Страсть с повинной

Он дернул головой и в ярости схватил ее запястье. Все еще тяжело дыша, он с откровенным гневом процедил:

— Ты была девственницей. Черт знает что такое, Ребекка! — И, отвернувшись от нее, уселся на постели.

Неземное ее блаженство мигом улетучилось от этого враждебного тона. Что случилось? Почему он недоволен тем, что она девственница? Совершенно непонятно. Она приподнялась и, протянув руку, робко дотронулась до крепкой его спины.

— Что-нибудь не так? — спросила она со страхом в голосе.

От легкого ее прикосновения он резко вскочил и повернулся к ней лицом; позабыв о своей наготе, он сверлил ее темными враждебными глазами.

— Я был уверен, что ты порочна, но, Боже мой, подумать только. Гордон, бедняга, ушел в могилу, даже не познав женщины. Что ты с ним сделала, душила его поцелуями, пока он не обезумел от желания?

Ребекку сотряс озноб, нет, не от холода, но от леденящего ужаса, который поднимался по позвоночнику, подступая к сердцу.

— Я тебя не понимаю, — прошептала она, попыталась поднять на него глаза и вновь потупилась, ослепленная злобностью его взгляда.

— Тебе стыдно, сука!

Его жестокие слова хлестнули ее словно плетью, но на сей раз она смело подняла голову. Она все еще не понимала, что же такое произошло, но упоминание о Гордоне насторожило ее. Надо объяснить этот печальный эпизод, Бенедикт должен понять, ободряла она себя. Ведь он ее любит, а она не сделала ничего дурного.

— Как там тебя в газетах окрестили? Крошка Лолита! Карманная Венера! — Он смерил взглядом ее обнаженное тело с явным презрением. Ребекка выпрямилась и перебросила копну спутанных волос за спину. От потрясения она не могла говорить. И так ничего и не сказала. Прежде она собиралась объяснить ему все об этом печальном случае, но его близость, их любовь изгнали все посторонние мысли из ее головы. А теперь… теперь уже поздно.

Его темный взгляд проследил за движением ее рук, затем задержался на груди и снова уставился ей в лицо.

— Я вполне согласен с газетами. Внешне ты отвечаешь всем желаниям мужчины: умна, красива, прекрасно сложена, страстна, но в душе у тебя нет ни капли женственности. Ни тепла, ни сострадания.

Она смотрела на него, на человека, которого любила, которому лишь мгновение назад отдала все, и не узнавала его. Глаза ее вновь и вновь пробегали по его могучему, еще влажному от пота телу; ее руки ласкали это тело, она целовала эти губы. Ребекка встряхнула головой, чтобы сбросить наваждение. Этот высокий нагой мужчина, исходящий злобой, был чужим. Как мог он так обойтись с ней?

— Что, тебе нечего сказать в свою защиту?

— Я не думала, что мне придется обороняться от нападок собственного жениха, — сказала она холодно. — Я полагала, что уж ты-то, Бенедикт, не веришь желтой прессе, во всяком случае, не настолько, чтобы заучивать слово в слово. А ведь с тех пор прошло уже много лет. Мне тогда едва исполнилось восемнадцать. — Интересно, как он это обнаружил? Впрочем, какое это теперь имеет значение? Достаточно того, что он узнал и тут же подумал о ней плохо. Она ожидала лучшего отношения к себе от человека, которого любила. Бенедикт захохотал:

— Газеты, конечно, порой преувеличивают, но моя собственная мать показывала мне дневник Гордона — последнюю запись перед его смертью.

— Твоя мать? — пролепетала, похолодев, Ребекка. Ради всего святого, какое отношение ко всему этому имеет его мать?

— Да, Ребекка, Гордон Браун — мой единоутробный брат, а ты сгубила его, — произнес он безжалостно.

Ребекка тихо застонала; теперь все его поведение приобрело по-настоящему зловещий смысл.

— Думаю, что ты начинаешь понимать… Ребекка, — с расстановкой выговорил он ее имя. — Ребекка — это ведь из древнееврейского? Чародейка. Соблазнительница. Расскажи-ка мне, моя любимая, моя невеста, как ты себя чувствуешь, когда сама попала в ловушку? — злорадно протянул он.

