Наследие

Снова вспомнилось, как Грант смотрел на него.

«Или мы тоже уже не заслуживаем доверия?»

В самом деле, почему он решил, что никто больше не способен правильно оценить угрозу? Снова взял на себя больше, чем следовало?

Гордыня — смертный грех…

Погасив окурок нервным жестом, он вернулся к дивану и снова сел. В гордыне или нет, свой выбор он сделал, предпочтя путь, на котором видел менее всего возможных бед. И заранее согласился с тем, что лично для него этот выбор будет иметь последствия. Теперь оставалось только ждать.

…Ощутив легкий голод, Лафонтен глянул на часы — и вздрогнул. За размышлениями о грехе и воздаянии он забыл кое о чем, куда более близком к реальности.

Был час пополудни. Трибунал только начал работу, быстро такие дела не решаются, а значит, ему придется провести взаперти еще не один час. И ему нужен будет укол.

Внутривенную инъекцию он сам сделать не сумеет.

Худшего момента, чтобы раскрыть свою тайну, не найти. Конечно, тогда не будет никаких процессов и вердиктов. Его оставят в покое, чтобы дать спокойно умереть. И все, чему он отдал последние месяцы жизни, спишут на причуды больного старика и благополучно забудут.

При мысли о таком завершении и дела, и собственной карьеры его замутило. Так окончательно его усилия не перечеркнет даже смерть.

Спокойно, приказал он себе, откидываясь на подушки и высокую спинку дивана и прикрывая глаза. Только спокойно. У тебя все получится. Нужно сосредоточиться. Справиться можно с любым страхом. Только спокойно…

*

Усталость и волнение сделали свое дело — он очнулся, только услышав стук двери. Попытался было приподняться, но, рассмотрев вошедшего, облегченно вздохнул.

— Дана? Что вы здесь делаете?

Она улыбнулась, как ни в чем не бывало, и поставила на край стола накрытый салфеткой поднос:

— Принесла вам обед. Как вы себя чувствуете?

— Бывало лучше. — Он выпрямился и провел ладонью по лбу и глазам.

— Не вставайте, — остановила его Дана, быстро разбирая аптечку. — Нужно сделать инъекцию, пока есть время.

— Время?..

Он стянул с себя пиджак и снова опустился на подушки. Дана подошла, села рядом. Привычно подсунула ему под локоть свернутую подушку, расстегнула рукав.

— Дана, — произнес он строже. — Как вы сюда попали?

— С разрешения Первого Трибуна.

— Что вы ему сказали?

— Они устроили перерыв — на отдых и обед. Я подошла и сказала, что вам тоже уже пора обедать. Он ответил — вот вы этим и займитесь, вы лучше знаете его вкусы. Дал час времени.

— И все? Никто не возразил?

— Ченг попытался протестовать, но Грант быстро его заткнул.

— Боже мой, ну и выражение! — вздохнул Лафонтен.

— Соответствует ситуации, — фыркнула Дана, перетягивая ему руку жгутом. — Нужно было видеть физиономию Ченга, когда Грант ему заявил: такая мелочность вредит вашему имиджу претендента на высшую власть! На что именно он намекал, я не знаю, но Ченг просто позеленел. И, по-моему, перетрусил. А потом совсем заткнулся.

Лафонтен невольно улыбнулся, слушая пересказ конфликта. И только поморщился и задержал дыхание, когда игла вонзилась в его руку…

— Вот и все, — сказала Дана, убирая шприц. — Посидите еще немного, и можно обедать.

Он молча смотрел, как она накрывает стол на две персоны. Дана знала не только его вкусы, но и состав его диеты, хотя бы изображать отсутствие аппетита не придется… Однако, интересную логику явил вдруг Грант — находиться в рабочем кабинете нельзя, телефонами пользоваться нельзя, а обедать в обществе ушлой и разговорчивой секретарши в комнате без микрофонов можно?

А Дана до сих пор не поинтересовалась, за что его лишили власти и держат под арестом. Неужели ей все равно?

Но сев к столу напротив него, Дана осторожно, с мягкой серьезностью, спросила:

— Месье Антуан, может быть, вы расскажете, в чем дело? Из-за чего начался весь этот шум?

— Разве вы не слышали? — отозвался он, придвигая тарелку. — Нарушение присяги и превышение полномочий.

