Страница 26 из 46
Рано или поздно заговорили о судьбах местного овцеводства. Ему повезло, замечательный ученый, направлявший овцеводство Киргизии, Михаил Николаевич Лущихин — понимал, какими должны быть овцы, способные освоить эти края [10]. Он вывел породу киргизских тонкорунных овец, скрещивая привозных овец с местными и отбирая на племя ягнят высоконогих, легких, прыгучих, не боящихся мороза и ветра, сытых на скудных пастбищах. Но меня подкупало, что Михаил Николаевич ценил и местную киргизскую породу овец, помог ее сохранить и улучшить. Он понимал, что в условиях Алая нужны овцы особые, чемпионы по приспособленности, те, что выжили после сотен лет жесткого отбора. Среди алайских овец особо ценятся белые овцы, их шерсть замечательна для тканья ковров. Ильяс Ботбаев, ученик Лущихина, посвятил алайским овцам свою работу и жизнь.
Среди разговоров о том, о сем я не забыл попросить подкормку для овец нашей отары. Рассказ о молодых братьях-чабанах, об их мечте стать лучшими порадовал всех тем, что растет молодая смена пастухов.
Опасное пастбище
Мы выехали из кишлака около десяти часов утра. Овазбек, не торопясь, трусил впереди на черном жеребце, что-то напевал, а умолкнув, поворачивался ко мне и спрашивал: «Ну как? Не устал?» Черные усы словно перечеркивали его лицо, придавая выражение лихости и уверенности в себе. Овазбек возвращался к своему стаду яков. Я еле уговорил его взять меня с собой. Теперь я старался быть ему как можно более легким спутником.
Солнце пригревало все сильней и сильней, сгоняя со склонов свежевыпавший снег. На крутых подъемах наши кони скользили по узкой тропе, так что я инстинктивно клонился в сторону от обрыва. Часа через три мы добрались до большой поляны, где за большим глиняным дувалом были сложены кипы прессованного сена. Здесь же одиноко стоял верблюд. Однообразная верховая езда уже порядком наскучила мне, и я с радостью принялся помогать Овазбеку вьючить верблюда сеном, которое нужно было, чтобы прокормить лошадей высоко в горах. Лишь яки могут довольствоваться редкими пучками травы, пробивающейся между скал.
Снова мы потянулись вверх. Верблюд тихонько постанывал, однако на удивление бодро тянул сено в гору.
Уже довольно высоко, на небольшом уступе, обложенном по краю камнями, мы разгрузили сено и, оставив возле него верблюда, продолжили путь. Груза прибавилось — каждый взял с собой по тюку сена, чтобы покормить лошадей ночью. Прямо по каменной осыпи челноком, вправо-влево, но все время вверх мы забирались выше и выше, а конца подъему не было.
Уже малые отроги остались далеко внизу, и сам большой Алай — хребет, напоминавший зубчатую стену (Чон Алай — большой Алай, кирг.), — встал рядом. Оглядываясь, я видел далеко внизу просторную Алайскую долину с редкими кишлаками у реки. По глубоким ущельям Большого Алая параллельно друг другу к долине спускались ручьи. Сейчас о них напоминали лишь наледи, голубыми линиями перечеркнувшие заснеженный хаос гор.
Там, где подъем к гребню Алая переходил в крутую стенку, в заснеженном цирке Овазбек натянул палатку. Рядом из камней выходил ручей. Пока я привязывал коней, Овазбек долго рассматривал склон и гребень хребта в бинокль. Наконец он заметил едва заметных отсюда яков. Я тоже стал рассматривать черные и пестрые точки, медленно ползавшие по отвесным с виду стенкам. Ради них я столько пролетел и проехал за последние дни!
— Вчера я оставил стадо правее, — говорит Овазбек. — Старался подальше отогнать от перевала Сары-Бука. Пусть здесь едят. Корм есть.
Прикидывая, сколько еще нужно подниматься до яков, я вдруг вспомнил, как в первый день приезда в совхоз «Чон-Алай» бегал стометровку: «Задохнусь или нет?» Тогда все оказалось в порядке — три тысячи метров высоты ощущались не слишком сильно. Здесь уже было четыре, а мне не хотелось осрамиться перед Овазбеком.