Как себя чувствуешь? — прозвучало в ее ушах словно эхо. Ей казалось, что она распадается на миллион частиц. Но она не даст Бенедикту насладиться зрелищем ее полного уничтожения. Она медленно отвернулась от него и спустила дрожащие ноги по другую сторону кровати; ухватив край простыни, она потянула ее на себя и обернула свое обнаженное тело. — Затем невероятным усилием воли встала на ноги. И лишь тогда повернулась к нему лицом — между ними стояла кровать.

— Следователь вынес заключение о случайной смерти, — тихо сказала она. Почему он обвиняет ее? Она абсолютно ни при чем.

— Да, но мы оба знаем, откуда такое заключение: не компрометировать же добропорядочную католическую семью. Мать не показывала при расследовании дневник ее юного сына — с излияниями о безнадежной любви. Ты собиралась бросить его на следующий день и отказалась от предложенного им кольца.

Бенедикт обошел вокруг кровати, схватил ее левую руку и потер большим, пальцем обручальное кольцо, наблюдая за ней. В золотисто-карих глазах блеснул дикий огонь. Она взглянула на их соединенные руки.

— Гордон купил тебе это кольцо много лет назад, но от него ты принять его не пожелала. Не правда ли, ирония судьбы? Ты чуть было не вырвала то же самое кольцо у меня из рук, когда я предложил его тебе, — цинично проговорил он. — Но ведь ты меня любишь, это так лестно! — Он приподнял ей подбородок, принуждая взглянуть ему в лицо. — Не правда ли, Ребекка?

Она вспыхнула от чувства униженности.

— Нет, не люблю, — солгала она, впрочем, лишь наполовину. Она любила Бенедикта, но не этого мстительного незнакомца. Как может она любить человека, когда каждый его взгляд излучает ненависть!

Напряжение спало с его мускулов, когда она сказала «Нет», и он отдернул от нее руки, как если бы прикосновение к ней было заразным. Она почти физически ощущала исходящую от него злобу и, покрепче обернув себя простыней, собрав ее складками наподобие малоазийского балахона, с достоинством отступила назад — и чуть было не упала, запутавшись ногами в простыне.

Бенедикт подхватил ее и сжал за плечи, удерживая около себя.

— Поступки говорят громче слов, милая моя, и то, что отвергают губы, жаждет твоя плоть, — проговорил он с грубым триумфом. Его дерзкий взгляд упал на ее полную, с затвердевшими сосками грудь, обрисованную мягким шелком простыни.

С пунцовым от негодования лицом она попыталась оттолкнуть его:

— Нет!

— Пятнадцать минут назад ты молила меня о любви. Теперь, я думаю, ты можешь понять, какие муки испытывал мой брат, когда ты его отвергла, — сказал он злорадно и, подняв ее как перышко, бросил на кровать. — Оставайся здесь и обдумай все, пока я приму душ и оденусь. Тогда мы поговорим. — Последние слова прозвучали угрожающе.

«Обдумай все…» Скорее прочь отсюда! Она вскочила, нашла на полу трусы, бюстгальтер и быстро оделась. Ужас переполнял ее; предчувствие беды заставило ее поехать в Лондон, и предчувствие оправдалось. Она была слишком ошеломлена, чтобы в полной мере оценить случившееся, но понимала, что подставила себя сама.

Бенедикт был прав, когда говорил, что она чуть было не оторвала ему руку вместе с кольцом; воспоминание об этом оскорбляло ее. События последних недель чередой пронеслись в голове. Бенедикт никогда ее не любил, даже их близость была фальшью с его стороны. Она вспомнила, как он сказал: «Прости меня, Боже»… или «Прости меня, Гордон»? Он никогда не хотел обладать ею, это она сама бросилась в его объятия.

Трясущимися руками она застегнула пуговицы на платье и сняла кольцо с руки. С мечтой о любви и замужестве было покончено.

Она подняла голову на звук его шагов. Бенедикт выглядел великолепно. На нем был синий дорожный костюм из хлопчатобумажного велюра; темные волосы, еще влажные после душа, были зачесаны назад, открывая высокий лоб.

Ребекка вспыхнула, у нее засосало под ложечкой при мысли о том, что она его потеряла. Но нет, никаких сожалений! Она подавила в себе непрошеную горечь утраты и хладнокровно посмотрела ему в глаза. На ее протянутой руке лежало кольцо.

— Возьми его обратно. Я все поняла, Бенедикт. — Он жаждал мести и использовал ее любовь для достижения своей цели.