Убийственная ложь

сиреневой ленточкой, а зеленой. Тупо смотрел, как торт медленно расползается во все

стороны. А он, ненормальный, вообразил себе бомбу!

А это что белеет на полу? Два конверта, густо обрызганных кровью. Интересно, что в них? И кто им написал? Пусть одно – мать Марон, а второе? Разве что это послание

от Всевышнего, наставляющего его в критический момент на путь истинный?

Заставил себя наклониться, избегая смотреть на труп. Содрогаясь в нервном

ознобе, поднял белые прямоугольники. И недоуменно шевельнул бровью, увидев, что

первое подписано… Элен. Еще больше удивился, когда прочел адрес второго

отправителя: «Почтовая служба Соединенных Штатов Америки».

– Что им всем от меня нужно? – произнес, сам того не замечая, вслух.

И разорвал конверт, подписанный экс-любовницей.

«Милый Крид! Не сочти мое письмо нахальством и разреши тебя так и дальше

называть. Прочитав послание, ты поймешь, почему я имею на это право.

На тот прошлогодний раут в число приглашенных я угодила благодаря Жавиго. Я в

тебя влюбилась. Хотя никогда об этом не говорила. Ведь у тебя была жена, с которой ты

не один год дружно и вполне счастливо жил.

Как я должна была поступить в сложившейся ситуации? Не знаешь? Не

представляла себе этого и я. Ведь три на два без остатка не делится, как ни изворачивайся.

Не скрою, до нашей встречи я проводила время с мужчинами. И сексом с ними

занималась. Чисто машинально, как заводная игрушка. С тобой, поверь, было совсем по-

другому. И вовсе не потому, что у тебя «это» получалось как-то по-особенному. Нет! А

единственно потому, что это был ТЫ (хорошо известно, что мужчины ради секса играют в

любовь, а женщины ради любви играют в секс).

42

Извини за интимные подробности, но ты первый в моей жизни, с кем я рискнула

заниматься «этим» без предохранительных средств. Дело в том (ты этого тоже не знаешь), что я с детства страдаю тяжелейшей формой гемофилии. И беременность – стану ли я

рожать или делать аборт – равнозначна смерти.

Не пойму, что мной двигало и о чем я думала, когда ложилась с тобою в постель, как вполне здоровая женщина, не прибегая к контрацептивам, чего раньше никогда себе

не позволяла.

Наверное, ты уже догадался: в один из далеко не прекрасных дней я убедилась, что

«залетела». И знаешь, даже не испугалась. Ведь там, под сердцем, находилась частичка

тебя. Нелогично? Глупо? Наверное. Но все произошло именно так.

Буду откровенна, в глубине души некоторое время теплился огонек слепой

надежды, что наш роман – не адюльтер, что это навсегда.

Но даже если нет (ты так страдал – я же видела! – от того, что вам с Марон не

суждено иметь детей), решила: будь что будет, умру сама, однако от малыша не

избавлюсь. Ты ведь – верила в это безоговорочно! – в случае трагического исхода его не

бросишь. Собственная смерть меня нисколько не пугала, как не пугает сейчас.

Страшно за время нашего знакомства стало лишь однажды. Когда произошел наш

окончательный разрыв. И не потому, что это случилось, а потому, что ты был так жесток.

От неожиданности и твоего неумолимого тона растерялась, несмотря на то, что мысленно

подобную ситуацию «прокручивала» не единожды.

Поэтому, прости, и произнесла неумную фразу «Ты еще об этом пожалеешь!», которую, как поняла из последнего нашего разговора по телефону, ты, невесть почему, расценил, как угрозу и даже шантаж.

Напрасно ты подумал плохо и о Жавиго – моем кузене. Да, возможно, хотя этот

тезис и достаточно спорен, место танцовщицы в кордебалете – не самое прекрасное

занятие для молодой девушки. Однако в той ситуации для меня это был выход. Во всяком

случае, не приходилось думать о куске насущного.

А теперь – о главном. Хотя, что в моем послании главное, а что – нет, определить

не просто.

