Страница 101 из 104
Тот, правда, быстро нашел выход, и причиной тому была не столько забота об офицерах-пограничниках, сколько трудности с местами в гостинице и особенно с продуктами. Он позвонил кому-то, куда-то послал посыльного, и уже через полчаса уверенные в себе лендлизовские «студебеккеры» увозили Рашида с Владленом к горам, которые бесформенно горбились, вгрызаясь в бездонную серость вечернего неба.
Наступила ночь, а колонна шла и шла. Миновали Ош, так и не побывав на Сулейман-горе, которую Рашид обещал показать Владлену Богусловскому, и запетляли по ухабистой дороге, давно соскучившейся по грейдеру — фары вырывали из темноты то близкие скалы, пугающие тупым блеском, то белокипенную речку, сломя голову несущуюся в долину, будто смертельный страх гонит ее, будто боится опоздать на полив хлопковых и кукурузных полей и случится от этого непоправимое для людей горе; все так непривычно, все так пугающе дико для Владлена, что он съежился на сиденье в комок, цепко схватившись за поручень, чтобы не стукаться о дверцу, когда бросало безжалостно машину на ухабах, и, как ни стыдился он перед шофером за свое состояние, пересилить себя не мог.
Шоферу, правда, было не до пассажира: он не отрывал взгляда от дороги, тормозил, переключал скорости, газовал и вновь тормозил — не легок был его ночной труд, но он даже не сделал ни одной остановки до самой пограничной комендатуры. Вся колонна, вполне понятно, тянулась за ним.
Короткая остановка. Рукопожатие с обычным «Спасибо», таким же обычным «Счастливой службы», и машины двинулись дальше в горы, на Памир. Они везли срочный, видимо, груз, который там ждали.
— Ну вот, почти дома. Здесь наше прямое начальство, — указывая на желтеющее ламповым светом оконце, сообщил Рашид Кокаскеров. — Пошли доложим.
Их здесь никто не ждал. Была телефонограмма, что на заставу Крепостную прибудет новое начальство, но о времени ничего сказано не было. Да и как определишь это время. По всем правилам им надлежало вначале добраться в отряд, а уж затем — в комендатуру. Им, однако же, повезло, и они воспользовались удачной оказией. Даже не подумали, что их за это могут осудить.
Осудить — не осудили, но весь следующий день ушел у них и у коменданта на телефонные разговоры с отрядом, обсуждался маршрут, намечалась группа сопровождения, но в конце концов Рашид Кокаскеров отстоял свой маршрут. Не тот, по которому обычно ездили, а километров на пятьдесят длиннее, очень сложный рельефно, но через аул своего отца. Усиленно пытались отсоветовать, расписывая рискованность пути, будто Кокаскеров не знал его, но запретить никто не решался. Более того, позволили погостить у отца три дня.
— Возьмите одного или двух коноводов, и довольно, — посоветовал комендант. — В горах тихо.
— Война не оживила басмачества? — спросил Кокаскеров и этим вопросом нисколько не удивил коменданта.
— Были случаи перехода из-за кордона. С несколькими бандгруппами, даже крупными, схватывались мы, но сейчас не двадцатые годы. И мы сильней, и местные жители поумнели. Сейчас скрываются в горах дезертиры, но они не агрессивны. Нападение исключается.
Все это хорошо, но приторочили к седлам на всякой случай автоматы и карабины. Но настоянию Кокаскерова. Он так и сказал:
— В кишлаке, где есть собаки, ходят с палкой.
Разумно. Связи никакой. Только походная клетка с голубями приторочена к седлу коновода. Голубь — птица надежная, скоростная, но, случись нападение, долго ли с пистолетами продержишься? А так и для дальней прицельной стрельбы, и для ближнего боя. Боезапаса тоже в переметных сумках вполне достаточно. Что ни говори, а уверенности от этого больше. Тем более, что она, уверенность, ой как нужна была Владлену.
