Пропавший чиновник

Дети продают фигурки людей, дергающие руками и ногами, и бумажные розы.

Все это так странно. И сам он так странно безучастен ко всему. На улицах толпы людей, но у него с ними нет ничего общего. Он–вне целого. Он только кладбищенский призрак.

Ему очень холодно. Кажется, он простудился. Он покупает себе в кондитерской маленькие лакричные лепешки от кашля. Все это он проделывает, как во сне. Подобное ощущение, наверное, испытывает пьяный.

На вокзале Нэррепорт он садится на поезд. В вагоне светло, тепло и уютно. Ему кажется, что он возвращается к жизни. Будто только что пробудился от сна.

Только теперь он чувствует, что проголодался. Ведь он весь день ничего не ел. В кармане у него несколько сигарет. Есть и спички.

Он усаживается поудобнее, прислонившись к стене, и закуривает. Герберт Джонсон возвращается в поселок. Он побывал в городе. Это была глупая и бессмысленная поездка. Но теперь он все–таки возвращается.

34

За городом снег уже не тает. Настоящая рождественская погода.

Лес чудесно преобразился. Герберт Джонсон отправляется на прогулку в галошах и с палкой. Он первый

ступает по свежему снегу. Здесь можно видеть только следы животных. Зайцы прыгали, как кенгуру, а лисица волочила за собою хвост и оставила широкий след на снегу.

Если повезет, можно увидеть и самое лису. На ней нарядная рыжая шубка; притаившись, она издали наблюдает за одиноким прохожим.

По лесу, до самого берега моря, вытянулись просеки. Их перерезывают другие. С вершины холма молено далеко проследить такую поперечную просеку. Она тянется, должно быть, на несколько миль. Один бог знает, где она кончается. Надо когда–нибудь пройти по этой просеке, чтобы узнать, куда она ведет. Скажем, весною, когда дни станут длиннее.

Чем ближе к берегу, тем мельче становятся деревья. У самого берега они уже совсем кривые и стелются ветвями по земле. Но держатся и живут, несмотря на песок, соль и ветер.

Странный вид придает снег дюнам и берегу. Снежный покров нельзя отличить от морской пены.

Большие чайки кружат над берегом. Кроме них, не видно ни одного живого существа.

Поближе к рыбацкому поселку на берегу лежит несколько лодок. Снег белеет на якорях, бакенах и рыбацкой снасти. В купальнях пусто и холодно.

В отдалении видна большая площадка, отведенная под машинный парк местной общины. Сейчас здесь нет ни одной машины. Несколько мужчин сидят и дробят камни, позади них вырастает гора щебня; он никому не нужен. Это люди, которым предоставил работу общинный совет. Люди, хлопотавшие у Йенса Йенсена о пособии. Нельзя же выдавать им деньги так просто, даром.

Сам Йенс Йенсен изредка заглядывает сюда; он подкатывает на велосипеде, чтобы посмотреть, как идет работа. Не особенно приятно сидеть здесь, но это и не должно быть приятно. А если щебень сейчас не находит себе применения, то ведь кто знает, может он и понадобится в будущем. Да и для безработных это все–таки занятие.

Только упрямец Андерс с болота отказался дробить камень. По его словам, такой труд ему не по силам. Андерса скрючило от ревматизма, а ему нужно пройти целую милю до места работы.

— Что ж, его дело, — говорит Йенс Йенсен. — Раз

средства ему позволяют отказаться от предложенной работы… мы не настаиваем.

Герберт Джонсон несколько раз говорил с Андерсом. Это безобидный человек, хотя и со странностями. У него жена и трое хорошеньких ребятишек, он любит поиграть с ними, делает для них лодочки и мельницы. Но этим не проживешь. Конечно, дробить камень не такое уж прибыльное занятие. Ведь это работа сдельная, и хворый, отощавший от голода человек не много на ней заработает. Но с чего это он отощал? Ведь Йенс Йенсен как–то велел булочнику отослать ему два больших каравая ржаного хлеба за счет общины. Может, Андерс привык к лучшей пище и предпочел бы жареного гуся? Смутьян он и уже доставил немало неприятностей Йенсу Йенсену и общине. Пора положить этому конец.

