Страница 15 из 45
Тихонова охватил липкий пот. Снял лисью шапку и, вытирая лысину ситцевым платком с синей каемкой, глянул на бурмистра.
— Душно тут. Дойду до лавки кваску выпить.
Но бурмистр намерение Тихонова пресек:
— Сиди, Николай Григорьич. Ты ж у нас главный свидетель. Вдруг квартальный заявится. Сиди!
Добрый час сидели, пока в участке не появился ростовский надзиратель Григорий Васильевич Агалавцев: среднего роста, сухопарый, с пышными кучерявыми бакенбардами на тугих багрово-красных щеках. Лицо его не выражало довольства: черт те что! В самый праздник, ради какой-то пустяковины, надо являться в присутствие.
Хмуро глянул на бурмистра:
— Что-нибудь сверхъестественное, Иван Степаныч?
Квартальный знал всех волостных бурмистров в лицо.
— Совершенно точно-с, господин надзиратель. Доложу в вашем кабинете.
Мало погодя, в кабинет был вызван волостной писарь и бывший бурмистр.
— Скажите, гражданин Тихонов, какой документ вы везете с собой?
Тихонов вылупил на квартального невинные глаза.
— Да вы что, господин надзиратель? Какие могут быть у крестьянина документы?
Ореховые глаза квартального обратились к Василию Горохову.
— Проясните, волостной писарь, ситуацию гражданину Тихонову.
— И проясню! Мне с ним не детей крестить. Сей фрукт, — длинный указательный палец Горохова ткнулся о сюртук бывшего бурмистра (свой тулуп Тихонов оставил в прихожей) — похитил в волостном управлении, в коем я имею честь трудиться, оригинал вотчинного отпускного акта, писаного на листе сторублевого достоинства помещиком Филиппом Алексеевичем Карром, чтобы передать его за большую мзду наследнику Алексею Васильевичу, и тем самым лишить крестьян села Угодичи вольного хлебопашества.
— Врешь, Васька! — закричал Тихонов. — Не слушайте облыжника, господин надзиратель. Это он мне за поросенка мстит, кой, по недосмотру моего работника, проник в его огород и выжрал с гряды огурцы. Облыжник!
— Успокойтесь, любезный… Урядник, проверьте карманы гражданина Тихонова.
— Не имеете права! Городничему пожалуюсь!
Бывший бурмистр оттолкнул, было, урядника, но на Тихонова дружно насели Горохов и Курманов. Вскоре вотчинный отпускной акт, действительно сторублевого достоинства, оказался в руках надзирателя.
— Спасибо, господа. Непременно доложу о вашем усердии господину городничему Берсеневу, а сего мошенника тотчас отдаю под арест.
Слух о Стенькином подвиге прокатился по Угодичской и Сулостской волостям. Даже мужики стали приветливо здороваться с парнем.
— Ловок грачевский сынок. Не только на шалости горазд.
Настенка — на седьмом небе. Стенька-то — настоящий герой. Если б не он, ушла бы грамота новому барину, и тогда один Бог ведает, чтобы стало с вольными крестьянами. Как таким парнем не гордиться?!.. Одна беда: с последних посиделок Стенька так больше и не виделся с Настенкой, даже на улице не встречался. Уж не зазнался ли? Но он, кажется, не из зазнаек. Тогда почему? Надо ждать следующих посиделок.
Стеньку же все последние дни то вызывал к себе становой пристав Тараканов, то бурмистр Курманов, а то и квартальный надзиратель Агалавцев. Везде пришлось подписывать какие-то бумаги, ибо дело с похищением отпускной грамоты приняло нешуточный оборот, а все потому, что оно было связано с новым барином Алексеем Васильевичем Карром, который продолжал жить в каменном доме купца Емельянова, что близ Ивановской церкви.
Пожалуй, все крестьяне уезда всколыхнулись: неужели наследнику Карра все сойдет с рук? Аж из Москвы прикатил, чтобы тайком вернуть себе вольную, данную угодичским мужикам, а затем все так состряпать, что никакой грамоты и не было. Слава Богу, грамоту перехватили. А что же с их молодым барином? Отбоярился. Я — не я, и телега не моя.
