Страница 27 из 32
– Мм?
– Ничего, – ответил ему раб во мне.
– Слушай, – перешёл он на ты, – а с кем это я тебя видел вчера?
– Где?
– У гардероба, на факе.
– С женой.
– Ты что, женат?
– Женат.
– А я – нет. Вот это номер. Ты что, выходит, опытней меня? – он подмигнул сквозь дым.
– Опытней, – сказал я.
– Тогда ты меня познакомь с этой вот, в чёрном платье.
– Сейчас, что ли?
– Если можно – сейчас. Если сможешь.
– Запросто, – сказал я. Раб во мне побледнел и прижался к стене дома, пропуская корриду.
– Девушка! – громко сказал я. – Вы, да, вы! В чёрном платье!.. Подойдите сюда.
Пока она медлила, я тихо спросил у Курочкина:
– Тебя как зовут?
– М-меня?.. Семён…
Девушка в чёрном платье подошла и уставилась на меня.
– Вас как зовут? – спросил я.
– Что-о?.. – попробовала она возмутиться, но я живо поставил её на место:
– Я, кажется, первым задал вопрос?
– Марина…
– Так вот, Марина. У меня стаж курильщика десять лет. С тринадцати лет курю. Но сегодня я бросаю. На вас посмотрел, на таких самоубийц, и бросаю. Не знаю, что в вас нашёл Семён. Он это вам сейчас и объяснит. А я пошёл.
Я вышел из курилки, потом из Публички, потом с площади Островского, с Невского проспекта и на электричке вообще выскочил из города, пьяный от злости.
23 марта
Репино
И что же я увидел?
Они сидели на ступеньках крыльца и двигали фигуры! На Майе был открытый сарафан, который я считал её интимной одеждой. Гуманитарий, с редеющими бледно-жёлтыми завитушками, носатый, длиннорукий, какой ещё?.. но лицо у него неглупое, признаю, не обратил на меня никакого внимания.
– Что так рано? – не отрывая глаз от доски, спросила жена.
Я пошёл вдоль забора, считая доски. На две тысячи пятьсот шестнадцатой я вернулся. Они продолжали двигать фигуры. Я разогнался и пяткой снёс ему полчерепа, потом заломил ей руку до хруста, потом долго дул на вывернутое плечо, ставил её ногу себе на затылок и таким образом немного успокоил её и себя.
– Вы ужинали? – спросил я, покончив с мечтой.
Майя подняла голову.
– Не помню… – сказала она. – Мы уже ужинали?
– А? – поднял голову гуманитарий и посмотрел на меня. – Привет. Что так рано?
– Ты что, осатанел? – тихо спросил я.
– Ходи, – сказал он и опустил голову.
Майя пошла.
Я вошёл на веранду. Дача была родителей Майи, поэтому ломать здесь ничего не полагалось. Я взял алюминиевую вилку и долго гнул её в правую сторону. И ещё немного успокоился.
Потом вышел, встал над ними со скрещёнными на груди руками и очень долго так стоял, глядя в его череп, туда, где черепные кости соединялись на втором году жизни, закрывая родничок. Я как будто хотел непосредственно из задне-верхней, мозговой его части что-то узнать о своей жене.
Наконец, он поднял голову.
– Что? – спросил гуманитарий.
– Ты кем занимаешься – людьми или животными?
– Не понял, – сказал он.
– Ты гуманитарий для чего – для любви к ближнему или для оскорбления людей?
– Что это он несёт? – спросил он, обращаясь к Майе. Но Майя новыми глазами смотрела на него.
– Это женщина может себя забыть, – продолжал я. – А ты себя помнишь, я знаю. Ты свои охотничьи повадки брось! Я с тобой драться не стану.
– Ходи, – сказал гуманитарий, обращаясь к Майе. Он был необычайно сильный противник. Уже два года он нас преследовал.
– А действительно, почему? – спросила Майя задумчиво. Она и попытки не делала прикрыть свои груди, когда склонялась над доской. – Почему, как только я ушла в шахматы, чтобы забыть об окружающем мире, меня преследуют изворотливые люди? Тебе, – она обратилась ко мне, – я не смогла отказать из-за того, что ты какой-то не такой как все. У тебя неожиданная реакция. У тебя глаза болеют. А ты, – она обратилась к гуманитарию, – как будто остальной мир. Я себе грудь выжгла, чтобы сражаться с тобой. А ты, оказывается, просто кот. Брысь.
Гуманитарий, играя с нею два года в шахматы, видимо, влюбился в неё. Потому что он посерел, сполз на дорожку и уткнулся лбом в песок. Мы наблюдали за ним минут десять, а потом позвали пить чай с чёрной смородиной, тёртой с сахаром.
24 марта
Парк Победы
Мимо Зои Космодемьянской и Раймонды Дьен ходят через Парк люди двух классов: мелкие служащие бегут к метро на работу и рабочие близлежащих общежитий прогуливаются в напрасной надежде заинтересовать попадающихся навстречу красоток своей не свойственной классу меланхолией. Общежития сегодня повсеместно самоликвидируются. Поэтому Зоя и Раймонда провожают своими бронзовыми очами лишь мелких служащих улиц Кузнецовской, Севастьянова и Свеаборгской. Но им хотелось бы, без сомнения, любоваться на молодых рабочих с их меланхолией. Молодые рабочие прошедших годов, прогуливавшиеся по Парку, это на самом деле молодые Поэты, ускользнувшие от кошелькового невода парторганизации Союза Писателей. И сегодня эти бывшие молодые рабочие наверняка мобильны, полны дерзости и макиавеллизма. На красоток они смотрят уже без меланхолии. В Парк попадают раз в пять лет. Ах, как тогда загораются бронзовые очи Зои и Раймонды на рельсах! Не последнюю роль здесь играет классовая солидарность. Однако хочется думать о том, что вечные бронзовые девчата в самом деле были покорены в те далёкие годы необычной меланхолией молодых рабочих и сохраняют этим рабочим девичью верность, над которой сегодня зачем-то зубоскалят. Напрасно.
25 марта
Благодатная улица
На Благодатной в 1972 году меня забрали в «воронок» и отвезли в пикет за то, что я перешёл улицу у «Уголька» на десять метров восточнее, чем положено. Но я только в пикете сообразил, что сейчас вечер, а не утро. Поздний вечер, рядом со мною за решёткой какие-то пьяные бабы, в пикете плавает усталый папиросный смог, милиционеры ходят лениво, глаза у них готовы на любое насилие. Стоп. Какой к чёрту вечер, если я встал по будильнику, позавтракал и пошёл на смену?.. Да, я работаю на компрессорной в Метрострое… Да, я спешил на работу, мне ехать на Балтийский, там на улице Шкапина… Нет у меня десяти рублей, я же вам объясняю… Я в рабочем общежитии живу, здесь, на Севастьянова, четырнадцать… Ну три рубля есть… Спасибо, что хоть на работу не сообщите. До свиданья. Очень вам благодарен… Как за что? За то, что я впервые с вами познакомился… Почему не может быть? Вчера, двадцать третьего сентября… нет, оказывается, сегодня, сейчас ведь вечер? Мне исполнилось двадцать восемь лет, и в этот день я уже преступник… Да не надо мне эти три рубля!.. Ну хорошо, все мы люди. Больше не буду.
26 марта
Смольнинский районный суд
В С-ком райсуде состоялось открытое заседание по делу В. У-ва, нигде не работающего. В обвинительном заключении, зачитанном прокурором В. У-вым, также нигде не работающим, не одна тысяча томов.
Вкратце суть обвинения сводится к тому, что обвиняемый В. У-в, незаконно вселившись в коммунальную квартиру установил там режим невыносимого проживания для остальных жильцов. Порядки, установленные в квартире В. У-вым, как он прямо выразился на суде «для их же блага», заставляют вспомнить картинки ада. Например, за опоздание на общее построение на кухне одна старушка была побита табуретками, по каковой причине тут же и скончалась. Учитель В. У-в вместе с женой и двумя детьми за попытку вызвать милицию были заложены кирпичной стенкой во встроенном шкафу. Пенсионерка В. У-ва, излишне долго, по мнению обвиняемого, занимавшая общую ванную, была навсегда укрыта перевёрнутой ванной на кафельном полу. Школьник В. У-в, закричавший в коридоре от ужаса при виде пытки, применённой обвиняемым по отношению к адвокату В. У-ву (он висел на крюке для велосипедов над входной дверью), был повешен рядом.