Намывание островов

Глава 6.

Пару слов о противоречиях в словах Поппера.

Итак, я уже ранее писал о товарище Поппере в своей работе «Нищета позитивизма», но там я не успел окончательно сформулировать свою мысль, не успел досказать всего, чего хотел, посему сейчас я завершу замысел, который начал воплощать в прежнем труде. Позвольте же, граждане, я сразу перейду к делу, не тратя время на бессмысленные разглагольствования. Первый же мой аргумент, направленный против основных идей нашего подопечного, строится на выявлении некоторого противоречия в его словах. Насколько мы знаем, Поппер сформулировал свой известнейший критерий научности, который звучит не иначе, как: «Научная теория должна быть потенциально опровергаемая.». Однако, как мы уже ранее указывали в моей работе, помянутой выше, да и как вы сами знаете, Поппер был ярым противником индуктивного знания, которое, он называл ошибочным, на что он недвусмысленно указывал в своем труде «Объективное знание. Эволюционный подход.», который я и цитировал ранее. Однако же, товарищи, если мы говорим о том, что будто бы индукция неверна, то получается, что всякое действие есть случайность, а не закономерность, посему, если мы не веруем в индукцию, то выходит, что мы не можем сделать из эксперимента вывод. Если нет индукции, то, следуя формальной логике, результат эксперимента есть случайность, а не закономерность, то есть, мы не можем сказать, будто результат повториться, ибо это и есть индукция. Если нет индукции, то эксперимент есть случайность, что лишает сам эксперимент смысла, делает принципиально невозможным сделать из него всякий вывод. Сам же критерий, ставящий эксперимент в первейшую основу всякого знания, не совместим с отрицанием индукции, по причинам, которые мы указали выше.

Глава 7.

Общие лженаучные рассуждения товарища Ильенкова.

