Страница 3 из 14
Боже, они так же разумны.
Брандахлыст
Брандахлыст начинался со змееобразного отростка.
В нем долгое время не обнаруживалось никаких особых талантов. Ну – ползал, потом слонялся из угла в угол. Растапливал печь и сидел на корточках, устремляясь за огненными змеями, за треском пожираемых сучьев.
Брандахлыст – Брандахлыст и есть.
Озарён был мгновенно, поздней осенью. Стучал дождь. Трещали сучья. На когда-то крашеном полу суетились красные мыши – вестники поддувала.
«А ведь ничего не надо, – подумал Брандахлыст. – Ничего».
И прошептал:
– Ни-че-го.
Брандахлыстиха принесла очередную охапку сучьев, грохнула их на жестяную покрышку. Заплакал сын Брандахлыста, – проснулся.
Наутро Брандахлыст был уже в районном центре. Агитировал он на железнодорожном вокзале. Встречал поезда с востока и с запада – стоянка здесь для всех была одинакова, шесть минут – он успевал пройти по земле от первого вагона до четвертого, затем подтягивался на руках на бетонную платформу, шёл до одиннадцатого, спрыгивал в гарь и заканчивал шестнадцатым вагоном, повторяя открывшуюся ему истину:
– Ведь ничего нам больше не надо. Ничего!
Озадаченные пассажиры провожали его приближающимися к истине глазами и возбужденно пересказывали услышанное в купе и тамбурах.
– Действительно! Что нам ещё надо?.. Ничего! Куда мы, прости господи, рвёмся?..
Так пошла гулять по земле брандахлыстова ересь.
Власти издавали указы, постановления, конституцию меняли, пытаясь расшевелить население областей – всё тщетно. Тот, у кого была печка, садился у неё на корточки, задумчиво следил за игрой огня. У кого печки не было (а таких оказалось большинство) собирались у костров на окраинах, в заброшенных парках, а то и в кочегарках, не переведенных пока на газовое топливо, и смотрели, как одна стихия переходит в другую. Могучая сила людей возвращалась к ним.
Брандахлыста же власти всё-таки вычислили, привезли в столицу, и он, как это всегда случается, начал проповедовать в различных закрытых компаниях. И камины были для этого сооружены из особого краснощёкого кирпича, и люди собирались в очках, с блестящими волосами – а всё было как-то не взаправду.
Брандахлыст скучал.
И называл он эти свои сегодняшние дела одним словом – грустнопупие. Или разнопопие. Смотря по настроению.
Бог войны
1
Мне восемнадцать лет. Когда меня спрашивает о чём-то на улице незнакомый человек, я краснею и говорю такие глупости, что человек смотрит на меня с нескрываемым презрением и тут же ловит кого-то потолковее. Всё из-за проклятой стеснительности: мучаюсь сам и мучаю других. У меня длинные ресницы и вьющиеся волосы. Зачем мне это? Мужчина должен иметь мужественную внешность.
Сейчас январь и скоро исполнится ровно месяц с тех пор, как она меня преследует. Это началось после Нового Года. Я возвращался из института около полуночи. Я – студент-вечерник. Мама работает на почте, поэтому мы решили на дневное не переходить. От института до самого нашего дома ходит пятидесятый автобус, но он ходит редко, и я в тот вечер поехал с пересадкой в метро.
На эскалаторе всё и началось.
2
Я наступил ей на ногу. Какая-то бабка перед эскалатором затопталась, как будто в воду собралась прыгать, заметалась из стороны в сторону, я отпрянул от этой иногородней старухи, и наступил на ногу Елизавете. Она ойкнула.
– Извините, пожалуйста… – сказал я, и тут меня вместе со старухой впихнули на эскалатор. Старуха вцепилась в моё плечо, и мы так поехали, как скульптура. Елизавета плыла сзади и как только меня не называла. Мне удалось освободиться от бабкиных рук уже внизу (народ смеялся над нами – это со мной часто такое случается), я повернулся к Елизавете, чтобы хоть как-то её заставить замолчать, и она сразу замолчала. Я снова отвернулся, чтобы сойти с эскалатора вслед за прыгнувшей старухой, но она (Елизавета) схватила меня за локоть, и снова я чуть не упал.
