Страница 9 из 35
Когда я вышел из душевой, публика в холле продолжала обсуждать происшествие. Ничего нового, впрочем, не говорилось, и я не стал задерживаться. На лестнице я миновал чадо, по-прежнему висящее на перилах. «Сумасшедший дом!» – сказало оно мне с вызовом. Я промолчал и пошел прямо к себе в номер.
Под влиянием душа и приятной усталости злость моя совершенно улеглась. Я придвинул к окну кресло, выбрал самую толстую и самую серьезную книгу и уселся, задрав ноги на край стола. На первой же странице я задремал и пробудился, вероятно, часа через полтора – солнце переместилось изрядно, и тень отеля лежала теперь под моим окном. Судя по тени, на крыше сидел человек, и я спросонок подумал, что это, должно быть, великий физик Симонэ прыгает там с трубы на трубу и гогочет на всю долину. Я снова заснул, потом книга свалилась на пол, я вздрогнул и проснулся окончательно. Теперь на крыше отчетливо виднелись тени двух человек – один, по-видимому, сидел, другой стоял перед ним. Загорают, подумал я и отправился умываться. Пока я умывался, мне пришло в голову, что неплохо бы выпить чашечку кофе для бодрости, да и перекусить не мешало бы слегка. Я закурил и вышел в коридор. Было уже что-то около трех.
На лестничной площадке я встретился с Хинкусом. Он спускался по чердачной лестнице, и вид у него был какой-то странный. Он был голый до пояса и лоснился от пота, лицо у него при этом было белое до зелени, глаза не мигали, обеими руками он прижимал к груди ком смятой одежды.
Увидев меня, он сильно вздрогнул и приостановился.
– Загораете? – спросил я из вежливости. – Не сгорите там. Вид у вас нездоровый.
Проявив таким образом заботу о ближнем, я, не дожидаясь ответа, пошел вниз. Хинкус топал по ступенькам следом.
– Захотелось вот выпить, – проговорил он хрипловато.
– Жарко? – спросил я, не оборачиваясь.
– Д-да… Жарковато.
– Смотрите, – сказал я. – Мартовское солнце в горах – злое.
– Да ничего… Выпью вот, и ничего.
Мы спустились в холл.
– Вы бы все-таки оделись, – посоветовал я. – Вдруг там госпожа Мозес…
– Да, – сказал он. – Натурально. Совсем забыл.
Он остановился и принялся торопливо напяливать рубашку и куртку, а я прошел в буфетную, где получил от Кайсы тарелку с холодным ростбифом, хлеб и кофе. Хинкус, уже одетый и уже не такой зеленый, присоединился ко мне и потребовал чего-нибудь покрепче.
– Симонэ тоже там? – спросил я. Мне пришло в голову скоротать время за бильярдом.
– Где? – отрывисто спросил Хинкус, осторожно поднося ко рту полную рюмку.
– На крыше.
Рука у Хинкуса дрогнула, бренди потекло по пальцам. Он торопливо выпил, потянул носом воздух и, вытирая рот ладонью, сказал:
– Нет. Никого там нет.
Я с удивлением посмотрел на него. Губы у него были поджаты, он наливал себе вторую рюмку.
– Странно, – сказал я. – Мне почему-то показалось, что Симонэ тоже там, на крыше.
– А вы перекреститесь, чтобы вам не казалось, – грубо ответил ходатай по делам и выпил. И тут же налил снова.
– Что это с вами? – спросил я.
Некоторое время он молча смотрел на полную рюмку.
– Так, – сказал он наконец, – неприятности. Могут быть у человека неприятности?
Было в нем что-то жалкое, и я смягчился.
– Да, конечно, – сказал я. – Извините, если я нечаянно…
Он опрокинул третью рюмку и вдруг сказал:
– Послушайте, а вы не хотите позагорать на крыше?
– Да нет, спасибо, – ответил я. – Боюсь сгореть. Кожа чувствительная.
– И никогда не загораете?
– Нет.
Он подумал, взял бутылку, навинтил колпачок.
– Воздух там хорош, – произнес он. – И вид прекрасный. Вся долина как на ладони. Горы…
– Пойдемте сыграем на бильярде, – предложил я. – Вы играете?
Он впервые посмотрел мне прямо в лицо маленькими больными глазками.
– Нет, – сказал он. – Я уж лучше воздухом подышу.
Затем он снова отвинтил колпачок и налил себе четвертую рюмку. Я доел ростбиф, выпил кофе и собрался уходить. Хинкус тупо разглядывал свое бренди.
