Кровь вторая. Орда

После покорения Харпагом материковых ионян, островные ионяне, устрашившись такой же участи, добровольно подчинились, прислав послов с подношениями.

Покорив Ионию, Харпаг пошёл на карийцев, кавниев и ликийцев, взяв с собой ионян и эолийцев в качестве уже наёмных воинов. Население Карии без боя покорилось персам. Правда, жители Книда, расположенного на полуострове, попытались прокопать узкий перешеек, отделяющий их от материка, с целью сделать свою землю островом, но, наткнувшись на твёрдый гранит, прекратили работы и также сдались без боя.

Лишь одно из племён карийцев — педасийцы — некоторое время оказывало сопротивление. Они укрепились на горе, под названием Лида и доставили Харпагу немало хлопот, но и они были покорены. Лишь ликийцы и кавнии оказали отчаянное сопротивление в открытом бою.

Ликийцы были оттеснены в город Ксанф, где предали акрополь огню, заранее собрав туда своих жён, детей, рабов, а сами погибли в бою на стенах города. Таким же упорным было сопротивление кавниев. Но, естественно, они не могли остановить продвижение большого и хорошо вооружённого войска.

Теперь вся Малая Азия попала под власть Куруша. За свою преданность, Харпаг получил Лидию в наследственное управление, став царём и полноправным правителем, зачинателем новой правящей династии.

Лидиец Пактий, которому Куруш, ещё после захвата столицы Лидии, поручил хранить сокровища Креза, восстал против персов. С помощью золота, навербовал наёмников и убедил жителей греческих городов присоединиться к восстанию, после чего, воспользовавшись отсутствием основных действующих лиц империи, двинулся на Сарды и осадил акрополь, где укрылся наместник Харпага перс Табал. Против восставших, марш броском выступил Мазар, к тому времени переставший возглавлять личную охрану Царя Царей и став полевым полководцем в войске Харпага.

Узнав о приближении персидского войска, Пактий трусливо бежал сначала в приморский город Киму, потом в Митилену на остров Лесбос и, наконец, на остров Хиос, но был пойман и выдан местными жителями персам в обмен на небольшой участок земли на материке.

Вообще, выходка этого лидийца, долгое время не укладывалась в голове у Куруша. Абсолютно не понятно, на что тот рассчитывал и чего добивался. Цели этого мятежа для Царя Царей были не понятны, хотя, он посвятил их анализу много времени, каким-то подсознанием понимая, что подобное повторение, возможно. Империя росла, как на дрожжах и всё больше возникало подобных, мелочных коллизий, способных из ничего, взорвать целостность.

Подавив мятеж в Лидии, Мазар начал покорение греческих городов Малой Азии, примкнувших к восстанию Пактия. Он подчинил область приенцев и долину реки Меандр, разрешив войску разграбить её. Такая же участь постигла и город Магнесию. Но вскоре, Мазар заболел и умер. Харпаг, прибывший на похороны своего друга, лично возглавил продолжение дела, оставляя за собой выжженные и до чиста разграбленные города, что несколько противоречило политике самого Куруша, но сам Повелитель был в то время далеко…

Куруш продолжал сидеть в высотном, тенистом саду, вспоминая пролетевшие годы. Он был уже в возрасте, но и половины, ещё не сделал из того, что задумал. Царь Царей прекрасно понимал, что не успеет, жизни не хватает и скорее всего, Вавилон станет его лебединой песней.

Выпал из его полководческой команды Харпаг. Он стал стар и на его плечи лёг не лёгкий груз правления огромной, чужой страной. Умер Мазар, великий воин и незаурядный полководец его армии. Но рядом ещё Тигран, готовый сломать хребет армии вавилонян, да и Эбар в Эламе, с тыла ждёт только сигнала, но Куруш медлил. Он сам ждал сигнала. Особого сигнала от своего божества — Ахурамазды.

Глава двадцать девятая. Они. Воины нового поколения

Было их четверо, молодых да разных, кому волей судьбы суждено было поменять жизнь приземлённую и безбедную, но тоскливую и однообразную, на жизнь походную, летучую и смертельно опасную, но заманчиво интересную.

Самым старшим из них был Шушпан. Детина рослый, почти под три аршина высотой, откормленный до безобразия, с маленькими заплывшими поросячьими глазками. Морда круглая, лоснящаяся, на плечи без шеи посаженная. Чёрные, вечно грязные пакли волос, сосульками свисавшие ниже плеч. Пузо отрастил, больше папиного.