– Ну-ка, ну-ка! – закричала она. – Что-то я тебя не разглядела!
И она бесцеремонно поставила меня к стене и начала рассматривать. Не вырываться же от этой психопатки?
– А ну, сними шапку, – приказала Елизавета, и сняла с меня шапку. – Ты смотри, неужели сами вьются?..
Тут я вырвался и пошел к поезду. Я не оглядывался, но почему-то был уверен, что она идет за мной.
Я заскочил в вагон, двери захлопнулись и придавили Елизавету. Надо было мне разжать двери и вытолкнуть её, а я зачем-то впустил её в вагон.
С этого всё и началось. Она начала смотреть на меня в упор, прямо в глаза. А я этого страшно не люблю. Я прошел по вагону, сел на свободное место, достал книгу – учебник «Теоретическая механика» – стал читать.
Я пробовал читать, а прямо передо мной стояла Елизавета. Я видел ее желтые сапоги с медными шпорами и блестящий нежно коричневый мех шубки. Я не разбираюсь в женской одежде, но, по-моему, она была одета, как взрослая женщина.
Я даже не мог понять, симпатичная она или нет. За весь месяц я ни разу не задержал на ней взгляда, потому что тогда – конец. Тогда она уличит меня в этом и… не знаю, чем это закончится.
3
Почему-то маме она очень понравилась. Это было в тот же вечер. Она вошла вместе со мной в прихожую и сказала:
– Уфф, ну вот. Теперь я спокойна. А то, вы понимаете, Мария Павловна…
– Мария Петровна, – поправила её мама, не меньше меня ошеломленная.
– Ну да, конечно! – сказала Елизавета. – Он же такой рассеянный, беззащитный! А время позднее. Знаете, сколько бандитов на улицах? Ну, я пошла. Дело сделано.
И она ушла.
– Кто это? – спросила мама.
– Откуда я знаю? – сказал я, но тут же, чтобы смягчить невольную резкость, немного приврал: – Знакомая одна. Даже имени не знаю.
– Какая решительная, – сказала мама с непонятным выражением.
– Даже слишком, – сказал я. – Суперрешительная.
4
Через неделю Елизавета уже таскала бельё в прачечную.
Если я стану рассказывать сейчас, сколько раз я вырывал у неё руку в кино или даже в комнате, когда мы смотрели телевизор, а мама была на кухне, сколько её записочек я рвал, не читая, то не хватит целого вечера на этот рассказ.
От одного, правда, я отучил её сразу – от привычки лапаться в подъезде. Она, как тогда в метро, поставила меня к стене и с каким-то урчанием схватила одной рукой за талию, другой за шею и впилась в губы.
Я живо завернул ей руку за спину!
Она так зарыдала! Даже извиняться пришлось. В этот момент я чуть было не совершил решающую ошибку: моя рука потянулась погладить её волосы, но она вдруг вывернулась и укусила меня в ладонь. И я понял, что все её поступки направлены на обладание. Мне стало страшно.
А мама была в упоении от Елизаветы.
5
Елизавета вместе с родителями торговала итальянской мебелью. Денег у неё было столько, что мама смотрела на неё без всякой мысли, с одной только преданностью. Пока воспитывала меня, ни разу не расслабилась, но появилась Елизавета и она потеряла волю.
Елизавета приносила шейку, груши, сыры, креветки, фисташки, шоколад и мама каждый вечер ждала её, нетерпеливо поглядывая на часы. Мне казалось даже, что она облизывалась. Елизавета приносила еще и хлеб, пышный, белый, и масло, сочащееся и желтое.
Мама делала стойку – Елизавета заваривала чай, резала хлеб, намазывала масло, покрывала его розовой пластиной рыбы…
Да. И сам я любитель солёненького. Но я боялся любой формы зависимости от Елизаветы. Я культивировал в себе брезгливость к её солдатским манерам, громкому смеху, безошибочным рукам. Я старался не оставаться с ней наедине.
Но мама, жадно проглотив три-четыре бутерброда, становилась приторно-ласковой, начинала понимающе хихикать и уходила из дому.