Герберт Джонсон может легко разнообразить свои уединенные прогулки. К его услугам и лес, и пляж, и болото, и шоссе. Он может отправиться на станцию и смотреть сколько душе угодно на прибывающий поезд. Может любоваться романтическими развалинами, с увядшей зеленью, белой калиткой, флагштоком, скамьями, корзинами для бумаги и правилами для посетителей.

Может он, наконец, посидеть в «Историческом кабачке» и выпить там кофе. Никто не знает истории этого кабачка, но он манит своими окнами, с маленькими разноцветными стеклами, обведенными свинцовой полоской, манит размалеванными стенами и старинными изречениями на фасаде. Внутри — бревенчатые потолки, уют и камин с цементной стенкой, разрисованной под кирпичную.

Джонсону здесь хорошо, уютно. За стойкой хорошенькая девушка. Приветливо улыбаясь, она заговаривает о погоде и осведомляется, где он гулял. Она гораздо приветливее, чем Карен Йенса Йенсена.

Герберт Джонсон приходил бы сюда чаще, если бы здесь вечно не торчал некий остряк. Этот поставщик острот ест и пьет при кабачке даром, но зато развлекает посетителей. Как только входит новый человек, остряк подлетает к нему и начинает сыпать без передышки остротами и смешными анекдотами. Это гордость кабачка, но профессии он писатель, написал множество детских книжек и знает все на свете. Он скор на выдумку, на веселую шутку.

Но Герберту Джонсону он действует на нервы. Этот нелюдим не выносит остроумия в таких лошадиных дозах. Нет, уж лучше обойтись без кофе в «Историческом кабачке», хотя ему здесь нравится, да и девушка за стойкой приглянулась.

Ее зовут Алиса. Герберт часто вспоминает об этой очаровательной особе. Руки у нее округлые, она носит платье с короткими рукавами и белый фартучек. А какие веселые у нее глазки, и как мило она смеется…

35

Герберт Джонсон никогда не получает писем. На всем белом свете нет человека, который писал бы ему. Он — как бы вне общества. Даже из Америки он не получил ни одного письма.

Почтальон и Йенс Йенсен часто толкуют об этом между собой. Тут какая–то загадка. Даже на рождество он не получил ничего — ну, хотя бы одну какую ни на есть открытку. Не может же быть, чтобы он ни с кем не знался. Где это слыхано, чтобы человек жил один как перст, без друзей, без родных?

Да и вообще непонятный субъект этот мистер Джонсон. Посмотришь — мирный, безобидный человек. Но он что–то слишком вежлив. Со всяким встречным и поперечным здоровается, снимает шляпу. Тут что–то неладно. И откуда у него так много денег? Кто его знает, что он натворил в Америке.

Такого же мнения жена колодезника. В первый же день, увидев его на шоссе, она почуяла в нем что–то жуткое, подозрительное. Она ни разу не разговаривала с ним и все же готова поклясться, что он убил человека и прячется от полиции. И она не делает тайны из своей догадки, а рассказывает о ней всем и каждому.

Да и Хагехольм в конце концов заподозрил, что с американцем не все ладно. Он высказал свою мысль Йенсу Йенсену:

— Ведь он же не ходит в церковь! Даже на рождество! Ну, а раз безбожник — значит, пропащая душа!

Он, Хагехольм, не может понять, как это Йенс Йенсен допускает, чтобы у него жил такой человек.

Герберт Джонсон не читает газет. Он не знает, что творится на белом свете. А происходят большие, важные события, о которых ом даже понятия не имеет. В Королевском театре начали новый сезон, а он не знает, ни что ставится, ни что говорит критика об этих постановках. Люди едут за границу и возвращаются домой, какой–то актер отправился на остров Борнхольм, несколько режиссеров справили свой юбилей, а Джонсон понятия об этом нс имеет, ибо не заглядывает в газету.

Раз в месяц он получает по почте маленькую местную газетку, но что в ней вычитаешь? Ничего, кроме объявлений о племенном скоте и яйцах под наседку, да еще стихи о временах года или творце. А всего чаще — заметки вроде следующих: —

«Внимание! Если Йеспер Нильсен еще раз обругает мою жену, он будет привлечен к ответственности!»