Кровь вторая. Орда

Охрана погоготала, но один из дедов, всё же бросил Кайсаю кожаный мешок с водой, который рыжий, приговорил в один присест и стараясь, как можно веселей, отблагодарил спасителей и припустил дальше.

Через некоторое время, состояние повторилось. Навалилась усталость. Глаза стали закрываться и слипаться сами собой. Опять захотелось пить и есть, только на этот раз, ещё и живот закрутило, да так, что пришлось сворачивать и прятаться в кусты, чтоб облегчиться.

Ещё через какое-то время скачки, он уже проклял себя, за то, что наелся непонятно чего, параллельно догадываясь, почему гоготали охранники. Они, видимо, предчувствовали результат и до сих пор, наверное, вспоминая непутёвого вора, ржут, как кони, смачно обсасывая, как тот через каждый куст, бежит до следующего.

К вечеру силы покинули бердника, и он был вынужден сдаться. Отъехав в сторону от дороги, сполз с лошади, кое как стреножил, чтоб не ушла и буквально потерял сознание, уснув ещё стоя, по крайней мере, как он ложился, рыжий не помнил.

Проснулся ранним утром мокрым от росы и окончательно замёрзшим и понял, что если нормально где-нибудь не поест и не поспит, то до Райс, он, попросту, живым не доберётся.

Спас его старый пастух, которого Кайсай узрел издали. Ничего дать ему за еду и кров он не мог и не придумал ничего лучше, как выковырять из дармового меча, один драгоценный камешек и отдать его деду. Тот, от такой платы, чуть ума не лишился и накормил страдальца от пуза, мясным отваром из той же скотины, что пас, и шалаш свой отдал, и за лошадью присмотрел.

Рыжий проспав весь день и всю ночь, проснулся только следующим утром и ещё раз поев, почувствовал себя живым человеком. Поблагодарив деда за спасение, он поскакал дальше.

Была ли организованна за ним погоня или нет, Кайсай не знал и даже не догадывался, так как, к концу очередного дня, он упёрся в селение, на котором дорога кончилась. Он заехал в тупик и только тут понял, что заблудился. Поэтому, даже если погоня и была, но найти человека, который сам не знает куда едет, невозможно. Где ж его искать, придурка, не ведущего пути.

И тут Кайсая охватила паника. Он только сейчас понял всю свою тупость, принимая решение бежать без оглядки, не зная дороги. Куда, вот, ему теперь скакать? В какой стороне искать девичьи орды? Он был зол на себя, зол на жителей, которые не очень радушно его встретили, угрожая дубинами и прогоняя с руганью, поэтому рыжий, не стал с ними церемониться, а не прибегая к остановке времени, отлупил всех, кто не спрятался, кое-кого покалечил, конечно, отобрал еду, что нашёл, запугал мужика, требуя указать ему дорогу в степь и получив сбивчивые объяснения, уехал.

На следующий день он опять заблудился. На этот раз селений не было, мужиков недовольных тоже, бить и выбивать признания, было не с кого. Обидно было до слёз. Он уже понимал, что опаздывает, но сделать ничего не мог.

На следующее утро, взмолившись каждой общности по отдельности и чуть не плача от обиды, Кайсай, неожиданно заметил вдалеке, столб чёрного дыма. Это был сигнальный знак и бердник, в этом не сомневался, а это, в свою очередь, говорило о том, что наблюдатель видит врага, а врагом в этом месте, может быть только Райс со своими куманками.

Окрылённый своим открытием, рыжий, сначала, хотел бросить кобылку и бежать, прикусив язык, но вовремя одумался, так как добежав до места, уже будет никакой. А если сразу придётся вступить в бой, то после подобного марафона, берднику, ничего не останется, как упасть по среди битвы и уснуть мертвецким сном. Поэтому, он лошадь не бросил, но и жалеть перестал.

Бедная кобылка фыркала, то и дело жалобно кося глазом на мучителя, но тащила седока, как могла. Через небольшой промежуток времени, Кайсай неожиданно выскочил на горную тропу. Быстро сообразив, что дорога должна проходить внизу, развернул лошадь и пустился на спуск, но лишь с высоты завидев лавину персидской армии, нескончаемым потоком льющуюся в сторону чёрного дыма, с комом в горле понял, что опоздал.

