Страница 4 из 10
Полным ходом началась подготовка к эвакуации. Экстренно составлялись списки всех жителей Земли. Людей доставляли из удалённых уголков планеты. Переоборудовались проверялись и перепроверялись корабли космического флота Земли. А поскольку для большинства пассажиров полёт должен был пройти в состоянии медикаментозного сна, то на звездолеты устанавливались дополнительные спальные блоки-модули. Люди проходили медицинские обследования для выявления индивидуальной непереносимости препарата, вызывающего сон. Доукомплектовывались экипажи. Постоянно проводились консультации с представителями планеты Асхей. Необходимо было взять семена и животных, отсутствующих на их планете. Для животных был выделен отдельный транспортный корабль, который тут же окрестили «Ноев ковчег». Также решено было взять запасы продовольствия и горючего, запасные части к двигателям и многое, многое другое. Необходимо было продумать и предусмотреть каждую мелочь! Хотелось взять с собой многое, и от этого многого приходилось отказываться, места на космических кораблях катастрофически не хватало. Люди прощались со своими близкими, которые оставались на Земле по состоянию здоровья, с теми, для кого перелёт оказался бы губительным, со своими домашними любимцами. Времени оставалось мало, и все трудились, не покладая рук, стараясь меньше поддаваться эмоциям, подавляя готовые вырваться наружу рыдания, они готовили корабли и готовились сами к долгому, трудному и, как все надеялись, не очень опасному перелёту.
Глава 3
Встреча
Пропищал код открываемого замка. Заключённый под номером 301 тюрьмы Марион лежал на кровати, закинув ноги на её спинку и заложив руки за голову. Кроме кровати, в одиночной камере находился стол с раскрытым компьютером, пара стульев, выдвижная тумбочка. Справа располагались две двери – в душ и уборную. Камеру можно было принять за убого обставленную квартиру, если бы не массивное, пуленепробиваемое стекло и не пластиковая полупрозрачная дверь. Рядом с кроватью на стуле лежала раскрытая и перевёрнутая переплётом вверх книга. Конечно, можно было бы воспользоваться компьютером и заказать в библиотеке любую книгу в электронном виде, но Боб Харрис, а именно так звали заключённого, предпочитал старинные книги. Он любил перелистывать страницы, гладить шершавую поверхность бумажных листов. Ему казалось, что книги сохраняют память обо всех читателях, которые прикасались когда-то к их страницам. Испытывая постоянный дефицит общения, он пытался представить, кто до него читал эту книгу. Иногда его догадки подтверждались. Найдя между страниц тонкий длинный волос или увидев, что край книги испачкан губной помадой, он представлял себе его обладательницу и пытался разговаривать с ней, вызывал её на диспут и обсуждал наиболее понравившиеся моменты в книге. Если у него возникали подозрения, что эту книгу открывал мужчина, то он дискутировал с ним и порой спорил до хрипоты, отстаивая свою точку зрения, при этом Боб размахивал руками и частенько грозил кулаком воображаемому противнику, крутил указательным пальцем у виска и истошно орал:
– Да ты, я вижу, ничего не смыслишь в этом деле!
Надзиратели, слыша его взволнованную речь, нередко вызывали врача, опасаясь за его психическое здоровье. Своего психиатра в тюрьме не было, и доктора приглашали из расположенной в соседнем городке психиатрической больницы, поэтому доктора приезжали всё время новые. Боб нисколько не обижался на руководство тюрьмы за необходимость проходить медицинское освидетельствование. Испытывая, как и говорилось ранее, постоянную нехватку общения, он рассматривал свой визит к врачу как очередное развлечение в своей небогатой на события жизни. Все эти визиты начинались одинаково, – они садились друг напротив друга, и доктора начинали задавать Бобу дурацкие вопросы для того, чтобы выяснить – не идиот ли он? Боб, в свою очередь, отвечая вопросом на вопрос и давая ответы, ставящие врачей в тупик, пытался выяснить то же самое о докторе. Например, отвечая на вопрос:
– А скажите, можно ли разводить рыб в ванной? – Он делал удивлённое лицо и восклицал: – А где же тогда мыться, док?
На любимый вопрос всех психиатров:
– Что тяжелее килограмм пуха или килограмм гвоздей? – он обычно отвечал: – Это, смотря на чём взвешивать, док. Если начать взвешивать пух на аптекарских весах, то он покажется весом в тонну.
На просьбу нарисовать слово «голод» он рисовал анус, затянутый паутиной, а слово «холод» он рисовал в виде пингвина, обнимающего радиатор отопления.