— В чем?

— В деле о генераторе.

— Генератор уничтожен. Какая теперь разница?

— Разница есть. Была еще одна копия расчетов, сделанных изобретателем генератора.

— Была?

— Да. А теперь ее нет.

— Так из-за этого весь шум? Потому что вы никому не показали этой копии? Месье Антуан, это же абсурд!

— Не такой абсурд, как может показаться, — отозвался он, отвлекшись от еды. — У всего есть обратная сторона, Дана. Помните параграф Устава о предметах и явлениях, способных угрожать существованию или сохранению тайны Ордена? Этот чертов генератор вместе с чокнутым изобретателем попадает под определение по всем пунктам.

— Вы же не хотели ничего плохого. Даже наоборот.

— Я-то знаю, чего я хотел. Только вот Устав моих благих желаний не предусматривает. Его положения основаны на том, что человеку предвидеть все последствия своих поступков не дано, а стало быть, и принимать такого масштаба решения единолично нельзя.

— Но ведь бывают исключительные случаи?

— Сколько угодно. Но предусмотреть все их варианты в Уставе невозможно.

— Боже мой, какие сложности! — нервно поежилась Дана.

— Да, все очень непросто. Было даже присловье — «Гроссмейстер не может нарушить Устав дважды». Потому что первое же нарушение отнимает право на этот титул. Это тоже защита — если человек по-настоящему верит, что прав, он пойдет и на такую жертву. Если же нет…

— Значит, вы верили, что правы, — сказала Дана. — Но, черт возьми, вы же могли просто запретить им рассматривать это дело таким образом! Ваш авторитет…

Он остановил ее повелительным жестом:

— Да, мой авторитет очень велик. Тем более нужно остерегаться резких движений. Грант уже не мальчик-ученик, и его влияние не меньше моего. Любое серьезное столкновение между нами повлечет раскол в руководстве Ордена. Это катастрофа для организации и неминуемая гибель для одного из нас.

— Вы говорите так уверенно… Такое уже бывало прежде?

— Конечно, бывало, — печально усмехнулся Лафонтен. — Наша история насчитывает многие века. За столь долгий период можно накопить любой опыт. Два короля не могут править страной. Кто-то возьмет верх, а проигравшего обвинят в покушении на единство Ордена и казнят. Вот и все. Но такой конфликт может обескровить Орден настолько, что на восстановление уйдут годы, если не десятилетия. Чтобы такого не случилось, кто-то должен уступить. Ну, а поскольку Устав нарушил я, то и уступить следует мне.

— Но почему вообще кто-то должен уступать? Может быть, Трибунал согласился бы с вами, если все правильно объяснить?

— Трибунал не согласился. А заявление с полным объяснением всего, что произошло, я уже сделал.

— Заявление? — удивилась Дана. — Зачем? Пусть бы сами доказывали, кто прав.

— Кому доказывали, Дана? Нет над нами никого, ни судьи, ни прокурора. Некого убеждать и обманывать, кроме самих себя.

Дана со вздохом покачала головой. Видно было, что все это ей не по душе. Лафонтен улыбнулся, следя за выражением ее лица. Спросил:

— Дана, вы знаете, как звучит присяга Высших Стражей?

— Я знаю, что она отличается от общей, но не помню весь текст.

— Он висит на стене, между шкафом и окном. Вы просто не обращали внимания.

Она отложила салфетку, встала из-за стола и подошла к стене. Нашла взглядом рамку, в которой был красивым старинным шрифтом набранный текст. Прочитала, задержавшись на последних строках.

— «Если же волею судьбы или собственной страсти отступлю от сказанного, то не унижу себя бегством от правосудия…» — Она оглянулась. — Так в этом все дело?

— Да, в этом.

Дана вернулась к столу и снова села:

— Значит, что же получается? Неважно, хотите вы добра или нет, все равно остаетесь виноватым? Ничего себе справедливость!

— Нет никакой справедливости, Дана. Это, как и многое другое, вопрос точки зрения. То, что я скрыл от Трибунала настоящий уровень исследований Крамера, когда решалась судьба Джека Шапиро — это справедливо или нет? Я ведь, по сути, сделал то же, что он — воспользовался своим положением, чтобы распорядиться открытием по своему усмотрению. Это было одним из первых пунктов предъявленных ему обвинений. И мне этого не простят.