Страница 14 из 15
Однако новый архиепископ, политичный Иона, нашел веский аргумент для успокоения экстремистов: «О безумнии людие! Аще вы великого князя убиете, что вы приобрящете? Сын бо его большей, князь Иван, и послышит ваше злотворение… и часа того рать испросивши у царя, и пойдет на вы, и вывоюет землю вашу всю»[75]. Архиепископ рассчитал верно: новгородцы больше всего боялись татарской рати, с которой они никогда не сталкивались. Великий князь Иван действительно оставался в Москве. В отсутствие отца он, видимо, руководил всеми делами и мог быстро подойти с ратью для наказания новгородцев. В январе 1460 года Иван сыграл крупную роль именно благодаря своему отсутствию в разбушевавшемся вечевом городе. Ошибался (может быть, умышленно) Иова только в одном – никаких сношений с «царем» (ханом) в это время не было, да и позднее никогда в жизни Иван Васильевич не обращался за помощью к Орде.
Угроза подействовала. Возбуждение улеглось. Но не только страх перед расправой сыграл свою роль. Далеко не все новгородцы были настроены враждебно по отношению к Москве. «Молодшие люди», низы новгородского общества, не очень стремились к разрыву с великим князем. В походе 1456 года, например, их участвовало «не много», что подчеркнул новгородский летописец. В Новгороде, как и повсюду на Руси, росло сознание общности русского народа, его единства в противоположность феодальной раздробленности, от которой устала Русская земля.
Зимние переговоры с господой закончились мирно, но к существенным результатам, по-видимому, не привели. Гораздо большее значение имело другое событие. Из Новгорода Василий Васильевич отправил во Псков сына Юрия, «понеже бо обидяху их немцы».
Пограничный Псков занимал особое положение. Его политический строй был однотипен с новгородским – формально Псков считался «младшим братом» Новгорода, а когда-то был его «пригородом». Но фактически уже давно между обеими боярскими республиками не было по-настоящему дружеских отношений. Не раз приходилось псковичам в одиночку отбиваться от воинственных немецких рыцарей Ливонского ордена и от полков литовских великих князей. Приходилось воевать и с самим «старшим братом». В этих условиях псковская господа вынуждена была лавировать. Когда-то Псков освободили от немцев полки Александра Невского, и в трудные времена псковичи обращались за помощью к великому князю. Однако они не хотели окончательно рвать с Новгородом, а во времена княжеских усобиц вынуждены были принимать у себя и литовских князей. Вот и сейчас князем во Пскове был Александр Васильевич Чарторижский, изгнанный из Новгорода после Яжелбицкого мира.
Василий Васильевич готов был признать его псковским князем, если он примет вассальную присягу. Категорический отказ Чарторижского заставил псковичей сделать окончательный выбор в пользу Москвы. Чарторижский уехал из города, а псковичи «с великою честью» приняли юного Юрия Васильевича. Как представитель своего отца, он был посажен на стол в Троицком соборе и получил в руку меч Довмонта – псковскую святыню, память о храбром князе, защищавшем Псков от Литвы и немцев в последние десятилетия XIII в. Узнав о прибытии во Псков великокняжеских войск, орденские немцы поспешно заключили мир[76]. Отныне Псков, сохранив все внутреннее устройство, неразрывно связал свою судьбу с великим князем и принимал из его рук князей-наместников. Именно это событие следует считать переломным в истории Пскова. Именно в это время – в 1460 году – он фактически вошел в состав нового государства с центром в Москве.
В августе Ахмат, новый хан Большой Орды, напал на Рязань. Помня прошлогоднее поражение на Оке, ордынцы не стали на этот раз рваться на московское направление, а решили ударить по пограничной области на правом берегу реки.
Три недели стоял Ахмат под Переяславлем Рязанским, «на всяк день приступая к граду». Но стойко держались рязанцы, обороняли свои стены, делали вылазки. Пришлось Ахмату пойти «прочь с великим срамом». Просчитался хан, последовав совету мирзы Казат-улана, – тот уверял, что сильного сопротивления не будет[77]. Это была первая встреча Ахмата с Русью.
