Страница 17 из 45
И вновь последовало несколько хлестких ударов.
— Ну, как, согрелся? Это еще тебе цветочки. Утречком хозяин пожалует. Вот тогда держись, паря. Покудова.
Порфишка вышел. Нудно скрипнула железная дверь, звякнул засов.
Стенька, превозмогая боль, оглядел свое узилище. Так вот оно какое! В селе давно говорили, что приказчик приспособил свой каменный подклет не только для хранения овощей, товаров и разного домашнего скарба, но и для наказания в нем особо провинившихся людей, для чего в подклете отгорожен небольшой, но страшный застенок, какие до сих пор имелись в некоторых помещичьих владениях.
«И впрямь застенок, — подумалось Стеньке. — Оковы, колодки, на стенах висят плетки, кнуты, клещи, Ну и ну!».
Горькая усмешка скривила губы. Попался, как недоумок. Ведь мог бы предугадать, зачем его ведет к дому приказчика Порфишка. Букан, конечно же, не простит ему такого зубодробительного тычка. «На куски порежу, собака!» Этот злобный человек и впрямь может его искалечить, и ничего с этим не поделаешь. Заковали, как государственного преступника, и жди теперь палача. Хоть бы кому весточку подать, но в застенке даже щелочки на улицу нет.
Неужели пропал ты, Стенька? Приказчик может сделать самое жуткое — погубит и закопает, как собаку. Никто и не узнает, куда запропал Стенька, так как никто не видел, как он шел к сторожке дома Букана. В первую очередь хватятся отец с матерью. Но первые три дня они шибко горевать не станут, ибо знают, что «непутевый сынок» может податься на заработки в трактир Абрама Мягкова, что иногда уже и случалось. Стенька на пару с гармонистом Васей, порой, получали немалый куш, хотя большую часть заработка отдавали хозяину заведения. Стенька, надо отдать ему должное, деньгами не сорил: полностью отдавал отцу, на что тот говаривал:
— Все равно безголовый ты, Стенька. Неужели так всю жизнь и будешь дурака валять? Тальянкой не проживешь и дома не построишь. В сотый раз скажу тебе: огородом надо жить. Вон братья мои как хорошо в Питере размахнулись. И сын мой Дмитрий пишет, что огородные дела идут недурно. Слава Богу, жена его Настасья во всем помогает. Я ж один остался, яко перст.
— Ефимка недавно народился. Скоро первым помощником тебе будет.
— Тебе бы все шуточки. Ефимке — третий месяц. Когда еще он станет огородником, если в отцовский корень пойдет. А ты вот…
Отец махнул рукой, а затем щелкнул кошельком.
— Сколь тебе на леденцы да пряники? С Настенкой, никак, провожаешься?
— Денег не надо, батя.
— Это почему?
— Я на Настенку всегда три гривенника оставляю. Закормил пряниками.
— Ну-ну. Ты ее не обижай. Славная девушка…
На сердце Стеньки посветлело, даже застенок не показался ему таким мрачным и холодным. Настенка!.. С каждым месяцем она все больше и больше нравилась ему, а затем, после попытки изнасилования Буканом, он и вовсе привязался к девушке, сам не понимая, почему теперь так сладостно становится на душе при виде милых Настенкиных глаз. Неужели он больше их никогда не увидит?
И вновь на сердце Стеньки навалилась каменная глыба. Как вырваться из этого жуткого узилища? У него даже руки связаны, а то бы он, со своей могучей силой, сделал попытку избавиться от оков. Что-то будет утром?
Среди ночи Стенька, лежащий на куче жухлой соломы, услышал, как звякнула щеколда двери, а затем в застенок вошел молодой русобородый мужик в пестрядинной рубахе и кожаных сапогах. Стенька его признал — Гурьянка Марец, один из дворовых людей князя Голицына, теперь находящийся под началом Букана.
Гурьянка прикрыл за собой дверь и почему-то весело глянул на узника.
— Ну что, Стенька? Небось, костолома Букана ожидаешь?
— А тебе, никак, весело?
— Весело, Стенька. Никогда не видел, как под ногти иглы забивают и как клещами кости размалывают. Любо дорого поглядеть.
— Сволочь ты.
— А какой человек без червоточины? Ну, хватит, покалякали. Сейчас я тебя раскую.
Стенька глазам своим не поверил. Вскоре он свободно поднялся на ноги и удивленными глазами посмотрел на Гурьянку.
— В толк не возьму.
