Страница 19 из 181
И вот он поднимается по лестнице одного из лучших петербургских ресторанов. Зеркало на повороте марша отражает его стройную фигуру — фрак сидит прекрасно, Иван Иванович доволен собой. Он ловит себя на мысли, что хочет понравиться Барыбиной, произвести на нее впечатление. Она понимает, что он уже охотится за нею, что своим появлением здесь он перешагнул через какой-то Рубикон, что теперь его уже нельзя назвать порядочным человеком. Но он окончательно уже махнул на всё рукой — сейчас не место рефлексии, надо действовать. Миллионы, миллионы, миллионы!..
Ивану Ивановичу посчастливилось — он нашел себе свободный столик.
Рядом — пустая ложа: если бы и тут повезло, и именно эту ложу заняла бы модистка Верочка!
Но как же он подойдет к девушке, с каким словом обратится? Ах, это так важно — первое слово, первый жест!.. Конечно, он любит ее, да, да, всегда любил и очень терзался. Надо прикинуться слабым, жалким, — в небольшой порции женщины любят это…
«Ах, какой я подлец! — вспыхивает и гаснет где-то в глубине сознания Столбунцова. — Какой подлец, даже удивительно!» И успокаивающе попискивает другой голос: «А не всё ли равно, и не все ли люди таковы? Важны деньги, ибо деньги — сила, и я перед ней, перед Верочкой-модисткой, всё любовью моей замолю!»
Ну, а та Вера, жена?.. Той — миллион! Главное, хорошо подойти, с раскаянием на лице и с этакой улыбкой!..
V
По залу — движение. Кто это, посмевший явиться в этот ресторан — в эту ночь! — в богемной бархатной блузе? О, незабываемое лицо — писатель, перед которым склоняется вся Россия!.. А этот, другой, — прямой, высокий, с каменным лицом? Блок!.. Все смотрят только на них, а не на двух прелестных дам, которых они сопровождают. Ложа рядом со столом Столбунцова заполняется.
Одна из дам смотрит на Ивана Ивановича. Только теперь, когда несколько меркнет сияние ее великих спутников, он узнает ее: Верочка! Но Столбунцов не имеет уже даже сил поклониться ей. Он, крошечный писатель, никак не предполагал, что Верочка-модистка может оказаться в таком царственном окружении!.. Вот это месть! О, как модистка ранит его! Навылет, насмерть! Посмеет теперь он разве приблизиться к ней — к ним! — в вооружении той поганой улыбки, которую приготовил?.. Нет! Посмеет ли он обратиться к ней с теми подлыми словами, которые, сюсюкая, должны были соскользнуть с его нечистого языка?.. Нет!
Что же делать?.. Бежать! Бежать, пока эта прекрасная женщина не отомстит ему еще ужаснее, еще смертельнее.
Но вот она встает, вот она направляется к нему…
Иван Иванович медленно приподнимается — бледный, как смерть.
— Здравствуйте, мой милый студентик Ваня! — тихо говорит женщина. — Вы пришли, спасибо…
— Здравствуйте, — деревянным голосом отвечает Столбунцов. — Вы хотели этого…
— Почему вы так побледнели? — звучит ласковый голос как бы издалека. — Не думайте о прошлом и, главное, не вините себя. Вы — как все, вы — только слабый человек. Хотите сесть с нами?..
— Если вы позволите, лучше нет… Я, маленький человек, буду очень плохо чувствовать себя с вашими спутниками… Простите, позвольте мне уйти…
Вера Барыбина внимательно смотрит в глаза Столбунцову и медленно говорит:
— Хорошо. Я понимаю вас. Пойдемте, я провожу вас…
У дверей Столбунцов останавливается и облегченно вздыхает:
— Ну, простите меня и прощайте. Я только сделал, что вы хотели.
— Вы не такой плохой, как я думала, — ласково говорит женщина, думая о чем-то, и глаза ее светятся. — Я хочу сделать вам подарок.
Она открывает сумочку, вынимает из нее конверт и с улыбкой протягивает Столбунцову.
— Деньги?! — с ужасом вскрикивает он.
— Нет, зачем же я буду обижать вас? Это — стихи Блока для вашего журнала… Я его попросила, и он исполнил мою просьбу.
ВСТРЕЧА[8]
I
После вечернего чая рота протопотала в образной зал, пропела здесь молитву и была распущена. Строй из ста тридцати кадет распался, превратился в загалдевшую толпу, растекавшуюся по двум направлениям — в спальню и в «курилку». Собственно, «курилка» вовсе не была курилкой — эта комната имела совершенно иное назначение, но уж позвольте мне называть ее так, как ее называли кадеты. Тем более что во второй роте Второго Московского императора Николая I кадетского корпуса курение уже не преследовалось. «Курилка» была, так сказать, местом «экстерриториальным», и воспитатели в нее не заглядывали…
Это не слишком комфортабельное место было еще и ротным клубом. Именно здесь обсуждались все новости и здесь же составлялись заговоры по устройству бенефисов провинившимся, с кадетской точки зрения, воспитателям и преподавателям. Имелся в «курилке» камин какой-то необыкновенной конструкции — этакой глубокой трубы, наклоненной вниз. В этом камине всегда тлело одно-единственное полено. Видимо, назначением удивительной печи было очищение воздуха.