Прошел год. Умер митрополит Иона. На смену ему русские епископы избрали Феодосия, архиепископа Ростовского. Умер в Твери великий князь Борис Александрович, тесть великого князя Ивана, оставив на великом княжении малолетнего Михаила, сына от второго брака. Великий князь Василий собирал войска у Владимира, готовясь идти на Казань, но пришли казанские послы, и был заключен мир. Ездили в Новгород послы великого князя и вели бесплодные переговоры с господой. Василий Васильевич гневался, грозил войной…
Наступил март 1462 года, тревожный месяц перехода от зимы к весне. Вскрылось, что «многие дети боярские» двора заточенного в Угличе князя Василия Ярославича составили заговор, чтобы освободить своего князя и бежать с ним в Литву. Но речь шла не только об освобождении узника. Его сын Иван заключил в Литве договор с другим беглецом, Иваном Андреевичем, бывшим князем Можайским. Великокняжеский стол должен был получить Иван Андреевич; к Василию Ярославичу отходили Бежецкий Верх, Звенигород и Суходол; сыну его Ивану создавался самостоятельный удел – Дмитров и Суздаль. Договорились князья-эмигранты и о разделе великокняжеской казны, волостей, сел; предусмотрели и раздел пленников («нятцев»), которых думали захватить во время похода; выработали гарантии неприкосновенности уделов в дальнейшем… Феодальная война готова была вспыхнуть снова.
Копия («список») с этого договора, хранящаяся ныне в Российской Национальной библиотеке в Санкт-Петербурге, попала в руки московских властей[78]. Не холодный гнев, а дикая ярость овладела Василием Васильевичем. Москва содрогнулась от казней. Заговорщиков били кнутом, отсекали руки и ноги; привязав к конским хвостам, волокли по городским улицам и торговым площадям, а затем отрубали головы… «Николи же таковая не слышаша, ниже видеша в русских князей бываемо», – горестно замечает неофициальный летописец[79]. Только через сотню лет, при Иване IV, увидели москвичи подобные сцены, правда в сильно увеличенном масштабе.
Кровавой зарей догорал бурный век великого князя Василия Васильевича. В те же мартовские дни он заболел, по его мнению, «сухотной болезнью». Велел прикладывать к телу зажженный трут. Но испытанное средство не помогло. Начали гноиться раны… Приближался конец. Захотел перед смертью постричься в чернецы, как было в обычае у князей. Но почему-то «не даша ему воли» – пришлось умирать мирянином, а не иноком. Красивым, четким почерком писал предсмертную духовную великого князя дьяк Василий Беда. Поздним вечером в субботу, 27 марта, Василия Васильевича не стало[80].
Храбрый в бою, неистощимо энергичный, опрометчивый и мстительный, доверчивый и коварный, Василий Васильевич (в позднейшей литературе получивший стойкое прозвище «Темный», неизвестное его современникам) внес свой вклад в историю Русской земли. Победа в феодальной войне, укрепившая первенство Москвы, – главное дело его жизни.
Как же распорядился он плодами своей победы?
Духовная грамота главы феодального княжества – важнейший политический документ. Это одновременно и итог, и программа. Перед нами – духовная великого князя Василия Васильевича[81]. Первая статья ее вполне традиционна. Она устанавливает порядки в великокняжеской семье. «Приказываю свои дети своей княгине. А вы, мои дети, живите заодин, а матери своей слушайте во всем, в мое место, своего отца». Характерная черта Средневековья – тесное переплетение общественного и личного, политической власти и семейной традиции – отразилась в духовной Василия Васильевича так же полно, как и в завещаниях его предков.
75
ПСРЛ. Т. 20. Ч. 1. С. 264; Т. 23. С. 156.
76
ПСРЛ. Т. 25. С. 276; Псковские летописи. М.—Л., 1941. Т. 1. С. 58–60.
77
ПСРЛ. Т. 23. С. 156.
78
Духовные и договорные грамоты… С. 199. № 62.
79
ПСРЛ. Т. 23. С. 157.
80
Там же. Т. 25. С. 277.
81
Духовные и договорные грамоты… С. 193. № 61.