Страница 5 из 11
Это уж наша доля: или душа в душу и не рыпайся, или терпи дома дебила и меняй шубки.
А сама Ленка как индивид это особстатья. Она, Ленка эта… короче, мы все от Ленки были постоянно в шоке. Мы не могли понять, как такая совершенная физически, наивная до тупости, добрая до идиотизма и тонкая до стыда за все человечество, прости господи, женщина могла жить среди нас, ходить в дешевое кафе, владеть мужем хотя и с обложки, но – обычным, ленивым, серым. Короче, женщина не знала своей цены.
И вот случилось, что цена была названа. Знаете, как на аукционе Сотби – вдруг бабах! миллионы фунтов за вещь из сундука! А Боборыкин весь ВПК за ее улыбку отдал бы.
Но вот здесь начинается русская история о женщине. Фиг он получит! Здесь мы все были солидарны. Мы за нее болели, на нее ставили. Мы все желали одного: чтобы она его отшила.
А надо сказать, Боборыкин после первоначального шока повел себя грамотно. Мужик не случайно руководил всю жизнь, кое-чему научился. Мы, хотя и обсуждали постоянно сию историю, мы иногда заходили в тупик от его ходов.
Другое дело, что к Ленке надо было подбираться наоборот бесхитростно, на жалость больше бить, на безнадегу.
А он ее методом американским хотел взнуздать. Вот, например, что он сотворил с Евдокией. Он эту Евдокию настроил Ленку давить беспощадно, что та и производила с большим удовольствием. За неделю наша звезда почернела от несправедливости. И уже готова была уходить с фирмы. Только куда? Конечно, в наше время у красивой женщины появились возможности, но все эти возможности предполагают известно что. Это только начни.
И Ленка как-то даже зло рыдала. И – надо же! как только она отрыдалась, через час раздался звонок и ее пригласили к Боборыкину.
Потом мы поняли, что среди нас появился агент. Тут же какая-то стерва сбегала наверх и продала информацию.
Дальше история нами уже не просматривалась прозрачно. Уже и Ленка как-то от нас отдалилась, не стала информировать в прежнем режиме. И вычисленная нами стерва заставила нас, честно говоря, заткнуться и не проводить общих собраний. Так, шепнешь на ухо подруге… и тут же пожалеешь… да…
А Ленку Боборыкин пригласил в референтки, по связям с общественностью. И назначил десятерной оклад. То есть, она получала на кефир и пряники, а стала получать на балык с коньяком. Она Евдокию превзошла втрое.
Это она еще поделилась с нами последней искренней информацией, еще как бы совета нашего спрашивала.
А мы что? Мы только что все были единодушно за то, чтобы она его отшила, а тут примерили на себя ее зарплату и дружно начали сватать ей гладкоголового Боборыкина. Такова наша народная совесть.
Короче, посмотрела она на нас внимательными серыми глазами, губки сомкнула, плечиками повела с ознобом и ушла в иные миры. Всё.
Серебряное плечо
арабская сказка
Однажды царевич погнался за оленем, скакал, скакал, и олень скрылся, и ночь упала. Наутро, усталый, голодный, он перевалил через хребет и попал в долину, где все цвело и плодоносило. Начали встречаться жители. Почему-то все они были женщины, правда, одетые, как мужчины: в рубашки, в шальвары. Царевич был молод, чист лицом и никто не обратил бы на него внимания, если бы не конь. На коня оборачивались, сбегались отовсюду. Так он и въехал в город. Привели его во дворец, к царице. Царица встала с трона, подошла к коню, осмотрела со всех сторон, покачала головой, коня увели.
– Что это за животное? – спросила она.
– Конь, – сказал царевич.
– А что он может делать?
– Скакать.
– А.
И она попросила научить ее скакать.
Пока царевич учил ее скакать, он все узнал об этом народе. Все было, как везде, а вот о мужчинах здесь и не слыхали. Царевич даже вопрос такой боялся задать. Он спросил только: откуда дети. Царица сказала, что девочек приносят птицы: с востока зимой, весной с юга, летом с запада, а осенью – с севера. Девочки вырастают, начинают работать. Живут все вместе, но только у богатых женщин есть свои комнаты во дворце. Иногда в стране вспыхивают эпидемии: женщины перестают работать, начинают что-то искать, куда-то стремиться, но потом успокаиваются.
Вечером царица купалась в бассейне. Вместе с ней плавали богатые женщины. Оказалось, что богатство в стране дается тем, у кого самая чистая кожа и к кому все чувствовали странную симпатию. Были среди богатых и черные, и желтые, но больше белых. Все удивились, что царевич не плавает – именно в бассейне ему хотели обозначить его место в городе. Они уже поговорили друг с другом и решили, что по странной симпатии и чистоте кожи, он достоин стать царицей. Та согласилась уступить свое место.