В этот вечер чуть не полроты толпилось в уборной. Кроме курильщиков и кадет, забежавших сюда по нужде, здесь сейчас собралось всё второе отделение четвертого класса. Им обсуждался вопрос, как поступить с «мазочкой» Ремишевским, опять нафискалившим воспитателю, и нафискалившим особенно подло — с подвиранием на неповинного кадета.
К тому же неповинным был не кто-нибудь, а старший отделения барон Пфейлицер фон Франк, первый ученик. В исключение из общего правила первого ученика Франка товарищи любили: он не был ни зубрилой, ни тихоней, этот маленький немчик с красивым лицом и умными темными глазами.
Этот кадет отнюдь не был копией обычного типа «первого ученика», всегда готового сыграть в руку начальства. Кроме того, соучеников Франка поражало то, что их старший знал решительно всё; на днях сумел даже толково объяснить, почему с Земли видна только одна половина Луны — вопрос, на который не мог ответить даже отделенный воспитатель штабс-капитан Закали некий, прозванный почему-то Занудой. Одного только не мог объяснить совершенно обрусевший маленький барон — что значит Пфейлицер, странная на русский слух приставка к его благородной немецкой фамилии.
Вся же неприятность произошла из-за Еруслана Лазаревича, из-за Александра Лазаревича Михалевского, преподавателя математики. Этот бородатый старикан терпеть не мог, когда его перекрещивали в Еруслана, и карал такую переделку беспощадно: гнал из класса. Выгнал он из класса и Ремишевского, громогласно назвавшего его Ерусланом; Ремишевский же, припертый к стене Занудой, стал разыгрывать из себя дурачка и уверять, что он полагал, что Еруслан есть настоящее имя педагога. На вопрос же воспитателя, кто первый переделал Михалевского в Еруслана, Ремишевский нагло соврал:
— Да наш же старший, барон Пфейлицер фон Франк!
Тут уж началось целое дело. Зануда стучал кулаком по кафедре, гремел, укорял:
Чтоб старший, который должен показывать пример добропорядочного поведения, и вдруг подобное… Сбавлю бал за поведение, вышвырну из старших…
Наказание, в сущности пустое, было для Франка весьма чувствительным и даже страшным. Он собирался перевестись в морской корпус — стать морским офицером так заманчиво, — сбавка же поведения эту мечту зачеркивала.
Всё же мальчик отнесся к своему несчастью с достойным спокойствием. Он даже не особенно оправдывался, и хотя мог легко доказать свою полную невиновность в авторстве клички, но так как это было сопряжено с указанием настоящего виновника, то и не сделал этого.
Одноклассники же были взбешены Ремишевским.
И сейчас в курилке то и дело слышались странные восклицания:
— Ремишевскому мешок!.. Накрыть его!.. Сделать мешок Ремишевскому!
Мешок было страшным кадетским наказанием. Ему подвергались лишь фискалы да кадеты, пойманные в воровстве.
Глубокой ночью, когда приговоренный к мешку засыпал, к его кровати подкрадывалось несколько кадет, накрывали его голову его же одеялом и держали его там. Всё отделение, а иногда чуть не вся рота — никто не спал! — окружали барахтающегося под одеялом преступника. И начиналась расправа. Били сапогами, кулаками, ногами. Били беспощадно.
8
Встреча. ЛА. 1937, № 4. Еще один рассказ о жизни в кадетском корпусе, но уже с продолжением во время войны. Пфейлицер-Франк — такая (именно баронская) фамилия действительно многократно зарегистрирована среди немецких дворянских родов России, однако Несмелов не называет своего героя по имени. «…Клейн, “Звездное небо”» — имеется в виду книга Отто Уле и Германна Клейна «Wunder der Sternwelt», вышедшая в 1884 г.; значительная часть ее посвящена исследованиям Луны. В 1887 г. Германн Клейн впервые зарегистрировал прохождение земной тени по поверхности Луны. В данном случае, видимо, имеется в виду третье по счету русское издание («Астрономические вечера». СПб., 1900), содержащее множество иллюстраций и необычайно привлекательное для юных кадет. Мпольский — т. е. Митропольский, подлинная фамилия Несмелова. Под тем же именем выписан, например, герой рассказа «Полевая сумка». Разводов, Сан — см. прим. к стихотворению «Память» из сб. «Белая флотилия». «…на востоке… яркой метелкой висела комета» — т. н. комета Делавана, чье очередное приближение к Солнцу предположительно возможно лишь через 24 миллиона лет. «…не к добру, как в 1812 году» — т. н. Великая комета была видна невооруженным глазом с апреля 1811 по январь 1812 гг.