Результат этих словесных дуэлей, как правило был предсказуем, – если врач обладал в должной мере чувством юмора, то в конце концов он начинал смеяться, и они, обменявшись рукопожатиями, расставались хорошими приятелями. Если же нет, то тогда багровый от злости психиатр вызывал охранника с криком:
– Заберите от меня этого идиота! Он умнее всех здесь присутствующих! – После чего первым выбегал из комнаты.
Итак, Боб Харрис лежал с закрытыми глазами и медленно погружался в сон. Это был высокий, красивый брюнет с коротко подстриженной бородкой. На вид ему было лет тридцать пять – тридцать шесть. Услышав шум открываемой двери, он удивлённо открыл свои карие глаза. «Прогулки сегодня нет, – подумал он – обед прошёл, до ужина ещё далеко. Не иначе как решили покормить полдником». На пороге камеры появился сержант Стоун, грузный, рыжеволосый ирландец с грубыми, будто вытесанными топором, крупными чертами лица.
– Выходи! – произнёс он равнодушным голосом.
Брюнет не пошевельнулся.
– Стоун, а где же свежие круассаны и горячий шоколад? – поинтересовался он, не поворачивая головы.
Сержант стоял в дверях, не проронив ни звука, затем поморщился и нехотя произнёс:
– Кончились круассаны вместе с пирожными Безе.
Стоун произносил слова неторопливо и как бы «сквозь зубы». Он давно уже привык к шуткам заключённого Боба Харриса, чего нельзя было сказать о его сменщике Гонсалесе. Тот все принимал за чистую монету. И, поняв, что его в очередной раз разыграли, страшно обижался. Он всегда старался побыстрей пропихнуть тарелки с едой в окошечко двери и тут же ретироваться, чтобы не попасться на очередной розыгрыш.
Наконец Боб сел на кровати, повертел затёкшей шеей и проворчал: «Кому я там ещё понадобился?»
Охранник не удостоил его ответом. Поняв, что от Стоуна ничего не добьёшься, Боб натянул через голову оранжевую рубашку, сунул ноги в башмаки, магнитные застёжки которых тут же защёлкнулись на ноге, и направился к двери. Сержант надел на него электронные «браслеты», поставил его лицом к стене, затем запер за ним дверь и повёл по длинному, слабо освещённому коридору. Шаги отдавались в их ушах гулким и протяжным эхом и затем монотонно пульсировали в голове.
«И это называется исправительным учреждением, – подумал Боб, – цвет этих стен не вызывает никаких чувств, кроме тоски и депрессии. Нет чтобы раскрасить в яркие, радужные тона. Глядишь, и взыграли бы в душе какие-нибудь светлые, радостные чувства! А может быть, это сделано специально, – размышлял Боб, – чтобы хотелось поскорее покинуть эти стены? Вести себя примерно, участвовать в самодеятельности, в хоре, например, и досрочно покинуть этот, ставший уже родным дом. Это было бы замечательно! Но, к сожалению, в моём случае это невозможно».
Возле очередной двери Стоун замирал на несколько секунд, пытаясь вспомнить код очередного замка. Иногда он ошибался и, чертыхаясь, начинал набирать цифры снова.
– Стоун, – как-то сказал Боб, – раз уж нам предстоит провести с тобой в этой тюрьме ещё много-много лет, может быть, ты мне скажешь коды замков. Как-никак у меня память девять баллов из десяти по шкале Барриса, не бойся, я никому не скажу, – произнёс Боб и заговорщицки подмигнул сержанту.
– Вам, болезным, только скажи, сразу пятки засверкают, – пошутил в ответ Стоун.
Боб часто проходил по этому коридору, на прогулку, в медицинский пункт или в дезинфекцию на «омовения», и поэтому знал здесь каждый светильник, каждую выбоину на стенах и полах. Как-никак, а целых три года его жизни прошли за этими стенами. Но на этот раз что-то насторожило Боба, и он не сразу понял, что. Казалось бы, всё было как прежде. Тот же уныло-сиреневый цвет стен, те же решётки, те же замки. То же сопение сержанта за спиной. Но всё же что-то изменилось. Наконец Боб понял, что произошло. Вокруг стояла необычная тишина. Тюрьма, ранее наполненная самыми различными звуками, теперь безмолвствовала. Проходя мимо камер, Боб заглянул в некоторые из них. Они были совершенно пусты. Все заключённые исчезли, словно испарились в одночасье. Боб недоумевал! Когда они остановились перед очередной дверью, он не удержался и спросил, хотя и знал, что, по тюремным правилам, этого делать не положено.