Был он из всей четвёрки самый сильный, самый здоровый. Ручищи, как у нормального мужика ноги. Силища медвежья, молодые берёзки с корнем выламывал. Бесшабашный, вернее сказать, вообще, безголовый, а потому тупой, как пень и ничему не умелый, но все его недостатки покрывались единственным достоинством — он был сын главы поселения и этим всё сказано.

Ленив в делах, похотлив на пакости, как и все ему подобные. По правде сказать, именно в этом деле он только и преуспел, в своей жизни. По молодости, шалости были детские, безобидные, а вот, как подрос, так и пакости стали, куда более чувствительными и сладу с ним у поселенцев не было никакого, так как покрывал папаша все его прегрешения и всё ему сходило с рук, как с гуся вода.

Ну, поругается прилюдно, для вида, ну, отпустит пару затрещин, если дотянется, а ему, такому здоровому, эти затрещины, как комариный укус, не более, хмыкает лишь нагло себе под нос.

Только вот последняя выходка, взбудоражила всех не на шутку. Повздорил Шушпан с мужиком одним, ну что значит повздорил, мужик высказался, где-то, про его безобразия, а Шушпану донесли, вот он и пошёл разбираться.

С мужиком подрался, вернее избил до беспамятства, искалечил его, этот кабан переросток, это ж пол беды, никто б и не заступился, но зачем надо было дочь его, девку «навыдане» силой брать, прямо на огороде, да на глазах у матери. Это был уже перебор.

Ну, и что, что кинулась отцу на защиту и то, когда уж он бессознания упал. Голосила, на руки Шушпану вешалась, только чтоб до смерти не прибил. Что ж за это девку то портить? Селение, тут же встало «на уши». Мужики схватились за оружие, бабы за вилы, серпы и всей кучей на дом большаковский навалились, требуя выдать обидчика на расправу, да, на растерзание, но и тут папаша, хоть и не без труда, утихомирил толпу.

Мужику, за покалеченную морду, выбитые зубы, да, за девку испорченную, откупную дал, а сына своего непутёвого, из поселения прилюдно выгнал, то есть отправил на службу в ближайший становище степной орды, в касаки определяться.

У большака детей было, как гусей в огороде. Одних мужиков наделал пять штук. Шушпан был четвёртый, притом четвёртым он стал, всего то, как пару лет, а до этого младшим из сыновей был, любимым, да, балованным.

По законам, старшие учились делу, да, как вырастали, заводили своё хозяйство, а младшему оставался отчий дом по наследству. Вот и растили Шушпана в баловстве и вседозволенности, как любимчика, а как баба большака два года назад ещё мальчонку принесла, так и Шушпан, вроде, как лишний стал.

К труду с детства не обучен, мужицкому делу с малолетства не приучен. К тому же возненавидел своего младшего братца лютой ненавистью и от всего этого ударился в пьянство и дебоширство. Отцу своему, и то до икоты надоел, не знал отец, как избавиться.

Большак и сам его побаиваться стал. Несколько раз намекал, да, указывал, мол, шёл бы ты в касаки, походами себе на жизнь зарабатывать, а тот, как бычок упрётся, не хочу и всё, мол, что я там забыл, а тут, как всё поселение припёрло, да, папаша под общий гул и в своё облегчение выгнал из дому, так Шушпану и деваться стало некуда.

Вторым, отправленным в касаки, был Морша, одногодок с Шушпаном, чуток лишь помладше, и его лучший дружбан — собутыльник. Был Морша во всём какой-то средний. Рост средний, сложен был, так себе. С виду не красавец, но и не урод, зато в душе, полное говно. По натуре был мерзкий, наглый, сволочной. Со сверстниками и младшими, заносчивый, нахрапистый, но таким он был только при Шушпане, под его защитой и пока, из взрослых никто не видит.

В проделках, как правило, на пару бедокурили, но благодаря своей склизкой натуре, Морша всегда ускользал, в самый последний момент и всегда становился, вроде бы, как не при делах. Даже когда разбор селяне устраивали, он в раз, делался «побитой собакой», эдакой «невинной овцой» и оказывалось всегда, что он ни в чём не виноват, он ничего не делал и вообще, он тут, абсолютно, не причём. Наоборот, он Шушпана удерживал за руки, наставлял словом праведным, да, если б не он, так, вообще, не понятно, что было бы.