Арлекин

- Я знаком с капитаном, о котором вы говорите. Слышал, что жив. Простите, с кем имею честь?

- Кептен в отставке и кавалер ордена Боевого Красного Знамени Джордж О'Греди, сэр! Познакомился с вашим соотечественником в мурманском конвое. Мы были молодыми и дерзкими. О годы, годы!..

- Джордж О'Греди!.. - И снова не было предела моему изумлению. - Это не о вас мы пели когда-то! "И английский офицер Джордж О'Греди носит орден эСэСэР, Джордж О'Греди!" А?

- А что - была такая песенка? - в свою очередь удивился кептен в отставке.

1

Встреча с О'Греди взбудоражила и оказалась последней каплей: все, хватит ссылаться на занятость, хватит откладывать на потом. Вернувшись из Англии, я обзвонил ближних и дальних знакомых и в конце концов раздобыл координаты Арлекина, осевшего, оказывается, в крымском совхозе. Покончив с делами и высвободив целых три дня, махнул к нему, не предупредив телеграммой. Решил ошеломить приездом.

Приехал и торкнулся в запертую дверь. Пришлось заглянуть в контору совхоза. Молодайка в теснющих джинсах и с равнодушным взглядом из-под зеленых новомодных век пожала плечиками: "Владимир Алексеевич часто уезжает в область..." Качнула бедрами и, вжик-вжикнув жесткой материей, с трудом уселась за стол. Пишущая машинка ударила кастаньетной дробью. Я ждал и услышал сквозь треск клавиш: "Вам же русским языком говорят: уехал рано утром с женой и директором. Если решили дождаться - идите к морю. К вечеру непременно вернутся".

Что ж, спасибо, зеленовекая, за совет! Так и сделаю. Тем более, ничего другого не остается.

Я брел молодыми яблоневыми посадками. Портфель оттягивал руку, палило солнце, но впереди, за желтыми глинистыми горбами, заманчиво шумела прохладная черноморская синева.

...Мы быстрее стареем от равнодушия и лености. Память о друзьях выпадает в осадок и, словно зыбун-песок, засасывает прошлое сиюминутная и обильная неотложность маленьких и больших, но не всегда обязательных дел. На берегах этого моря все просто и ясно. По крайней мере, для меня. Мы не загорали на этих пляжах, не мяли их спинами, зато исползали на животах и подсолили кровью. Здесь - наша молодость. И она, черт возьми, осталась вокруг, потому что вокруг - вечное: эти волны, это небо и этот зной, эти чайки... Наша юность - внутри нас, она оживает в полузабытых снах, которые становятся явью даже от немудрящей песенки, что наяривает поблизости горластый магнитофон: "...не зная горя, горя, горя, в стране магнолий плещет море!" Тревожит душу надрывная истома, и не понять уже: от нынешней ли шлягерной поделки накатывает грусть или всплывает она из памяти вместе с вязью довоенных мелодий.

...танцуют пары па-ад а-аккорды,

и можно га-ава-аа-арить сва-абодно

про жизнь и пра-а люб-бовь!

Дрогнуло что-то внутри, качнуло что-то хрупкие колесики, и они закрутились, затикали, цепляя зубчик за зубчик. Ожило время, вытряхнуло суетное, оставив то нетленное, что не объяснить словами, но что всегда поддерживает в нас чистую и тихую печаль об ушедшем, о прошлом, где живы еще мечты и желания, дерзость и хмельные порывы любви... И где - война.

Местечко нашлось, как показалось, очень удачное. Прямо над головой нависала танцплощадка. В ее тень можно прятаться, спасаясь от перегрева.

Да, вот оно, море!.. Шибает в ноздри солью и свежим ветром, но пляжик... Обычный берег под глинистым обрывом. Наверху - бескрайние виноградники, внизу - узкая лента песка, серые камни, плоский ручеек, размазанный по крупной гальке. И загорающие - эти вот, как сказал бы писатель Конецкий, "портреты в морском пейзаже": голозадая пацанва, парнишки-акселераты и девчушки. Хорошо-то как! Молодые все да здоровые. А какими им быть еще под этим солнцем, у этого моря?

Я купался, жевал хлеб, обливался помидорами и время от времени отползал вслед за тенью, которая укорачивалась, словно шагреневая кожа.

...Кто-то грузный прошелся рядом и с хрустом потоптался у моей головы. Не было сил разомкнуть веки. Снова захрустела галька - шаги стали удаляться, неожиданно вызвав тревожное сердцебиение. Я сел и потер грудь.

В трех шагах валялись растоптанные штиблеты, потертая хозяйственная сумка и выгоревшее спортивное трико. Владелец этой кучи стоял по щиколотку в воде. Был он кривоног и широкоплеч, лысина - коричневый островок в белопенной опушке седины. Даже на расстоянии, или благодаря ему, я узнал Арлекина.

- Эгей, товарищ, вы забыли снять часы! - чувство пляжной солидарности сработало автоматически: я крикнул, но почему-то не назвал его по имени. "Товарищ" оглянулся - взмахнул рукой и... часы в воду! Словом, дал понять, что купание механизму не возбраняется.

- Дядя, дядя, - загалдела мелюзга, - искупай часики еще!

"Дед, не дядя, поросята вы эдакие!.." - подумал с усмешкой; Владимир тем временем послушно нырнул, а когда, минут через десять, выбрался на берег, то сказал мне обыденно, точно расстались вчера:

- Испугался за хронометр, Федя?

Арлекин наслаждался впечатлением. Разглядывал меня, неспешно тер коричневую шею, гладил свою лысину и седые курчавинки, лапал и щупал рваные шрамы на боку и волосатых ногах.

- Многие пристают: продай и продай, - пояснил довольнехонько, - а я считаю, что не зря выложил франки в Дакаре. Часики эти - для водолазов. Отменная упаковка - горя не знаю.

Я захохотал и свалился на спину.

- Ты... чего? - Он вытер лицо, скомкал полотенце и бросил, ловко угодив в раскрытую сумку.

- Обниматься будем? Сто лет не виделись, а?!

- Широк ты стал, Федя, - он присел и похлопал меня по спине, - широк ты, Федя, как многоуважаемый министерский шкаф. Боюсь, не обхватить.

"Эге, майн либер Арлекин, да ты, кажись, обижен! Ну и мне поделом - мог бы давно письмецо черкнуть, если уж не удосужился приехать до сего дня..."

- Выходит, знал, что я в Москве?

- Слухами моря полнятся, а земля - и подавно... Повидаться? Или по делу завернул? Ну... куда-нибудь по-соседству.

- К тебе, Володя, к тебе но, увы, всего на два дня.

- Красотуля обрадуется. Вот с ней и обнимешься, Федя! - засмеялся и подмигнул: - А меня-то зачем тискать?

- Ах, Красотуля, Красотуля... Ну, как она? По-прежнему с тебя пыль сдувает?