Страница 1 из 7

Гений жанра

Домбровский Юрий Осипович

Ю. А. Домбровский

Гений жанра

Жизнь до…

Часть первая

Посвящаю своему сыну Михаилу Юрьевичу

Михаил Юрьевич Лермонтов

1814 – 1841

В ночь со второго на третье октября 1814 года в доме генерал-майора Толя, что у Красных Ворот родился мальчик. Родился он совсем слабеньким и хилым. Назвали его Мишенькой. Мать Мишеньки, единственная дочь и наследница пензенской помещицы Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, была ещё совсем юной – восемнадцати лет от роду, однако с очень тонкой, доброй, одарённой музыкальной душой молодой женщиной. Отец – капитан, мягкий по характеру, но с достаточно вспыльчивой, легко воспламеняющейся натурой, доводящей его порой до суровости, с весьма грубыми и дикими проявлениями. Брак, заключённый против воли Арсеньевой, был неравным и оказался несчастным. Арсеньева была женщиной непреклонного характера, даже деспотичного, привыкшая повелевать и никому не уступать в делах и мнении. Происходила она из старинного дворянского рода и представляла собой типичную помещицу старого закала, привыкшую притом высказывать всякому в лицо правду, хотя бы самую горькую.

Спустя несколько месяцев семья Лермонтовых вместе с малышом съехала из дома генерал-майора Толя и перебралась в имение бабушки маленького Миши – Арсеньевой – в Тарханы Чембарского уезда Пензенской губернии. Марья Михайловна, матушка Миши, часто болела, и с внуком всё больше занималась бабушка. Маленький Миша помнил, как маменька пела ему песенку, от которой он плакал. Некоторые думают, что человек начинается с рождения, – возможно, так оно и есть, но всё ведь начинается с первого воспоминания, ведь оно и есть начало сознательной жизни.

Мишелю – так его здесь все называли – тогда не было и трёх лет, и он помнил, как он играл в постельке с игрушками, а мама стояла у окна и смотрела на дождливую осеннюю погоду, на мелкий моросящий дождь, который стекал по стеклу, и пела какую-то печальную песню. Мишель отложил игрушку и стал слушать, и на душе его стало так сладко и грустно одновременно, что он заплакал, а когда она перестала петь, он попросил:

– Мама, мамочка, голубчик, спой ещё.

И она снова пела, глядела на него печально и гладила по голове, будто прощалась.

Прошло немного времени, Мише снова вдруг стало грустно – так, что слёзы сами выступили из глаз, и он стал звать маму. Но вместо мамы зашла бабушка – глаза её были заплаканы.

– Ты, пожалуйста, уйди! Мама, мамочка, приди, – стихами попросил Миша.

– Мамочка твоя больше ни придёт никогда, – всхлипнула бабушка, – её Боженька взял.

– Так пусть вернёт, – расплакался Миша, – это моя мамочка.

Это было единственным воспоминанием об умершей матери, а на могильной плите местного кладбища появилась надпись: «Житие ей было – 21 год, 11 месяцев, 7 дней».

Вскоре из Тархан уехал и его отец, Юрий Петрович, оставив маленького сына на попечение Елизаветы Алексеевны и няньки. Няня была с Мишенькой с самого рождения. Звали ей Христина Осиповна Ремер. Была она немкой, уже пожилой женщиной, часто щурилась оттого, что плохо видела. Сначала он не мог выговорить её имя, но постепенно научился. Миша часто болел. Бывало, проснётся среди ночи, голове больно, дышать трудно, лежать неудобно, душно, – а тут обязательно с ним рядом нянька. Положит на лоб влажную тряпочку, смоченную уксусом, даст попить чего-нибудь кисленького – и ему легче становится. А коль раскапризничается, начинает кричать на неё:

– Ты плохая, уходи отсюда!

Няня, конечно, огорчалась.

– Все люди перед Небом равны. Надо уважать каждого человека, нельзя говорить плохо с теми, которые от тебя зависят, – говорила она маленькому Мише. Так учила она маленького Лермонтова, и за это её все уважали. Дом, в котором рос маленький Мишель, как его часто называла бабушка, был большим, красивым, с мезонином и чугунной оградой вокруг. Бабушка была богатой, родовитой, и работало на неё более шестисот крепостных душ. Обстановка в доме тоже была богатой: мебель красного дерева, картины, ковры, посуда. Детская помещалась на хорах, пол застлан сукном. Мишель любил ползать по нему и рисовать мелом. Сначала няня сердилась и хотела запретить ему рисовать, а потом смотрит, у малыша ловко так всё получается: и лошадка, и собачка. Никто ещё его никаким наукам не учил, и рисованию тоже, а он уже так хорошо рисовал. Показала бабушке. Елизавета Алексеевна подивилась и купила ему акварельные краски, кисти и бумагу. Мишель по привычке болел, из дому его не выпускали. Вот сидел он у широкого подоконника и рисовал всё, что видел в окно. А в окне он видел сад, за ним – поле, стога, ещё дальше – лес. Всё это он рисовал и раскрашивал красками. И так у него получалось всё ярко и живо.

