Страница 19 из 20
— Справедливо, — закивали дружинники князя.
— Да, хорошо… — стали перешёптываться между собой старейшины.
— Уведите! — сказал Семик, рябой и горбоносый, с глазами-щёлками, указывая ножом с кусочком дымящегося мяса на ноющего вора, и добавил, уже глядя на бурундеев, — снегу в просинец много навалило, должно быть, жаркое лето будет.
Бурундеи переглянулись, и, дождавшись пока стихнет шум борьбы, возникшей при вытаскивания наружу осуждённого, Мечек спросил:
— Есть ли вести от Рагдая, состоится ли поход на Двину?
— От него нет вестей, — за князя ответил Семик, — да и какие вести? Он ушёл по льду на восток, к Ладоге, искать варяга Вишену для участия в походе.
— Найдёт он варяга, или нет, но он будет нас ждать в устье Двины в первый день лета, — сказал князь, — а я вот много людей потерял зимой от болезней. Рагдай говорил о золоте, спрятанном где-то в земле моравов или фракийцев. Может, это и так. Но клянусь всеми дарами Даждьбога, это слишком далеко от нас. Далеко, как небо и звёзды. И как мне оставить княгиню Белу, города, полюдье? Это будет неправильно. Я вчера спрашивал богов, но они молчат. Нужно принести хорошую жертву Яриле, вместо сегодняшнего пира, к примеру, бычка, но я сомневаюсь, что это поможет…
Мечек застыл, с куском мяса в руках, не донеся его до рта:
— Ты не пойдёшь на Двину?
— Не пойду, — сказал Стовов, потирая ладони.
Потрясённые этим известием, все перестали есть.
Воины князя налегли на мёд и солонину. Возникла гнетущая тишина. Мечек бросил мясо обратно в горшок, и заговорил быстро:
— Как? Ты уже ездил с Рагдаем в Урочище Стуга вопрошать совета, приносил жертву Яриле, получил одобрение. От твоего имени книжник Рагдай попросил у Ятвяги и Реза людей для похода. Мы не пошли с Резом на мурому и лишились своей части дани, а часть людей Ятвяги не пошла на чудь и тоже лишилась своей доли, и семьи их будут в убытке.
Стовов бросил свой кусок мяса обратно в горшок, от чего вокруг разлетелись капли жира и глухо сказал:
— Я слушаю богов…
— А мне кажется, что они говорят, что Стовов ослаб волей, стал женщиной, и уже не сможет вернуть славу, рассыпанную в бегстве во время битвы у Стохода.
— Я тебя сейчас убью, бурундеин! — прорычал Стовов, вставая.
Все схватились за рукоятки ножей, заметались тени, задёргались язычки пламени на лучинах.
— Опомнись! — завопил Мечек, — я не враг, я друг, и Велес не простит убийство гостей!
— А оскорбление хозяев? — зло спросил Семик, и невольно отпрянул, когда нож Стовова, описал сверкающий полукруг, с треском вонзился в стол.
— Садитесь все! — сказал князь, сдвинув брови, — ешьте, пейте, но уважайте хозяина.
Все опустились на скамьи, и собаки, с интересом начавшие было наблюдать за движениями людей у столов, скучающе положили мохнатые морды на лапы. Князь грузно сел на скамейку, почесал затылок. Его дружинники переглядывались и перешёптывались. Было видно, что они расстроены. По их представлениям, поход на Двину в место пересечения множества торговых путей, пусть даже они не найдут заморское золото, сулит поживу большую, чем хождение за заячьими зипунами мери или дедичей.
— Не пойду сам, и людей не дам, — мотая головой, опять сказал князь, — мне все тут нужны…
— Эй, налить всем медовухи! — сказал, оборачиваясь к рабыне Семик, — с князем спорить не нужно, его боги ведут…
Бурундеи пожали плечами, и Мечек сказал:
— Делать нечего, воля богов священна, без тебя и мы на Двину не пойдём, Водополк это не приказывал.
— Идите, идите без меня, да хранят вас боги! — князь окончательно размяк, поглядел на Семика, ища поддержки, но тот только вздохнул и разочарованно уставившись в земляной пол с накиданной грязной соломой.
Снаружи залаяли собаки, заржали кони, и возник еле слышный, но отчётливый гул. Две собаки князя вскочили, как ошпаренные, и побежали на двор.
Входная дверь отворилась, и запыхавшийся дружинник с порога крикнул:
— Князь, на Нерли лёд тронулся до срока!