Правда, робость постепенно вползала в душу Богусловскому. И предостережение о трудности маршрута не сразу он воспринял. Как ребенок, которому говорят, что огонь обжигает. Пока не сунет руку, не поймет. Так и Владлен Богусловский. Даже когда, миновав кишлак, а затем и кукурузное поле, подъехали они к ущелью и Рашид сказал: «Вон туда путь», он еще не представлял себе, что ждет их впереди. Он залюбовался ущельем, которое рассекало скалы ровным конусом, словно ткнул кто-то копьем гранитную твердь и там, где сила копья иссякла, там — перевал. И кровоточит он водой белокипенной, плачут стены, выкапывая из зубастых пазух вековечные слезы; а берега речки щебечут из тугайной непролазности птичьим разноголосьем, разбивается которое о слезливую хмурость нависших над тугаями скал.
— Прекрасный вид. Только гениальная кисть художника в состоянии перенести это на полотно. В веках жить бы такой картине! — восторженно заговорил Богусловский, но Рашид, усмехнувшись, приспустил его на землю грешную:
— Нам она тоже надолго запомнится. Пока живы будем.
И этим словам не внемлил Владлен. Он находился в таком восторге, что ему просто не терпелось поскорее въехать в ущелье, и он отдал повод коню.
— Стой! — резко, даже грубо скомандовал Рашид. — Только за мной. Коновод замыкает.
И он, не обратив внимания, какое впечатление произвел на Владлена его приказ, пустил коня по тропе, но уже через несколько десятков метров, хотя на ней не виделось никаких предостерегающих знаков, свернул с нее, потом, спрыгнув с коня, повел его круто вверх, петляя меж валунами.
Владлен последовал его примеру, а через сотню метров увидел, что торная тропа разорвана широким провалом, тугайный же подлесок, жесткий и колючий, так спрессовал тропу перед тем провалом, что коню просто негде было бы развернуться, окажись они там. К тому же кое-где через тропу уже перекинулись плети костяники, будто протянули руки братства друг другу две стены. Откуда узнал Рашид и о разломе, и о колючих непроходимых стенах у тропы? В комендатуре, как припоминал Богусловский, никто не говорил им об этом. Он даже спросил Кокаскерова:
— Как давно тропа непроходима?
— Отец возил меня здесь. Ребенком еще. Дальше такого не попадется больше.
Верно: тропа больше не рассекалась трещинами, не было на ней и завалов, потому ехать по ней было даже приятно, тем более что она шла по опушке тугаев, от которых веяло прохладой от невидимой, но шумно клокочущей речки. Веселили путников и птичьи песенные коленца, с переливами, с посвистом, на похвальбу друг перед другом, которые как бы главенствовали над шумом воды, не соединяясь с ним. Такая приятность, однако же, длилась не так уж и долго: тропа все круче и круче забиралась вверх, отдаляясь от реки, да и лес по ее берегам заметно редел, и вот она уже вовсе в чем мать родила, и стыдно ей за свою неприкаянную наготу, торопится она поскорее укрыть себя в сени деревьев, сердится на мешающие ее бегу валуны, пенится, бьет их со всей силы, но сильной от этого не кажется, а, наоборот, вызывает жалость.
Рашид остановил коня и, спешиваясь, кивнул на речку:
— Смотри. Вода утечет, камни останутся.
Иное направление мысли, выходит, у Кокаскерова. Совсем иное. О бренности житейской суеты и спешки. Верно, пожалуй, а если учитывать еще и особенности восточной философии, то это — жизненное кредо.
Рашид смотрел, словно забыв о времени, вниз, на сумасшедшую речку, и думал свою думу. А солнце уже выкарабкивалось к зениту.
— Успеем ли до темноты? — попытался Владлен вернуть Кокаскерова с философских вершин на грешный гранит, но оказалось зря. Тот не терял реальности.
— Отец отвечал мне так: шайтан если не помешает… Не понятно, кто шайтан? Все равно что черт. Если не помешает, успеем. А я так думаю: успеем, если кони хорошо отдохнут.
Понял Владлен, для чего был нужен отдых коням совсем скоро. Тропа, обогнув скалу, покарабкалась так круто вверх, что пришлось спешиться и ухватиться за конские хвосты. Умные, привыкшие к горным кручам пограничные кони смело и без понукания взбирались, не сбиваясь с тропы, к раскрывшему свой зубастый зев расщелку, перед которым виднелась пятачковая ровность. Хозяев, которые больно тянули за хвосты вниз, мешая тем самым ровному движению, кони не отпихивали. Тащили упрямо свой крест.