и его простое меню, отнюдь не аристократическое, её также удивило.
После трапезы, прошедшей в молчании, словно поминки, вдовствующая императрица решила вернуться в свой поезд и квартировать в нём до отъезда.
К вечернему чаю, который на этот раз царь пил в одиночестве, был приглашён Алексеев. Когда чайная церемония была окончена, Николай взял со стола конверт, вынул из него голубой телеграфный бланк и передал его генерал-адъютанту.
– Михаил Васильевич! – обратился он к Алексееву твёрдым голосом. – Это – моя телеграмма Родзянке! Поскольку моего брата также заставили отречься от престола, я беру назад своё отречение в его пользу и передаю корону, как и следует по Закону, моему сыну…
– Но, Ваше Величество, в Петрограде царствует смута, там идёт борьба между Временным правительством и Советом… – решил возразить наштаверх. – Ваше отречение, потом отречение Михаила Александровича разожгло противостояние ещё больше…
– Я прошу передать мою телеграмму Родзянке незамедлительно!.. А также иметь в виду её содержание здесь, в Ставке! – повторил ещё раз Государь и отвернулся к окну, давая понять, что аудиенция окончена.
– Хорошо, Ваше Величество! Будет исполнено, Ваше Величество! – откланялся Алексеев. Но думал он при этом совершенно другое: «Как бы не так, господин полковник Романов! Никуда я вашу телеграмму посылать и не буду, а спрячу её подальше от всех! Не ровен час, узнают о ней в верных вам войсках, так они всю мою Ставку поднимут на штыки за Наследника Цесаревича да за вас! Слава Богу, здесь я рассылаю телеграммы и приказы, а вас скоро увезут в Петроград под арест!..»
90
В тот самый час, когда Государь сделал попытку законным образом, без крови, вернуть трон Цесаревичу, не определяя пока, кто же будет регентом при нём, и встретил глухое, вязкое сопротивление главного генерала-предателя, к Могилёвскому вокзалу подходил первый пассажирский поезд из Петрограда, выпущенный после некоторого перерыва в сообщениях. В нём было много офицеров, обретавшихся в столице за разными надобностями, в отпусках по ранению, по высокопоставленным связям. Теперь они все бежали от солдатско-рабочего мятежа и расправы победившей в Петрограде черни в свои части действующей армии, где пока ещё царила дисциплина. Многие из них для сохранения своей шкуры нацепили на себя красные банты и розетки, но большинство всё же презрело модную мимикрию.