– Смотрите не свалитесь с крыши, – сказал я ему.
Он криво ухмыльнулся и ничего не ответил. Я снова поднялся на второй этаж. Стука шаров не было слышно, и я толкнулся в номер Симонэ. Никто не отозвался. Из-за дверей соседнего номера слышались неразборчивые голоса, и я постучался туда. Симонэ там тоже не было. Дю Барнстокр и Олаф, сидя за столом, играли в карты. Посредине стола высилась кучка смятых банкнот. Увидев меня, дю Барнстокр сделал широкий жест и воскликнул:
– Заходите, заходите, инспектор! Дорогой Олаф, вы, конечно, приглашаете господина инспектора?
– Да, – сказал Олаф, не отрываясь от карт. – С радостью. – И объявил пики.
Я извинился и закрыл дверь. Куда же запропастился этот хохотун? И не видно его и, что самое удивительное, не слышно. А впрочем, что мне он? Погоняю шары в одиночку. В сущности, никакой разницы нет. Даже еще приятнее. Я направился к бильярдной и по дороге испытал небольшой шок. По чердачной лестнице, придерживая двумя пальцами подол длинного роскошного платья, спускалась госпожа Мозес. Увидев меня, она улыбнулась совершенно обворожительно.
– И вы тоже загорали? – ляпнул я, потерявшись.
– Загорала? Я? Что за странная мысль. – Она пересекла площадку и приблизилась ко мне. – Какие странные предположения вы высказываете, инспектор!
– Не называйте меня, пожалуйста, инспектором, – попросил я. – Мне до такой степени надоело это слышать на службе… а теперь еще от вас…
– Я о-бо-жаю полицию, – произнесла госпожа Мозес, закатывая прекрасные глаза. – Эти герои, эти смельчаки… Вы ведь смельчак, не правда ли?
Как-то само собой получилось, что я предложил ей руку и повел ее в бильярдную. Рука у нее была белая, твердая и удивительно холодная.
– Сударыня, – сказал я. – Да вы совсем замерзли…
– Нисколько, инспектор, – ответила она и тут же спохватилась. – Простите, но как же мне вас называть теперь?
– Может быть, Петер? – предложил я.
– Это было бы прелестно. У меня был друг Петер, барон фон Готтескнехт. Вы не знакомы?.. Однако тогда вам придется звать меня Ольгой. А если услышит Мозес?
– Переживет, – пробормотал я. Я искоса глядел на ее чудные плечи, на царственную шею, на гордый профиль, и меня бросало то в жар, то в холод. Ну, глупа, лихорадочно неслось у меня в голове, ну и что же? И пусть. Мало ли кто глуп!
Мы прошли через столовую и оказались в бильярдной. В бильярдной был Симонэ. Почему-то он лежал на полу в неглубокой, но широкой нише. Лицо у него было красное, волосы взлохмачены.
– Симон! – воскликнула госпожа Мозес и прижала ладони к щекам. – Что с вами?
В ответ Симонэ заклекотал и, упираясь руками и ногами в края ниши, полез к потолку.
– Боже мой, да вы убьетесь! – закричала госпожа Мозес.
– В самом деле, Симонэ, – сказал я с досадой. – Бросьте эти дурацкие штучки, вы сломаете себе шею.
Однако шалун и не думал убиваться и ломать себе шею. Он добрался до потолка, повисел там, все более наливаясь кровью, потом легко и мягко спрыгнул вниз и отдал нам честь. Госпожа Мозес зааплодировала.
– Вы просто чудо, Симон, – сказала она. – Как муха!
– Ну что, инспектор, – сказал Симонэ, чуть задыхаясь. – Сразимся во славу прекрасной дамы? – Он схватил кий и сделал фехтовальный выпад. – Я вас вызываю, инспектор Глебски, защищайтесь!
С этими словами он повернулся к бильярдному столу и, не целясь, с таким треском залепил восьмерку в угол через весь стол, что у меня в глазах потемнело. Однако отступать было некуда. Я угрюмо взял кий.
– Сражайтесь, господа, сражайтесь, – сказала госпожа Мозес. – Прекрасная дама оставляет залог победителю. – Она бросила на середину стола кружевной платочек. – А я вынуждена покинуть вас. Боюсь, мой Мозес уже вне себя. – Она послала нам воздушный поцелуй и удалилась.
– Чертовски завлекательная женщина, – заявил Симонэ. – С ума можно сойти. – Он подцепил кием платочек, погрузил нос в кружева и закатил глаза. – Прелесть!.. У вас, я вижу, тоже без всякого успеха, инспектор?