Когда приехали гости, Елизавета Алексеевна не удержалась, чтобы похвастаться внуком, и показала его рисунки.

– Какой одарённый ребёнок, – покачивали головами гости. – Ведь это подлинные пейзажи, и рисует Мишель просто восхитительно. Эти рисунки необходимо сохранить – а ну как он сделается знаменитым художником, им же цены не будет.

Некоторые рисунки бабушка сохранила.

Вообще Елизавета Алексеевна, бабушка поэта, была не особенно красива: высокого роста, сурова и до некоторой степени неуклюжа. Хотя обладала недюжинным умом, силой воли и деловой хваткой. Происходила она из знаменитого старинного рода Столыпиных. Её отец, Алексей Емельянович Столыпин, несколько лет избирался Пензенским губернским предводителем дворянства. В его семье было одиннадцать детей. Елизавета Алексеевна была первым ребёнком. Один из её родных братьев, Александр, служил адъютантом у знаменитого полководца Суворова, двое других, Николай и Дмитрий, вышли в генералы. Один стал сенатором и дружил со Сперанским – известным реформатором и законодателем, двое других избирались предводителями губернского дворянства в Саратове и Пензе. Одна из её сестёр была замужем за московским вице-губернатором, другая – за генералом. Бабушка будущего поэта страстно любила внука, который в детстве не отличался крепким здоровьем. Энергичная и настойчивая, она прилагала все усилия, чтобы дать ему всё, на что только может претендовать продолжатель рода Лермонтовых. О чувствах и интересах отца она не заботилась. Мальчик вообще родился болезненным, и все детские годы страдал золотухой; но болезнь эта развивала в нём, как ни странно, необычайную нравственную энергию. Болезненное состояние ребёнка требовало так много внимания, что бабушка, ничего не жалевшая для внука, наняла для него доктора Ансельма Леви – еврея из Франции, главной обязанностью которого было лечение и врачебный надзор за маленьким Мишей.

Лишённый возможности развлекаться обычными для детей забавами, Миша начал искать их в самом себе. Воображение стало для него новой игрушкой. Во время частых и мучительных бессонных ночей, задыхаясь между горячими подушками, он уже учился побеждать страданья тела, увлекаясь детскими грёзами души. Вероятно, это его раннее умственное развитие и особый, какой-то взрослый взгляд на жизнь мешали его выздоровлению…

Это раннее развитие стало для Мишеля источником огорчений: никто из окружающих не только не был в состоянии пойти навстречу «грёзам его души», но даже и не замечал их. В угрюмом и часто замкнутом в себе ребёнке росло презрение к повседневной окружающей жизни. Всё чуждое, враждебное ей возбуждало в нём горячее сочувствие, а поскольку он сам был одинок и несчастлив, всякое одиночество и чужое несчастье, происходящее от людского непонимания, равнодушия или мелкого эгоизма, казалось ему своим и болью отзывалось в маленьком сердечке. В его сердце проживали одновременно рядышком чувство отчуждённости среди людей и непреодолимая жажда родной души, такой же одинокой, близкой поэту своими грёзами и, может быть, страданиями. Кроме няни, у маленького Мишеля был и гувернёр – француз месье Жан Капе. Он обучал ребёнка языкам и приличному поведению в доме и в обществе. Когда-то он жил во Франции и пришёл в Россию вместе с Наполеоном. В России несчастный француз был ранен при отступлении и взят в плен. Ему ещё сильно повезло, что он попал в плен, потому как в России тогда стояли сильные морозы, глубокие снега, и если б его не подобрали на краю зимней дороги добрые люди, он бы просто замёрз. Хотя они и не понимали французского языка, но выходили невезучего завоевателя. И пришлось Жану Капе научиться говорить по-русски. А когда он выздоровел, то решил навсегда остаться в России и стал служить гувернёром. Так Россия стала для него родиной, и он остался служить у бабушки маленького Лермонтова.