Наследие

— Надеюсь, вы не хотите обвинить наших аналитиков в краже результатов исследований, автором которых вы и сами не являетесь?

Лафонтен не отводил взгляда от лица Шапиро, ожидая реакции.

Шапиро молчал, опустив голову и закрыв глаза ладонью.

— Вам еще есть, что сказать, господин Шапиро? — произнес Грант.

— Нет.

— Вы, кажется, намеревались оспорить все выдвинутые против вас обвинения?

— Нет. Я… со всем согласен.

— Вы понимаете, какой приговор вам грозит сейчас? С учетом того, что перед судом вы предстаете вторично?

— Да… я все понимаю. Позвольте мне уйти.

— Хорошо. В вашем присутствии больше нет необходимости.

Охранники под руки вывели Шапиро из зала. Вспыхнул свет — и собрание ожило.

— Нет, это неслыханно! — первым взвился Брэдфорд. — Господин Доусон, на вашем месте я бы…

— Не кипятись, Карл! — осадил его Клири. — В таком положении схватишься за любую возможность огрызнуться. В общем, и обсуждать нечего.

— Нечего? А эта безумная идея насчет контроля за силой Бессмертных? Он псих!

— Может, не такая уж и безумная. Если продолжить исследования…

— Не смешите, — резко бросил Лао Ченг. — Я кое-что понимаю в физике, и я читал заключение экспертов. Нет там материала ни для каких исследований! Просто бурная фантазия какого-то ученого маньяка!

— Вы не верите, что материалы могли быть похищены?

— Кем? Нашими исследователями? Ну знаете!..

— Господа, мы уклоняемся в сторону, — заметил Филипп Морен. — Что вы думаете о Шапиро? Псих или нет, но он однажды уже побывал под судом и вот чем ответил на проявленное милосердие.

— Если помните, я еще в прошлый раз голосовал за смертный приговор, — решительно заявил Брэдфорд. — И сейчас долго раздумывать не буду!

Лафонтен не спешил вступать в спор. Его устраивало то, что идея о краже результатов исследований не показалась никому правдоподобной. А вот реакцию Шапиро он посчитал странной. Папка Крамера была спрятана отдельно от остальных бумаг, ее могли просто не заметить при обыске. Но Шапиро явно думал, что у них в руках все расчеты. Если он сам прятал бумаги, почему его так шокировало их отсутствие?

Верховный посмотрел через стол на Митоса. Тот, хмурясь, прислушивался к разгоревшемуся спору. Потом поднял голову и встретил взгляд Лафонтена.

Старейший определенно готов к своему, гм, выходу и выжидает подходящего момента. Хорошо было бы знать заранее, что он задумал, но едва ли на такую роскошь можно было рассчитывать, даже найдись время задать вопрос…

— А что вы молчите, Митос? Вы же затем и пришли сюда, чтобы высказать свое мнение?

Вслед за Карлом Брэдфордом, задавшим этот вопрос, на Митоса обратили взгляды все остальные.

Митос оглядел собравшихся и пожал плечами:

— Вы думаете услышать что-то новое? Но все, что нужно, сказано очень давно и, увы, не мной. — Он выдержал короткую паузу и раздельно произнес: — Кто из вас без греха, пусть первый бросит в него камень.

Лафонтен прищурился. Первый же удар пришелся не в бровь, а в глаз. Ответить сразу не смог никто. Хорошая встряска, а то ведь засиделись господа по тихим кабинетам…

— И что это, по-вашему, значит? — напряженно поинтересовался Брэдфорд.

Митос подался вперед:

— Я скажу вам, что это значит. Знаете, чем те, кого вы называете Отступниками, отличаются от прочих добропорядочных Наблюдателей? Тем, что они высказывают вслух то, о чем остальные предпочитают только думать. Потому и этот конкретный суд — фарс. Потому что в действительности вы судите Шапиро за то, что он оказался смелее вас.

За всех снова ответил Брэдфорд:

— Так вы что, защищаете его?

— О, нет! — Митос небрежно откинулся на стуле. — Мне, в общем, все равно. Это ваше внутреннее дело. Но надо быть последовательными, господа. Если наказывать, то наказывать сообразно преступлению. Нельзя карать смертью нарушение каких-то замшелых параграфов, и нельзя мило грозить пальчиком совершившему убийство.

