Страница 5 из 14
Словом, когда прибыло такси, чтобы везти её в Шереметьево, она обняла меня за шею и крепко, совсем не по-родственному поцеловала в губы на прощанье. Я списал это на вполне понятное возбуждение: известно ведь, что женщина возбуждается от ситуации, а не от первого встречного…
14
Стоит рассказать, как я в пятницу вышел в город в шубке и сапогах. Раньше этого я сделать не смог, потому что целыми днями решал одну проблему – не сошёл ли я с ума?
И действительно: то я напяливал не себя кружевные трусики, лифчик, чулки, платье и туфли на высоких каблуках, то срывал с себя весь этот нелепый маскарад.
Надо было прыгать в новую жизнь, как в холодную воду.
И я прыгнул. После того, как увидел в окно Елизавету! Она внимательно осматривала мой новый дом с бульвара, сверяясь с картой «боевых действий».
«Ах, так! – решил я. – Ну, так получи!»
15
И я вышел в шубке из шиншиллы, которая рядом с ее норкой была как «мерс» рядом с «копейкой», и сапоги у меня были английские, не ее Пиренеи.
Я вышел из парадной, снег сверкал на Чистых прудах алмазными горами, и пошёл к метро.
Я прошел мимо Елизаветы, стоящей столбом, презрительно оглядев её коренастую фигуру. Не зря я вторую неделю зарывался в каталоги. Теперь я видел, что Елизавета была одета случайно и вряд ли могла произвести впечатление на действительно богатых людей.
Больше того, я вдруг освободился от зависимости. Мне ничего не стоило подойти сейчас к ней и ошеломить признанием маскарада.
Но меня ждали другие горизонты…
Глаз
Глаз сиротливо лежал в траве у дачи, никто его не замечал. Он так и замерз бы в сентябре, во время первых ночных заморозков, как замерзают цветы и алкоголики. Но дочь хозяйки дачи, Марина, вдруг ойкнула, нагнулась, вскрикнула, отскочила…
Глаз не пропадал, не производил впечатления вырванного с корнем, стеклянного и т. д. Нет. Глаз кротко смотрел на Марину, как бы говоря ей: «Не бойся! Я хотя и не щенок, но у меня свои достоинства. Во-первых, всегда буду при тебе и могу поместиться в твоей сумочке даже рядом с пудреницей, но очень уж она… знаешь… – не проморгаешься. Лучше где-то в уголке, – но ключей всяких, шпилек – упаси боже! Пусть уж тогда губная помада, тени… платочек кружевной… конфеты…»
Марина присела на корточки. Ею, как всякой женщиной, после минутного замешательства овладели странные фантазии. Образ бессловесной подружки замаячил, постоянного поклонника… «Да! – подумала она. – Один восторженный взгляд в день – и всё! Больше не надо!»
Она тут же, после секундной неопределенности поняла, что глаз мужской.
Но очень долго не могла взять его в руки. Пока он сам не догадался прикрыть веко.
Он был холодный, как будто мраморный, но в ее ладони быстро согрелся и чуть было сам себя не погубил: решил поблагодарить Марину и пустил слезу. Она выронила его, но поймала у самой земли.
Так глаз начал жить в тепле и холе.
Когда мама утром стучала в ее дверь и будила по детской привычке: «Марюсик!», Марина уже не зарывалась в подушку, не досматривала ускользающие утренние сны, а протягивала руку к ночному столику и поднимала коробку. Глаз уже ждал ее утреннего «привет!» и двигал ресницами: «привет».
И так далее. Потому что Марина, став обладательницей глаза, начала эволюционировать в сторону перезрелой цивилизации. Ей уже недостаточно было дружеского разговора. Уже ей хотелось, чтобы глаз смутился. Или чтобы у нее самой вдруг покраснело всё горячей волной.
Марина головой с самого начала понимала то, что глаз никому и никогда ничего не расскажет, но все-таки трусила – а если?.. И с каждым днем все больше убеждалась в том, что «если» не будет, что глаз принадлежит ей так полно и беззаветно, как никто на свете принадлежать не может.
