Страница 5 из 19
В книге памяти Приморского района Петербурга есть удивительное совпадение реального и метафорического рядов. Здесь самая многочисленная фамилия Смирновых почти вся пропала без вести в 1941-1942 годах. А пропасть без вести означало тогда или легкую смерть в бою или смерть мучительную в плену. Закончился «смирный» русский человек в 1942 году, дальше воевали Бойцовы, Громовы, Морозовы, Беспощадные и Неизвестные.
Дальше воевали женщины-солдаты. Их было необычно много в действующей армии. И необычно много их погибло.
Необычно много погибло евреев. Очень многие из погибших евреев были политруками и младшими командирами. Необычно много погибло мордвы. Очень многие из погибших мордвинов были рядовыми. Необычно много погибало и всех остальных. Молодые испанцы гибли за свою новую родину. Немцы, четверо, стали Героями Советского Союза.
Это была война поэтов, композиторов, художников. «И выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую», – писал фронтовой поэт. А неизвестный поэт написал в плену самые, может быть, сильные строки во всей русской литературе:
Такое поэтическое, мягкое восприятие невиданной в истории бойни также было необъяснимым, и именно оно позволяло выжить.
Но эта книга не о живых, а о погибших. Хотя, конечно же, это книга для живых. Ведь невозможно избавиться от мысли, даже от физического ощущения присутствия здесь, среди нас, образов покинувших землю людей.
И если пристально, тихо вслушаться в себя самого, то можно явственно различить по отношению к ним прежде всего чувство долга. Оно не имеет рациональных объяснений. Но имеет вполне ощутимое опять-таки чисто физически чувство удовлетворения, просветления, когда долг памяти бывает исполнен. По отношению к умершим родственникам долг исполняется почти на уровне инстинкта. А общество доказывает право на свое существование именно осознанной необходимостью исполнения своих обязательств перед погибшими за Отечество. Здесь нет, и не может быть никаких исключений – ни национальных, ни идеологических. Поэтому любые, самые малые и непосредственные движения души сообща со всеми создают для страны неоценимые богатства.
Наш город в центре и в старых районах почти не изменился в этом столетии. И наши улицы, набережные, дома помнят всех тех, кто жил здесь, смеялся, пел песни. Еще совсем недавно триста двадцать тысяч молодых людей ходили Невским, на трамваях проносились Охтой, засыпали в белые ночи с окнами, открытыми на Фонтанку. Потом в несколько дней они пришли на призывные пункты, получили обмундирование и оружие, сели на поезда и уехали из города, чтобы никогда сюда не вернуться. Все они погибли. Все. До одного.
Сегодня они собрались вместе, впервые. При жизни они и представить себе не могли, что их может объединить.
Их объединила гибель на поле боя за Родину.
Принято думать, что погибших чтут и помнят их дети. Но если они есть, дети. А если нет? Кому передали свой опыт жертвенной гибели ребята 1923 года рождения, которых осталось в живых после войны только три процента?
Как ни печально, именно «молодые, необученные», призванные в первые месяцы и брошенные в громадные дыры разрывов стратегической обороны на почти поголовную гибель – именно они своею безымянностью и ребяческим непониманием близкой смерти дают памяти о войне самую высокую и чистую крепость спирта. Именно их, не целованных и в жизни ни с кем не дравшихся мамкиных сынков, выискивает глаз из списка погибших и смаргивает внезапно подступившие слезы – кто их вспомнит?..
Может быть, книга памяти – это возможность для погибших в войну все-таки выжить? Может быть, чей-то взгляд на строчки коротенькой жизни – это рука, выхватывающая человека из небытия?
А иначе: зачем людям литература, красивые здания, фотографии, женские улыбки на полустанках, поляны одуванчиков, муравьиные процессии на дне окопа, песня «Ночь коротка, спят облака…», далекий гул танковых моторов, от которого останавливается кровь, и последнее письмо из дома в нагрудном кармане?..
Ночь памяти светла.
Прощай, победа!
Я родился в 1944 году и, видимо, скоро меня будут поздравлять, как ветерана Великой Отечественной.
Ничего удивительного в этом нет: в 1965 году, во время службы в армии мне вручили медаль «ХХ лет победы над Германией». Правда, потом она пропала. Я подозреваю какого-то узбека. Наши узбеки ехали на дембель с двумя рядами таких медалей на груди.
Сверхсрочники, старшины у нас были еще фронтовики. Они очень любили, когда рота «держала ножку». Еще они любили строевые песни. Где они сейчас, те сверхсрочники и старшины? Старшина Кимлач из Умани, ау? Лет ему уже под девяносто. Должно быть.
Я помню, что именно тогда и начали отмечать День Победы широко, всенародно. Двадцать лет почему-то стеснялись. Даже праздника такого не было. Сталин не любил, потому что он вообще ничего не любил. Хрущев не любил, потому что толком не воевал. И только всенародный весельчак Ленечка Брежнев дал фронтовикам оттянуться по полной.
И кино хорошее появилось про войну, душевное. Такое, как «Белорусский вокзал». И песни. Словом, напраздновались вдоволь.
С тем и пришли в новое тысячелетие.
И оказалось новое время горьким похмельем. Расстались с прежней страной, и со всем, со всем, что с нею было связано.
Только День Победы еще гуляет вовсю по постсоветскому пространству. Может быть, даже чечены-фронтовики еще поднимают в этот день стопку за нашу победу. А может быть, и не поднимают.
Никто уже в Европе так не празднует.
Мы одни. Прощай, Победа…
Образ врага
В обыденной жизни человек, как хищник, постоянно ограняет образ врага. Может быть, это самый сильный образ. С ним он ложится, с ним встает. Это позволяет ему быть в форме.
У обывателя чувство опасности стайное и неопределенное. У верующих оно облагорожено религией, ему придается обличие темных сил. У сильных, одиноких личностей образ врага включает в себя практически весь мир, не поддающийся их влиянию.
Человек может быть вегетарианцем, непротивленцем, буддистом, но без чувств негодования, неприятия, отчаяния он жить не может. А что это за чувства? Это приглушенные, облагороженные чувства ненависти.
Даже понимание того, что оно смертельно в больших дозах для себя самого, не отвращает человека от ненависти. Пример тому – война.
Освободительные войны, войны отечественные придают ненависти характер почти священный. Здесь ненависть не прячется, она царит. Поэтому чрезвычайно опасно предаваться ненависти с упоением. Она глушит все остальные чувства и окончательно деформирует человека.
Интересно проследить на близком примере русского общества последних двухсот лет за транформацией образа врага в массовом сознании.
Война с Наполеоном была неожиданной, образ француза как врага, в сущности, только мелькнул на горизонте. Но он разбудил, освободил чувство ненависти, придал ему праздничный, светский, даже религиозный характер.
Декабристы перевели стрелку на внутреннее употребление. Образ врага начал формироваться в лице самодержавия. Но, поскольку самодержавие – плоть от плоти русское явление, формирование происходило невнятно, с каким-то ворчанием, бурчанием, тявканьем.
Ахиллесовой пятой самодержавия в России было крепостничество. Вина власти в том, что крепостничество не отменил оперативно Александр I. Эту кость грызли несколько поколений русских демократов, затачивая клыки. И отмена его в 1861 году, явно запоздалая, только убыстрила процесс. Клыки должны были кого-то схватить.
Очень кстати в России появился марксизм. Одновременно начала бурно развиваться экономика. Возникли большие состояния, не освященные вековым правом владения.