Ты, думаю, уже догадался: я – о деньгах. Боже, сколько я передумала, прежде чем

решиться их у тебя попросить! Почему не сказала, зачем именно такая сумма

понадобилась?

Дело в том, что за несколько недель до того, как ты сказал мне «прощай», я

побывала в одной из суперсовременных частных клиник Санта-Круса (чтобы попасть туда

на прием, пришлось продать все твои подарки; оставила только амулет). Там заявили, что, несмотря на коварность гемофилии, они могут попытаться сохранить жизнь и мне, и

ребенку. При одном условии: весь, оставшийся до родов срок, я должна лежать у них под

пристальным наблюдением специалистов. И стоит такое «сохранение» сто тысяч песо.

Каждую из наших последних встреч я собиралась тебе обо всем рассказать. Да так

и не осмелилась! А потом… мы расстались.

Что оставалось делать? Снова отправилась в Санта-Крус. И, окрыленная

подтвердившимися благоприятными прогнозами, проявила непростительную слабость –

набрала номер твоего телефона. Первый раз – безуспешно: тебя не оказалось на месте.

Потом мы довольно странно поговорили.

Но это ли беда, если ты пообещал ссудить меня необходимой суммой?

Безусловно, я могла сказать правду, назвать номер счета клиники, на который

следует перечислить деньги. Однако такой шаг показался слишком грубым, что ли.

Смахивающим, да-да, на шантаж: любовница, прикрываясь (или угрожая) ребенком, требует от его отца денег.

К тому же, гарантии медиков – гарантиями, но случиться могло все, что угодно. И

в случае гибели малыша (ультразвуковые исследования показали, что «юная креолка», как

43

ты меня называл, когда пребывал в хорошем расположении духа, должна разрешиться от

бремени особью именно мужского пола) зачем тебе знать о его существовании?

Наличные – вот в чем увидела спасение. А ты пришел к такому странному и

страшному выводу. Совсем, оказывается, не знал собственную любовницу.

Сразу же после того, как Жавиго сообщил мне о твоем отказе, я вернулась в Ла-

Пас. И решилась на аборт. Не думая о себе. В голове билась одна-единственная мысль: обеспечить малышу достойную жизнь в одиночку я не смогу. Даже если останусь жива. А

плодить нищету – аморально.

Да, не удержалась и позвонила тебе еще однажды. Чтобы открыто сказать, как тебя

люблю. Увы, связь была очень плохой, и я даже не знаю, разобрал ли ты мои слова.

Закончив письмо, попрошу отправить его с курьерской доставкой. Расплачусь

твоим единственным подарком, который у меня остается, – амулетом.

Прости, что пишу на домашний адрес – рассчитываю на тактичность твоей

супруги. Вы ведь, помню по твоим скупым словам, друг другу полностью доверяете, и она

не позволит себе вскрыть конверт, адресованный тебе.

Если вдруг захочешь меня увидеть, не пытайся. Дома меня не найдешь. Я лежу на

тростниковой циновке в хижине из дерновых блоков без единого окошка в квартале, где

живут знахари племени кольяуайа. Плошка с жиром ламы дает совсем немного света.

Впрочем, может, это и лучше. Ибо мне кажется, что в темноте я вижу тебя. Впрочем, не

исключаю, что это галлюцинации…

Проблема в том, что аборт мне старуха сделала неудачно. Да ещё моя роковая

болезнь. Во всяком случае, я истекаю кровью, и, чувствую, как во мне постепенно угасает

жизнь.

Кстати, я видела твой «Сиг», когда сразу после аборта, имея еще силы, выходила за

конвертом. Боясь, что ты меня тоже можешь случайно засечь, быстро юркнула в

ближайший переулок.

Когда ты будешь читать письмо, меня, скорее всего, уже не будет во «внутреннем

мире», населенном людьми. Огромные черные псы по тонкому волосяному мосту, переброшенному через страшную пропасть, переведут «крошку Элен» (ты еще не забыл, что называл меня и так?) в землю немых. Где я увижу Копье света, Луч солнца и

Млечный путь.

Прощай, любимый! Прощай навсегда! Мы с тобою, если будет угодно богам,