Не ведали мужики, что еще заранее между Тихоновым и наследником произошел уговор: «Ты вот что, Николай Григорьевич, дело делай, но мое имя и на дыбе[36] забудь. Если промашка выйдет, прикинься простофилей. Мол, с барином никакого разговора не было. Зачем лежать отпускной грамоте в волостном правлении? Отнесу-ка я ее наследнику. Пусть фамильную честь и благородство Филиппа Алексеевича блюдет, детям и внукам рассказывает. Коль так скажешь, темницы не бойся. Может, простачком отделаешься, а если и угодишь в темницу, то много не просидишь. Если же на сговор укажешь, то за сговор грозит уголовная статья самая строгая, так и сгниешь в узилище. Ты это хорошо запомни, Николай Григорьевич.
«Мы, чай, с понятием, в темечко не колочены, барин. Имечко ваше и калеными клещами не вытянут».
Так и вышло. Тихонов получил небольшой срок, а молодой барин («ничего про сие дело и слыхом не слыхивал») лишь коротко побеседовал с квартальным и преспокойно отбыл восвояси в Москву.
С носом осталась и тетушка-генеральша, возмечтавшая о возвращении вольных хлебопашцев в крепостную зависимость.
Глава 7
БЛУД КОРНЕЯ БУКАНА
Сулость же, в отличие от Угодич, жила более тяжелой жизнью. Основная часть мужиков отбывала на стороне, в надежде заработать оброк князю Голицыну. Полновластным хозяином крестьян полагал себя приказчик Корней Букан, коренастый, чернобородый мужик с властными, свинцовыми глазами.
Оставшиеся в волости мужики откровенно побаивались приказчика. Букан безжалостно сек крестьян на своем дворе за малейшую провинность. Прекословить ему (если мужик был и прав) было бесполезно.
Жесток был Букан и к тому же великий прелюбодей. Жены, оставшиеся без мужиков, что были поприглядней да поядреней, не раз оказывались на дворе приказчика. Позовет вроде бы на помощь кухарке, а сам затащит молодую бабу в свою спальню и заставит ее оголиться, да еще с улыбочкой:
— Хочу на твои телеса глянуть.
— Да вы что, Корней Африканыч? Я и перед мужем-то стыжусь оголяться.
— Ничего, мы образа завесим, чтобы не стыдилась. Бог не увидит, значит, и греха не будет, хе-хе. Чай, соскучилась по мужней ласке? Почитай, полгода не видела своего отходника? А похоть, никак, забирает? Давай-ка начнем с вишневой наливочки.
— Благодарствую, Корней Африканыч, но вы меня к кухарке отпустите. Помогу, чем смогу.
— Какая кухарка, дуреха?.. Ложись на постель, сам раздену. Да ты куда, дура набитая? У меня не убежишь!
Сильными цепкими руками хватал бабу у двери и тащил на постель. Если баба начинала сопротивляться, то неизменно говаривал:
— Коль упорствовать будешь, оброк твоему мужику вдвое накину. Все в моей воле. Нечем будет платить твоему благоверному. Последнюю коровенку со двора сведу. Оголяйся!
Оголялась баба. Приказчик слов на ветер не бросал: царь и бог в вотчине. Коль не ляжешь в постель — без кола и двора останешься.
Тот же, ублаженный очередной жертвой, говаривал:
— Язык-то прикуси. Кухарке помогала — и все дела. А коль проболтаешься — жди беды.
Однако вся волость знала, что такое сходить к «кухарке». Одна щедротелая баба не пошла на приказчиков двор и изрядно за то поплатилась: за одну неделю сгорел стог сена, а корова чем-то отравилась и сдохла. Все поняли — проделки приказчика, но не докажешь: в стогу-де меж двор скитальцы — «табашники» заночевали, а корова чем-то объелась. То ли пастухи недоглядели, то ли сама хозяйка. Вот попробуй и не сходи к приказчиковой кухарке.
Но вскоре Букан перешел на девок: бабы приелись, то ли дело юные девственницы. Но тут Букан действовал с оглядкой да осторожностью, звать в свой дом, разумеется, не стал, а норовил (если это было лето) выглядеть ту или иную девушку на сенокосе или когда девицы ходили по грибы, а там уже действовать по обстановке. В последнем случае он становился охотником: брал для отвода глаз ружье и патронташ, а в карман — золотые сережки или искусственные жемчужные бусы. Стоило одной из девиц подальше отойти от подружек, как Корней Африканыч — тут как тут. Девушка испугается, охнет, а приказчик ей слово ласковое.
36
Дыба — старинное устройство для пытки.