И тогда она ставила его перед собой на стол и долго смотрела в упор, передавая ему что-то чужое и страшное со дна своей души. И она раздевалась перед ним и делала то, что ей раньше и в голову бы не пришло. И снова смотрела на него в упор. Глаз был карий. Иногда он как бы темнел.
Тогда она поспешно накрывала его коробкой и начинала что-то петь, немного фальшивя. Она никак не могла понять, до какой степени глаз – человек? Слышит ли он, как она фальшивит и мучается угрызениями совести? Сочувствует он ей или презирает? Или тупо предан?..
Масса вопросов. Жить стало так интересно!
Глаз всегда был при Марине. Она сделала ему в сумочке уголок из коробочки от бижутерии и выстилала ее каждый день свежим платочком. Иногда на тротуаре она не могла удержаться от совсем уже детского проявления нежности: подносила сумку к губам и щебетала что-то на птичьем языке.
Однажды в кино с Леонидом Марина забылась и решила порадовать глаз: вынула его из сумочки и на раскрытой ладони повернула в сторону экрана.
– Эй! Что это у тебя? – удивился Леонид.
– Не твое дело, – сказала Марина, пряча глаз в сумочку.
– Да ты что, в натуре, мне тут паришь, – сказал Леонид, – это у тебя глаз, что ли? Живой?
– Нет. Дохлый, – ответила Марина, решаясь на выбор. Затем она встала и вышла из зала. Хотя с Леонидом у них второй год шло нормально.
Но глаз был выше всех остальных, как поняла Марина с некоторым ужасом. В конце концов, даже лесбиянки рожают от доноров – пришло ей в голову. И много чего прочего насыпалось на эту тему.
И можно представить себе отчаяние Марины, когда она вечером шла домой с маршрутки и, проходя мимо школы, которую окончила пять лет назад, вдруг внутренне затрепетала: как будто что-то в ней оборвалось!
Она дрожащими пальцами раскрыла сумочку – да! Там не оказалось дна! Сумочку кто-то взрезал! Глаз пропал! Что делать?! Здесь рядом со школой было 58 отделение, но что она напишет в заявлении? «Глаз украли»! Ее же менты засмеют в первую очередь!..
Так Марина стояла несколько минут в горе и тоске, не зная, как дальше шевелиться.
Из оцепенения ее вывел мужской приятный баритон:
– Девушка?.. А, девушка?
– Что?
– Девушка, это не вы глаз потеряли?
– Ой! Неужели…
– Ладно. Не стоит благодарности. Вот.
Он ушел. А радости Марины не было предела.
Глаз нашелся!
Две встречи с дьяволом
Я никогда не верил рассказам о потустороннем. И до сих пор отношусь к ним с иронией. Хотя два случая, которые произошли со мной двенадцать и шесть лет назад, я объяснить не могу.
Тогда я работал шкипером на лихтере в СЗРП. В моем распоряжении было судно длиной шестьдесят и шириной двенадцать метров. То есть его размеры повторяли размеры флагманского корабля адмирала Нельсона во время битвы на Трафальгаре. С той разницей, что корабль Нельсона был набит пушками и сотнями моряков, а мой лихтер грузился кабелем в Гавани, и его капитаном и командой был один я. Лихтер был построен в Финляндии фирмой «Раума-Репола» в 1956 году. Он был предметом зависти всех многочисленных буксиров и сухогрузов в акватории Невы и Маркизовой лужи. У меня были три каюты, обшитые жёлтой лоснящейся фанерой. У меня был камбуз с замечательными финскими удобствами. Наконец, у меня была настоящая финская баня. В рубке, наверху, я во время буксировки под мостами крутил штурвал, от которого не отказался бы и сам Нельсон. Но самое главное – в ахтерпике вялилась купленная у рыбаков плотва и корюшка, а под рядами её мирно плескалась во время качки жидкость в стеклянной бутыли емкостью в тридцать литров, – чистейший самогон. Нетрудно догадаться, что уважение и почти подобострастие капитанов буксирных катеров по отношению ко мне и моему сменщику питались именно из этой бутыли.
В те далекие времена жить было хорошо. Любой человек, который говорил – «я пишу» – пользовался уважением у окружающих, любовью у девушек и боязливой ненавистью у начальства. Ему давали место у печки, колченогий стол и возможность пользоваться чаем номер «33».