— Это знамение, боги говорят нам о своём расположении, дорогу открывают, — сказал, расширив глаза Семик, — будто князю сразу ответили.
Князь молча поднялся, словно во сне, пошёл к двери. Все последовали за ним. Выйдя на двор, он закрылся рукой от выглянувшего, не ко времени яркого и жгучего солнца.
— Ледоход! — вокруг все люди кричали от возбуждения, махали руками, бежали к воротам, к реке.
Не понимая происходящего, носились с лаем собаки, с гоготом бегали гуси, выискивая спокойное место, каркали вороны, стребляне выводили маленьких детей посмотреть на чудо и выносили на себе стариков. Кривичи реагировали спокойнее, кожевенники даже не прекратили мешать свои чаны с кожами, и только повернули головы к реке. Кто-то пел, кто-то приплясывал, а у кого-то глаза были испуганные и жалостливые. В воздухе отчётливо пахло весной, и только в тени, грязь дворов и проходов между домами была прихвачена с ночи морозцем. Со стороны реки Нерли и со стороны реки Стоход, слышался низкий звук, словно под землёй двигались огромные живые существа. Треск льда был похож одновременно на звук рвущейся ткани и ломаемых ветвей.
— Ледоход! — кричал, остановившись в проёме ворот юродивый облезлый стреблянин с обезображенным лицом, — двинулись водные змеи!
Всем идущим на берег из города приходилось его, или отталкивать, или обходить, но он упорно продолжал там оставаться и орать на все голоса о ледоходе.
Двое стреблянских волхвов, седобородые старцы в рысьих шапках, украшенных козьими рогами и бронзовыми бляхами, вынесли массивный резной шест, выкрашенный красным соком багульника. Шест венчало чучело рыси, держащей в лапах изображения воронов, а в пасти бронзовую змею.
— Жертву нужно готовить богам! — сказал князь, подбоченившись, — и никаких куриц и свиней, только бычка.
Волхвы совещались недолго и послали своих помощников в дальний конец городища, к хлевам со скотиной. Пока они там возились, князь велел вынести ему пурпурный плащ с золотой каймой, и железный позолочённый жезл с навершием в виде солнца.
Наконец, помощники волхвов привели годовалого бычка под попоной из льна. Несколько старых стреблянок украсили его рога и хвост пучками сухих цветов прошлого лета.
— Пошли, — обернувшись, сказал князь дружинникам и бурундейским гостям.
Высокий западный и пологий восточный берега Стохода были ещё укрыты снегом, изрядно изъеденным теплом, серым и ноздреватым. Глядя на поросшую лесом долину, невозможно было определить точно, где заканчивается берег и начинается река. Из-за того, что кустарник и камыш рос и на берегу и в воде, нельзя было точно определить очертания русла. Бревенчатые настилы от места подготовки лодий, тоже уходили в лёд и снег не там, где заканчивался берег. Река, таким образом, казалась зимой меньше, чем она была на самом деле. На гладкой, почти без торосов и сугробов, поверхности льда проявились тонкие, извилистые трещины, похожие на застывшие грозовые молнии. Они возникали из середины, из чёрных полыней и прорубей, устроенных для рыбной ловли и взятия воды. Потом они бежали к берегам, хитроумно переплетаясь, и превращались в сплошную паутину, разрывающую лёд на множество больших и маленьких кусков. Сейчас могло показаться, что какое-то неуловимое движение было в привычной унылой гармонии соснового бора на высоком берегу, в зарослях осин на низком берегу. Казалось, это движется сам лес, оставляя на льду вмёрзшие сучья, камышовые стебли, рождая вместе с ветром весенний, радостный гул.
— Скорее, давайте принесём угощение Водяному Деду! — сказал Стовов и пошёл к воротам.
Ломонос и Тороп расталкивали перед ним стреблян, если они оказывались на пути. Крикуна в воротах они толкнули так, что он кубарем вылетел на мост, споткнулся и упал в ров. Он всё ещё кричал про ледоход, но встать не мог, видимо у него была сломана нога.
— Расступись! — Семик отстранил толпу женщин, не решающихся выходить на берег далеко от ворот.
Недалеко от места подготовки к походу дубовых лодий, волхвы остановились, воткнули в землю шест с изображением рыси. Один из помощников ударил в бубен, а другой начал дуть в свирель. Рядом был поставлен котёл с углями. Угли были из первого очага, выложенного в селении стреблян, на месте, где с незапамятных времён жила чудь. В этом месте теперь стояли дома кривичей, но очаг сохранился. Волхвы воткнули свои посохи в снег и подняли к небу руки: