Моя Галатея

Панизовская Галина

Моя Галатея

Галина Панизовская

Моя Галатея

- Не надо.

- Почему?

- Пусти.

Лицо у нее было замерзшее.

- Не надо.

"Ничего, это она так", - решил я.

Если б можно было просто привстать и дернуть за кисточку торшера. А что тут такого?

Я встретил ее полчаса назад: она выходила из театра, и мы чуть не столкнулись.

- Таня! - выдохнул я.

Мы не виделись десять лет. Вернее, я видел ее только из зала. Но она вдруг пошла со мной. Я позвал - и она пошла. А когда к человеку приходит чудо, самое умное, что он может сделать, - не спугнуть его удивлением.

- Слышишь, не надо.

- Но я...

- Отпусти.

- Но я же только...

- Я забыла в сумке платок.

"Так тебе и надо, - сказал я себе, вставая с дивана. - Слюнтяй!"

Когда я позвал ее, на улице были сумерки. Потом я тянул ее по темному коридору и предупреждал: "Тут сундук, а тут ступенька", и старался, чтобы не услышали соседи. А она с чужим, "дамским" голосом, в роскошной распахнутой шубке...

Теперь шубка валялась пустая. А она сидела под самой лампой, и у нее было такое забытое Танино лицо...

"Осел, - сказал я себе. - Ты же хотел, чтобы она к тебе пришла. И вот она здесь. Не разыгрывай идиота".

"Смотри, - сказал я себе еще, - ну что ты раскис? Разве есть в ней сейчас хоть что-то от Таньки - лаборантки с рыжими хвостиками? Она актриса. Самая модная, просто прима. И выбрось в мусоропровод свои дурацкие чувства".

И зачем я ее привел? Самое лучшее было бы сейчас извиниться и вызвать такси. Я подал бы ей раздушенный шарфик и втолкнул бы ее в машину. И засунул бы вместе с ней те забытые дни...

...Она сидела, опершись виском о пальцы. Прозрачным Таниным виском о те самые пальцы...

Я вижу, как будто сейчас, белый палец на желтом пластике. Это было десять лет назад в моем лабораторном отсеке. Галатея давала на осциллограф какие-то формулы. Я все еще делал вид, что тоже их понимаю.

Дверь распахнулась. Рыжая Танька-лаборантка, та, что хочет стать артисткой, вошла, качаясь на "шпильках".

- Привет вам, Машина! - пропела она и провела по корпусу Галатеи пальцем с неровным ногтем.

И тут луч моей машины забегал, дробясь зигзагами, а приборы разом зашкалили.

"Да ты что? - сказал я себе в ответ на свою догадку. - Ну при чем здесь Танька?.. И надо же такое выдумать!"

В этот день я первый раз сменил Галатее кристалл: он вдруг не выдержал перегрузок. (Она была биоэлектронная, эта моя машина. Электронный блок управлял в ней синтезом ячеек мозга: серого вещества. И это вещество тоже подключалось к управлению. Так что практически она могла самосовершенствоваться до бесконечности... Я собрал ей электронику, построил первичную биоцепь, смонтировал слух и зрение... Но тут она стала "думать", и я запутался в ее новых схемах.) На другой день кристалл пришлось менять снова. Через день - еще раз.

А потом я встретил у своего отсека Димку с Аликом.

- У антеннщиков новенькая, вот это да! Видел? - восхищался Алик.

- Вид клевый, - согласился Димка. - Абсолютно.

- Татьяной зовут. У меня предки на даче. Как думаешь, танцевать она любит?

- Черт ее поймет!

- А ты что, уже интересовался?

- А как же? Выпендривается.

- И правильно делает. Вот если б ты был блистательный шеф...

- Ну, тогда бы она не часто меня тут встречала.

- ...Или хотя бы критский царь Витька-Пигмалион, творец Галатеи... Эй, Вить! Что это она повадилась в твой отсек?

- Кристалл, конечно, скис опять? - вошел я к Галатее. И, не глядя, взялся за паяльник.

- Противно, когда запускают руки тебе во внутренности, - заявила Галатея. - Ты их хотя бы мыл?

Я не ответил.

- Что ты дергаешь провода? Думаешь, это веревки?

- К сожалению, не думаю, - отрезал я. - Морочишь девчонке голову, даром что машина.

У Галатеи засветились контакты. Вспышка. Еще вспышка. Молчание.