Но не собираясь и в этой ситуации сдаваться, он уверенно развернул лошадь и рванул обратно, каким-то непонятным чутьём понимая, что там есть другой выход и оказался прав.

Тропа поднявшись, повернула, как раз в нужную сторону и ещё проскакав, по ровному, без спусков и подъёмов участку, он заметил ещё издали, странные нагромождения и источник, того самого чёрного дыма, с маленькими фигурками людей, стоящих чуть поодаль. Даже не задумываясь, кто это и сколько их, Кайсай припустил, что было мочи, в последний конный спурт.

У сигнального костра было всего три воина, которые заметив конника издалека, заметались и похватав оружие, приготовились к обороне. Самое паршивое, что все трое были вооружены луками. Как только Кайсай, уже подъезжая, заметил приготовившихся стрелять лучников, он прикусил язык и на ходу спрыгнул с лошади, которая, не будь дурой, освободившись от опротивевшего ей седока, резко ринулась в сторону и поскакала, высоко задрав хвост, вниз по пологому склону, по сути, куда глаза глядят, лишь бы подальше.

Резко замедлившиеся стрелы проплыли значительно выше цели и рыжий, даже не стал на них реагировать, а быстро добравшись, до еле двигающихся стрелков, лихо, не церемонясь, отобрал у них всё оружие и так же не заморачиваясь, что с ним делать, выбросил в пропасть, на краю которой эта троица и устроилась. Вовсе не собираясь их убивать, потому что, от них ещё требовалось получить, кое какие ответы, на интересующие его вопросы.

Но бросив луки, мечи и ножи, что нашёл не обыскивая, в низ, он внезапно увидел перед собой картину боевого столкновения и замер, сразу всё поняв.

Далеко по долине пылил большой конный отряд. Кайсай понял, что это девичьи орды пытаются оторваться от преследования, а преследователи, на более быстрых конях, буквально наступают им на пятки.

Но одна из девичьих орд, была прямо у Кайсая под ногами, внизу, и боем сковывала основную массу конной армии Куруша, давая возможность уйти Матери со своими девами. И тут, бердник, с пронзительной болью в сердце, понял, что орда, пожертвовавшая собой, могла быть только ордой — Золотца.

Он отпустил язык и в реальном времени, что было сил, взвыл во всю глотку, вкладывая в вопль отчаяния всё, что имел за душой, оглашая пустоту горного ущелья диким, нечеловеческим рёвом…

Глава пятьдесят девятая. Они. Последний бой

Золотые Груди, рассвирепевшим, обезумевшим гепардом, кидалась из стороны в сторону, как бешеный зверь, загнанный в угол. Её лучшего друга, её вторую половинку — коня, по кличке Ураган, убили. Сразу же убили, как только они приняли на себя первый удар волны преследователей.

Это могло говорить только об одном — вражеской коннице велено взять её живьём. Коней дев её сотни, тоже перебили в первую очередь, стараясь не выцеливать наездниц и несмотря на сотни трупов, устилающих землю из числа желающих приблизиться к ним с верёвками, персы пёрли и пёрли, как на заклание, как выжившие из ума самоубийцы. Было страшно.

Золотце тихо, сорванным голосом выла. Не плакала, не ревела, а именно выла раненым зверем. Она не получила увечий, кувыркнувшись, с подломившего на скаку Урагана, а те мелкие раны, что схлопотала уже на земле, сражаясь со стеной, ощетинившейся мечами и копьями врага, были пустяковыми. Нестерпимую боль доставляла обида. Она, такая сильная и «особая», в данной ситуации, была бессильна. Вот это-то бессилие, выворачивало на изнанку душу, мучая нестерпимой болью безысходности.

Все пятьдесят стрелок и стрел, Матёрая израсходовала, и каждая нашла свою цель без промаха. И девы её сотни, кто не погиб и не покалечился в первую непосредственную сшибку, тоже выкосили ряды супостата без единой осечки, но этого оказалось мало.

Персы задавили числом. Воины, прижавшие их, оставшихся в живых, чуть более двух десятков, к скале, соскочившие с коней и перешагивая, через трупы своих друзей и близких, с которыми сражались бок о бок на многих воинах последних лет, так же, как и девы, в злобном бессилии ревели, охватив боевых сестёр плотным полукольцом блокады, несмотря на свои жгучие желания порвать этих мужененавистниц здесь и сразу.