— Не все в этой жизни объяснимо, паря. Потом расскажу, а сейчас, дай нам Бог, тихо уйти из дома Букана. Следуй за мной.
Бог миловал. Вскоре оба оказались вне хором приказчика.
— А дальше куда, Гурьянка?
— Кони в ночном, знаешь, где пасутся?.. Вот туда и двинем.
Еще через несколько минут оказались на оседланных конях с торбами наперевес.
— Бежать надо, Стенька, иначе ни мне, ни тебе больше не жить.
— Тебе-то почему?
— Долгий сказ. А сейчас махнем к Суздальскому тракту. Скоро рассвет. Гони, паря!
Глава 9
ПАКОСТЬ БУКАНА
Утром в избу Андрея Грачева ворвался Букан с бешеным лицом.
— Где твой сын? Сказывай!
Андрей Гаврилыч посмотрел на приказчика удивленными глазами.
— Не пойму, о чем речь, Корней Африканыч. Сын вечером ушел на гулянку и пока не вернулся.
— Буде врать! Сказывай, Грач, куда твой бунтовщик подался!
Букан едва плеткой не замахнулся.
Андрей Гаврилыч, человек невозмутимый и степенный, норовил урезонить приказчика.
— Вы бы, любезный, плеточкой не размахивали. Мало ли где мой сын загулял.
Букан исподлобья посмотрел на Грачева и слегка остыл. Сей огородник, никак, и в самом деле ничего не знает о своем сыне. Звучно сплюнул и, резко хлопнув дверью, вышел из избы.
Долго размышлял: куда же могли умчать на ворованных конях Стенька и Гурейка. Может, к Москве, может, к Ярославлю, а может, и в дремучих лесах укрылись. Попробуй, узнай. Погоня бессмысленна: дорог на Руси не перечесть.
Будь проклят этот Гурейка!
Еще два года назад, летом, в Сулость приехал князь Голицын, придирчиво осмотрел вотчину и остался приказчиком доволен:
— Кажись, все у тебя ладно. Мужикам потачки не давай. И побольше оброков!
— Буду стараться, ваше сиятельство.
На прощанье князь Сергей Михайлович Голицын произнес:
— Привез тебе в помощь своего дворового человека Гурейку.
— Премного благодарен, ваше сиятельство. Дворовые позарез нужны.
— Гурейка Марец — человек своенравный, держи его в ежовых рукавицах.
— Аль в чем провинился, ваше сиятель-ство?
Но князь почему-то отмолчался. После его отъезда в Москву этот же вопрос приказчик задал самому Гурейке:
— Отчего тебя, Марец, из первопрестольной вытурили?
— Это уж мое дело, приказчик.
— Нет, милок, ныне уже мое, коль под моей рукой ходить будешь. Сказывай!
— Не доставай, приказчик. Ничего любопытного. Не хочу рассказывать.
— Дерзишь, милок. Ну-ну, я из тебя дурь-то выбью. Бери вилы и ступай на конюшню. И чтоб все стойла выскреб и вычистил.
Посылал Гурейку на самые тяжелые и черные работы, но тот не только не роптал, а лишь весело посвистывал, чему немало удивлял приказчика. Иногда глянет на Гурейку, хмыкнет. И чем он их сиятельству не потрафил? На все руки от скуки, придраться не к чему…
И вдруг такой неожиданный выпад. Недаром говорят: в черном омуте черти водятся. Сучий сын! Что побудило Гурейку вызволить из подвала сына Грача? Что ему в голову втемяшилось? Теперь ищи-свищи.
Жаль, страшно жаль, что не удалось изувечить Стеньку. Уж так хотелось ему косточки пересчитать. Неужели Стенька останется не отомщенным? Сволочной сын. И отец ходит, как ни в чем не бывало. Но того не будет.
Позвал ближнего слугу и произнес:
— Огородника-то нашего в покое оставим, Порфишка?
— Нет резону, хозяин. Коль такого непутевого сына взрастил, значит, и его вина. Буде ему в почете ходить.
— Буде… Но что придумать?
— А и придумывать нечего. Чем славится Грач? Огородом. Вот его и окропим.
— Не понял, Порфишка.
— Ночью полить гряды карасином — и вся недолга.
— Дело придумал, но карасину целу бочку надо. Многонько, Порфишка.
— Не жалей, хозяин… Вон зубы-то…
— И не поминай. Аглицкий дантист такую цену заломил, что волосы дыбом.