Жил в когда-то Стране Советов один «философ», который гордо носил фамилию Ильенков. Этот автор значительно дискредитировал диалектический материализм, превращая его в своих работах в ложное идеалистическое учение, в свою версию позитивизма. Тут я хотел бы рассмотреть некоторые его идеи, опровергая авторские умозаключения и критикуя методы, цитаты же я возьму из его наиболее важной работы «Об идолах и идеалах». Первая цитата заставила меня стиснуть зубы от злости, ибо столь антиисторических высказываний мне не доводилось еще слышать от людей ученых: «Когда над Европой, проспавшей полтора тысячелетия средневековых кошмаров, забрезжила прекрасная заря Возрождения, многое стало выглядеть в глазах людей по-иному.». Глупость, да и только! Во-первых, серьезные историки давно уже отказались от нелепого деления истории на древность, античность, средневековье, новое время и новейшее время, ибо все эти периоды имеют весьма относительные границы и не играют роли для народов, находящихся за пределами Европы. Тем более, средневековье не было чем-то новым, по сравнению с античностью. Напротив, оно прямо наследовало многие античные традиции, а многие из тех, что появились в это время, были, на самом деле, лишь продуктами развития или разложения античных традиций, как, например, средневековые университеты, которые были развитием античных риторических и философских школ. Такие же традиции, как деление людей на патрициев и плебеев, институты власти, вроде народного собрания или сената, были в Венеции и многих других торговых республиках Италии на протяжении всего средневековья, оставшись тут от древнего Рима. Многие же институты средневековья развились в Новое время, как, например, те же Генеральные Штаты или Королевский Парламент, развившиеся в современные институты парламентаризма, показывая таким образом, преемственность различных веков, а не их антагонистичность по отношению друг к другу. Во-вторых, даже, если мы уж решили использовать устаревшую концепцию средних веков, то нужно, как минимум, воздержаться от опасных обобщений. Потому, что средние века были не столь уж ужасными, дикими и невежественными, как любят это представлять некоторые люди, представляющиеся учеными, но тянущими нас в дикость, как товарищи Фоменко или Ильенков. Средние века не только и не столько варварство, сколько теология Фомы Аквинского и поэзия Данте. Притом в средние века поэзия расцветала не только на юге, но и в Скандинавии, где местные поэты – скальды – сложили весьма занятные произведения. В-третьих, возрождение, при всей его относительности, происходило в три этапа: первый этап происходил в начале 9 века при дворе Франкских королей из династии Каролингов; второй этап имел место в Италии, Арагоне и Южной Франции в первую половину 13 века, а был связан он с четвертым крестовым походом, который привел к созданию огромного количества марионеточных государств и колоний на территории Византийской империи, наличие которых позволило обогатить средиземноморскую Европу за счет торговли с Востоком через вышеупомянутые государства и колонии и банального их ограбления; третий же этап происходил на фоне роста мануфактурного производства, происходившего в конце 15 – начале 16 века. О последнем этапе, вероятно, и говорит товарищ Ильенков. Тут есть еще одна деталь, та самая заря, о которой нам говорит автор, являющаяся вовсе не зарей, а заревом тысяч костров инквизиции. Действительно, такие вещи, как инквизиция, борьба с еретиками, религиозные войны и крайняя реакция имели место вовсе не в средние века, а куда более в эпоху возрождения и просвещения. Хотя и инквизиция не столь страшна, как нам ее нередко представляют. Но я не хочу углубляться далее в историю, переходя к другой цитате: «Философы французского Просвещения были абсолютно правы, когда они стали рассматривать Человека как «высшую цель», как «самоцель», и отбросили взгляд на него как на «средство» осуществления каких бы то ни было «внешних» и «посторонних» целей, какими бы высокими и благородными они не казались.». Как мы знаем, смысл всякого объекта может лежать лишь за его пределами. Да и что же это за цель, человек? Если это и цель, то цель природной эволюции, а не самого человека. Словом, перечитайте то, что я уже писал о смысле жизни. Теперь другая цитата, куда более для нас интересная, но очень уж длинная: «Но просветители-материалисты<...> рассудили так же плохо, когда на место непререкаемого авторитета бога-отца поставили такой же непререкаемый авторитет матери-природы – «внешнего» по отношению к человеку мира. Того самого «внешнего» мира, к которому, как его частичка, принадлежит и тело самого человека, подвластное голоду и холоду, бессильное перед своими желаниями и страданиями, и потому – в принципе эгоистичное и своекорыстное. Так что если выводить идеал из естественно-природных потребностей человеческого тела, то человек опять-таки окажется лишь рабом, лишь послушной игрушкой «внешних обстоятельств», силы их давления, лишь пылинкой в вихрях слепых стихий... Ни о какой «свободе» человека в таком случае не может быть и речи. Человек окажется лишь «говорящим орудием» своих органических потребностей и влечений, лишь точкой приложения сил слепой необходимости, что ничуть не лучше и ничуть не достойнее, чем быть рабом бога. Разница в таком случае была бы только в названии, в имени «внешнего господина». Какая разница, назовут его богом или де природой? <...> Так что идеал, то есть представление о высшей цели и назначении человека на земле, невозможно вывести из изучения природы, ее слепых причинно-следственных цепей. <...