- Вот что, - сказала наконец Галатея. - Поболтаем о чем-нибудь другом, ладно?

О другом. Как будто в моем мозгу кто-то смонтировал переключатель.

- Хорошо, о другом. Над чем ты сейчас думаешь?

- Плюс-минус бесконечность через временной параметр...

- Машина времени?..

- Пока только принцип.

- Так...

- Ты считаешь это фантастикой? Но в конце концов двигаемся же мы в трех измерениях...

- И что-то выходит?

- Вроде.

- Так... так... - Я отбросил тестер. - Новые уравнения записаны у тебя только в буфер?

- А ты думал, в табличку над дверью?

- Но при перегрузке из буфера все стерлось. Все.

- Да.

- Сколько тебе понадобится, чтоб вывести все сначала?

- Месяца три.

- А потом опять явится эта рыжая?

Пигмалион не был критским царем. Историки придумали это позже. Пигмалион жил в хижине из кизяка и лепил поделки на критский рынок.

Великие дарили миру свои творения. А Пигмалион делал статуэтки по десятку в день. И ваял он не из слоновой кости. Просто брал глину в своем огороде. И потом отжигал в печи, как сосед-горшечник.

- А вот кому Афина-Паллада? Эй, пастух, Афина-Паллада за полкозы! Афина-Паллада и три головки чеснока в придачу. Крепкая Афина, не боится никаких переходов. (Обожженная в огне Афина и вправду была крепкой.)

А возвратясь с рынка, Пигмалион сидел у порога и мял в пальцах теплую глину.

- Что ты там лепишь, сосед? Не божественную ли Геру в час, когда матерь богов Гея исторгла ее из чрева?

- Что ты, сосед! Боги бессмертны. И Гера родилась такой же волоокой и полногрудой, какою любит ее и ныне отец богов Громовержец. Потому и закрепляю я образ богов жестким огнем, что он неизменен. А в час вечернего отдыха леплю я дитя, которое поклонится ходу времен и станет в свой час женщиной. Ибо я одинок.

И Пигмалион слепил дитя из мягкой глины. И днями лежало оно под горячим солнцем, а вечерами он касался его своими широкими, как совки, пальцами. И оттого ли, что, податливое и нежное, оно купалось в лучах, или от силы творящих рук, но оно становилось все больше, росло. И вот однажды, когда ночь спустилась особенно рано, а Пигмалион прибрел к хижине позже обычного, он провел было, как всегда, ладонью по торсу ребенка, но вдруг отдернул руку.

- Нет, - сказал он. - Довольно. Я дал тебе тепло и первоначальные формы. Я научил тебя менять эти формы, чтоб делать их более зрелыми. Я дал тебе гибкость, которой лишены твои братья по глине. А теперь не буду тебя касаться, и посмотрим, что дашь ты себе сама и какой путь изберешь. Потому что каждый избирает себя. И это и есть лучшее.

Да, это и есть лучшее. И вот этот идиот с лучшими в мире мозгами (моя машина, моя Галатея!) может вырастить себе сколько угодно извилин. Он мог бы стать Эйнштейном в сорок девятой степени. А предпочел разыгрывать какого-то примитивного Ромео.

- Балда, осел беспросветный, - кричу я Галатее, - ведь она же рыжая. Рыжая, ногти обломаны и не знает даже логарифмов.

В этот день я в первый раз по-настоящему замечаю Таньку. И еще я вдруг обнаруживаю, что, думая о моей машине, называю ее "он".

В этот день я в первый раз замечаю Таньку. И на другой день я замечаю ее тоже.

- Приветик, - входит к нам Танька, качаясь на "шпильках".

Все лампы Галатеи переходят в режим перегрузки.

А я достаю папиросу.

Белый палец гладит лоб Галатеи. Тупой палец с коротким ногтем. "По существу, это просто уродливо", - говорю я себе.

Если б начать все сначала, я смотрел бы только на девушек, у которых есть маникюр. Не слишком бледный.

Сначала была Алена. Мы были тогда студентами, вечерами сидели в библиотеке, Алена прижимала к виску тупой палец, а я смотрел, как она это делает.

Если бы начать все сначала, я смотрел бы лучше труды по новой математике и, может быть, постиг бы матричные скопления высших порядков. А я смотрел на ее руки в пятнах химикалий и на то, как она сидит, подогнув ногу.