— Хорошо звучит, особенно с оглядкой на ваше собственное прошлое, — пробормотал кто-то.

— Что вы знаете о моем прошлом, — уронил Митос, одной этой фразой прекратив наметившийся экскурс в историю. — Мне все равно, какое решение вы примете, но мотивы этого решения далеко не безразличны. Ваша организация — реальная сила, с фактом существования которой поневоле приходится считаться. И мне не все равно, какими соображениями вы руководствуетесь, когда речь заходит о жизни и смерти. Большая разница — считать вас постоянно потенциальным противником или нет. Я прошу прощения, если мои слова показались вам чересчур резкими. Но поймите… Вы в состоянии это понять… Если все останется, как есть сейчас, столкновения будут повторяться снова и снова. Рано или поздно произойдет катастрофа. Она могла произойти уже трижды. Не пора ли остановиться и подумать? Вы можете сделать Шапиро козлом отпущения, в очередной раз свалив на него все беды, казнить его и благополучно забыть. Но очень скоро появится новый Хортон или Шапиро — и все повторится.

Лафонтен мысленно потирал руки. Этот Бессмертный — действительно гений!

— Но почему вы считаете, что все беды идут от нас? Разве негативное отношение к Бессмертным совсем безосновательно?

— Нет, разумеется. — Митос пожевал губу. — Это тоже распространенная точка зрения. Я понимаю ваше желание объяснить все зло нашей нечеловеческой сущностью… Это было бы очень удобным и объяснением, и оправданием — но увы. Наша природа на самом деле двойственна. С одной стороны, мы люди, как и вы. С другой, мы порождения чистой энергии. Так вот, то, что принято называть злом — производная от человеческих страстей. Страха, зависти, ненависти, похоти… Эти качества свойственны живой материи и абсолютно несвойственны чистой энергии. Способность творить и зло, и добро нас со смертными роднит, а не отделяет от них. Но есть и другая сторона. Мы не растим своих детей сами. Будущие Бессмертные растут и воспитываются среди обычных смертных. В них отражается то, что окружает их в юности. Не просто отражается, а усиливается, как в параболическом зеркале. Это тоже наше природное свойство, от которого никуда не уйти… Кто-то со временем оказывается способен освободиться от усвоенного в детстве и решить, кем и каким хочет быть, кто-то нет. Но факт остается фактом: мы — это вы. То, что среди Бессмертных много, выражаясь вашим языком, злодеев, говорит не о нашей злобной природе, а об изнанке жизни вашего общества. И тысячу, и сто, и двадцать лет назад. Подумайте и об этом тоже. Вы, в конце концов, ученые.

Он помолчал, еще раз оглядел аудиторию.

— Ну что ж, я сказал, в общем, все, что хотел. А потому, позвольте откланяться. Лезть в ваши дела у меня нет ни малейшего желания. — Он отодвинул стул и встал. — Честь имею, господа.

Нужно было отдать должное прекрасному выступлению.

Лафонтен поднялся, зная, что остальные последуют его примеру. Митос на миг посуровел, потом поклонился и, развернувшись, пошел к выходу.

Верховный проводил его взглядом, потом повернулся к судьям:

— Прошу садиться, господа. Вам есть что обсудить… Я же, с вашего разрешения, вас покину.

*

Он поднялся к себе в кабинет, куда Дана по его распоряжению должна была привести Митоса.

Старейший уже был в приемной — рассматривал панели на стенах за столом секретаря, присев на край подоконника. Выглядел он так же, как до того в зале, но как будто немного бледнее.

— Итак, спектакль прошел удачно?

— Более чем.

Лафонтен открыл дверь кабинета и жестом пригласил гостя. Митос прошел в кабинет, но сесть не пожелал, расположившись, как прежде, у подоконника ближнего к выходу окна.

Верховный сел в свое кресло за столом.

— Признаться, я восхищен. Это было блестяще.

— Только не говорите, что не могли сказать то же самое без меня.

— Мог. Вероятно, даже слова выбрал бы похожие. Но слышать такое от собственного босса — одно, а от Бессмертного — совсем другое.

— Да, второе больнее.