Царевич сослался на то, что он любит плавать один. Все несколько удивились этому и отложили избрание. Так у него появился странный статус – царица не царица, гость не гость.
Царевич же, видя такое количество красавиц, отъевшись и отоспавшись, начал думать, как ему сделать так, чтобы царица поняла, что самое лучшее на свете?
Однажды конь, также сытый и сильный, вдруг заржал, всхрапнул и из низа живота у него толчками начало выползать черное.
Царица страшно поразилась.
– Как бы объяснить, – начал царевич. – Это то, что нужно вставить туда, где у другого коня не это, а наоборот.
Царица ничего не поняла. Тогда он нарисовал ей двух коней, у одного из которых снаружи то, что у другого внутри.
– Но так не бывает! – засмеялась царица. – Все только внутри.
– А у коня?
Царица задумалась.
– Но если нет коня, у которого внутри, значит конь только такой!
Тогда царевич решился.
– Но дело в том, что и у меня, как у коня… – сказал он.
Царица с ужасом посмотрела на него:
– Черное? Большое?
– Нет! Не большое.
Царица снова засмеялась, собрала женщин в бассейне, и все начали смотреть, как царевич раздевается. Он снял рубаху – и все застонали. Кожа была чиста, и странная симпатия была, но грудь была совсем маленькая! Ее не было! Когда же царевич снял и шальвары, – хохот возник в бассейне. Все показывали пальцами на странную, смешную штуку, которая была между ног царевича.
И царевич стал шутом. Стоило ему где-то появиться, как все просили его снять шальвары и показать ту штуку. Что делать? Он снимал, все хохотали. Быстро привыкаешь быть шутом, если не такой, как все. Иначе жизнь становится сложна и опасна.
Одна царица относилась к нему серьезно. И если бы не она, то его из-за отсутствия к нему странной симпатии давно переселили бы в большие дома, где жили все вместе.
Царица не раз пыталась понять хоть что-то из его объяснений о разнополости. Когда же он однажды сказал, что такие, как он, правят в других странах, а женщины служат для удовольствий и прислуги, то она разгневалась, и царевичу не миновать было бы опалы, если бы не ее страстное увлечение скачками. После скачек царица чувствовала волнение, ее куда-то тянуло и отчего-то нравилось дойти до дворца с царевичем рука об руку. Во дворце она тут же посещала бассейн, долго и с удовольствием плавала.
Наступило время эпидемии. Жительницы обленились, ходили нечесаные, зевали, бродили по дорогам. Во дворце также была скука, в бассейне теперь редко кто бывал, и царевич часто в одиночестве нырял и резвился там.
Была ночь, царице не спалось. По коридорам дворца слонялись богатые женщины, ни с кем встречаться не хотелось, и она завернула в бассейн, решив искупаться через силу. Светила луна, в бассейне слышался плеск воды, кто-то пел, фыркал и иногда стонал от наслаждения.
Царице неприятно было слышать это, когда сама она скучала и томилась. Она стояла за персиковым деревом в тени. Из бассейна вышел царевич. Тело его при лунном свете было совсем серебряным, и царица позавидовала бы чистоте его кожи, если бы он не был так уродлив. Он постоял в задумчивости, затем поднял лицо к луне, глубоко вздохнул, и царица вдруг увидела, что смешная штука начала подниматься, увеличиваясь на глазах. Как ни досадно было ей, а она не смогла сдержать смеха. Она подошла к царевичу и, хохоча, присела на корточки, разглядывая новое превращение царевича. Вот теперь-то он был действительно смешон! Если раньше она жалела его, думая, что эта штука причиняет ему большие неудобства в жизни, особенно при скачках, то теперь! Она тронула штуку пальцем. Та закачалась. Она придавила ее ладонью – та вырвалась и хлопнула царевича по животу. Никогда царица так не смеялась! Она повела царевича к себе и долго забавлялась с ним. Всю ее хандру как рукой сняло. Назавтра с утра она снова вызвала царевича. Штука болталась. Она нахмурилась и потребовала, чтобы царевич поднял ее. Он испугался, начал пробовать сделать это, но штука едва шевелилась. Тогда она приказала высечь его. Царевича высекли, но штука не поднималась. Терпению царицы пришел конец, и царевича отправили в самый большой дом, где вместе жило очень много женщин с плохой кожей, не внушающих странной симпатии. По утрам они развозили навоз на поля, пропалывали рис, носили воду, купались в обыкновенной речке. Спали на длинных деревянных помостах на сене, которое меняли раз в две недели.