> Человек, продолжает Кант, свободен, если он действует и живет в согласии с целью, которую он сам перед собой поставил, избрал ее в акте «свободного самоопределения», а не с целью, которую ему кто-то навязал извне. Только тогда он – Человек, а не пассивное орудие другого человека или давления внешних обстоятельств. Что же такое тогда свобода? Действие в согласии с целью, то есть вопреки давлению «внешних» обстоятельств...». Как мы видим, в данной цитате, весьма объемной, несмотря на все мои сокращения, мы видим пример несколько завуалированного волюнтаризма. Автор критиковал Ницше, но делал он это формально и, как это ясно следует из текста и видно всякому внимательному читателю, неохотно, возможно, даже желая на него походить. Автор отрицает детерминизм, заявляет, что человек способен на свободный выбор, на поставление цели, забывая однако, что выбор цели определяется взглядами человека, что определяются его бытием и воспитанием, исходя из которых, мы можем предсказать выбор его цели. Однако волюнтаризм и есть самое мерзкое и противное, что только мы можем отыскать в книгах Ильенкова, существует еще весомый пласт его педагогических идей, не менее разрушительных, нежели идеи его философские, что изложены в том же его труде. Вот первая цитата из главы, носящей символическое название; «Школа должна учить мыслить»: «Представление о «врожденности», о «природном» происхождении способности (или «неспособности») мыслить – лишь занавес, скрывающий от умственно ленивого педагога те действительные (очень сложные и индивидуально варьирующиеся) обстоятельства и условия, которые фактически пробуждают и формируют ум, способность самостоятельно мыслить. <...> Теоретически такая позиция малограмотна, а нравственно – опасна, ибо предельно антидемократична. С марксистско-ленинским пониманием проблемы мышления она также не вяжется, как и с коммунистическим отношением к человеку. От природы все равны, в том смысле, что подавляющее большинство людей рождается с биологически нормальным мозгом, в принципе могущим – чуть легче или чуть труднее – усвоить все способности, развитые их предшественниками. <...> Он [ум], собственно, и есть не что иное, как умственная культура человечества, превращенная в личную «собственность», в принцип деятельности личности. В составе ума нет ничего иного.». Очевиднейшая ложь, которую автор даже и не желает прикрывать от глаз внимательного читателя. Всем нам, благодаря работам уважаемого товарища Лурии, известно, что лобные доли мозга отвечают за мышление, но сие открытие не суть есть моя критика, сколько ее основа, ибо ныне нам уже известно, что у всякого человека некоторые доли мозга развиты сильнее, нежели иные, что есть и определяет его талант, но иные доли мозга, кроме указанных, нередко бывают недоразвиты, объясняя нам почему некоторые люди добиваются успехов в некой области, отставая от областей других. Это подтверждает тот факт, что даже при равном воспитании и образовании не всяк человек может успехов добиться равных с иным. Не все выпускники Царскосельского лицея стали Пушкиными, не все выпускники одного детского дома стали одинаковыми людьми, да даже и родные братья, равно как и близнецы, не часто являют собой особые схожести. Но более меня напрягает не это, а тото факт, что Ильенков верит, что человек может освоить все древние и новые навыки, будто всякий может овладеть всеми знаниями во всякой области, добиваясь везде равно великого результата, что каждый может стать одновременно и Марксом, и Данте, и Ньютоном, что уж, извините меня, мой интеллигентный читатель, ересь! Это утверждение есть ересь потому, что человеку физически не хватит жизни для усвоения даже сотой доли всех знаний человечества, и хотя Аристотель с Леонардо да Винчи и являют собой примеры «универсальных людей», но они жили тогда, когда количество накопленных знаний было мало и умозрительно, с развитием же науки появляются специализации людей на одной области, ибо наука расширяется и углубляется с каждым годом, также прошу напомнить, что равно овладеть всеми науками невозможно, посему научные труды Ньютона нам дороже, чем его де труды богословские, как и научные работы Циолковского ценнее, недели его философия. Ладно, идем далее: «Зубрежка <...> калечит мозг и интеллект тем вернее, чем – своеобразный парадокс – справедливее и «умнее» сами по себе усваиваемые истины. В самом деле, глупую и вздорную идею из головы ребенка быстро выветрит его собственный опыт; столкновение такой идейки с фактами заставит его усомниться, сопоставить, спросить «почему?» И вообще «пошевелить мозгами». «Абсолютная» же истина никогда ему такого повода не предоставит.». Все слова, писанные здесь господином Ильенковым, есть ложь от первого до последнего слова. Все мы можем познать лишь в сравнении, всякий факт имеет смысл лишь в ряду подобных. Действительно, глупо заставить человека прочитать все книги Ницше, заучив огромную массу цитат из них, надеясь на то, что он поймет философию, равно как и бесполезно заставлять учить «Начала...» Ньютона, надеясь понять физическую науку. Для понимания философии нужно знать труды Платона и Аристотеля, Декарта и Руссо, Шопенгауэра и Ницше, Маркса и Конта, Поппера и Фейерабенда, а также многих и многих иных, дабы методом сопоставления и сравнения их идей понять суть философской науки. Для понимания де физики следует начинать изучение с соответствующего труда Аристотеля, проходя Галилея и Ньютона, Максвелла и Эйнштейна, Бора и Резерфорда, Эверетта и Ландау, Капицу и Прохорова, дабы вся физика построилась в общую картину, гармоничную и четкую. Все наши суждения берут свое начало из наших знаний, посему чет обширнее знания, тем более мы можем получить ценных умозаключений, посему «зубрежка» - мать всякого прогресса. Но вот самая моя любимая цитата: «Компрачикосы от педагогики и придают мышлению раз навсегда зафиксированную «улыбку», делают его способным работать только по жестко «вдолбленной» схеме. И нет более распространенного способа изготовления глупого человека.». Интересно в этих словах не столько содержание, сколько то, что Айн Рэнд писала почти тоже самое в своей работе «Возвращение примитива», выдвигая те же самые педагогические идеи, что сводятся к словам: «Знать не следует, а следует мыслить!», что есть полнейший бред, который при всякой попытки использования в реальных условиях давал крайне отрицательные результаты. Рэнд также называла уважаемых педагогов не иначе, недели «компрачикос», также ругала заучивание знаний, также призывала мыслить, но у нее далее шел пассаж про педагогику Монтессори, который отсутствует у нашего автора. Хотя это сходство ничего не значит для нас, сам факт его существования очень интересен, притом он не делает чести ни Ильенкову, ни Рэнд.