След в след, экономя силы, я тянулся за пастухом, повторяя каждое его движение. Часа через полтора мы выбрались на гребень отрога. Теперь уже некоторые из яков были на одной с нами высоте. На шум сорвавшегося из-под моей ноги крупного камня животные, как по команде, подняли головы. Ближние к нам, недовольно взмахнув хвостами, прыжками присоединились к стаду.
Присев на камень, я осмотрел стадо в бинокль. Яки широко разбрелись по крутому южному склону, некоторые из них поднялись почти к гребню хребта. Там не было заметно ни травинки. Не знаю, чем привлекала их высота.
Переводя взгляд с одного яка на другого, я невольно отметил, насколько они не похожи ни на один из других видов быков. Головы их были малы в сравнении с туловищем, но рога длинны и остры. За короткой шеей круто вздымался загривок. Центр тяжести был сильно смещен вперед, как, впрочем, и у других горных животных. Очень длинная, у большинства черная шерсть покрывала грудь, ноги, живот и хвост, делая яков удивительно мохнатыми и приземистыми. У более старых яков длинный шлейф волос спускался с боков почти до земли, словно на них была надета юбка. Легкость движений, укороченность туловища и головы скрадывали величину животных.
Осматривая стадо, я не заметил ни одного новорожденного.
— Как бы узнать, какая из маток будет скоро телиться? — спросил я у Овазбека. — Для меня очень важно понаблюдать за ячонком с первых минут жизни.
— Наверно, никак не узнаем. Если только следить все время. А ночью нельзя — холодно и темно.
Овазбек полез вверх — собирать яков, поднявшихся на каменные зубцы хребта, а я остался наблюдать, кое-как укрепившись на склоне. Для меня, зоолога, изучающего поведение животных, был интересен буквально каждый шаг, каждое движение яков. Пока что они мало известны науке, хотя животноводы проявляют к ним все больший интерес. Возникают даже специальные совхозы, занимающиеся разведением яков. Ведь в суровых горах Центральной Азии их нельзя заменить ни одним животным. Яки проводят жизнь среди пустынных гор, находят корм на почти голых скалах и дают прекрасное мясо, кожу, шерсть. (Модницы даже делают из шерсти яков шиньоны.) Наблюдая за животными в естественных условиях, высоко в горах, в самый ответственный момент их жизни — появления на свет детенышей, — можно получить очень интересные сведения. Впоследствии они должны обернуться практическими рекомендациями для животноводов.
Бросалось в глаза своеобразие повадок яков, рожденное жизнью в горах. Они почти не боялись криков и свистов Овазбека, но случайный камень, сорвавшийся из-под его ноги, вызывал немедленную реакцию. Видимо, это следствие близкого знакомства с лавинами и камнепадами. Удирая, яки свечой задирали хвосты и, смешно взбрыкивая, прыжками спускались по каменным осыпям. Пасшиеся внизу часто воспринимали такой спуск как сигнал нападения и встречали беглецов широким лбом и рогами. Столкнувшись с глухим стуком, яки несколько минут бороздили склон широкими округлыми копытами, пытаясь потеснить друг друга. Ни крутизна, ни высота нисколько не смущали их. И вверх, и вниз они двигались одинаково легко, так что трудно было поверить, что в каждом животном по пятьсот килограммов.
Уже поздно вечером мы спустились к палатке и впервые с раннего утра поели и напились зеленого чая. Так для меня началась жизнь топос-чу — яковода, как говорят по-русски. Дважды в день, утром и вечером, мы поднимались к стаду, проверяли, все ли животные на месте, возвращали тех, которые ушли слишком далеко. Я помогал Овазбеку собирать стадо. Это приносило мне куда больше знаний, чем если бы я тихо наблюдал со стороны. Днем мы поочередно спускались к верблюду, поили и кормили его, привозили к палатке тюк сена для лошадей.
Иногда Овазбек уговаривал меня вернуться в деревню.
— Напрасно здесь сидишь, — говорил он. — Скоро приедет Аким, спустим стадо вниз. Там есть кошара, кибитка, будет много ячат. Тебе легко будет смотреть. А здесь если и родятся, то один-два. Холодно, есть нечего. Поезжай в кишлак.
Мне казалось, что глаза его в этот момент чуть-чуть смеялись, словно он испытывал меня.