Цвет жизни

Поэтому на следующий день я заявился в тюремную группу по изучению Библии.

Я был там единственным не черным.

Сначала мы просто смотрели друг на друга. Потом чувак, который вел встречу, дернул подбородком в сторону парня ненамного старше меня, и тот подвинулся, освобождая место рядом с собой. Мы все взялись за руки, и у этого парня ладонь оказалась мягкой, как у моего отца. Не знаю, почему это пришло мне в голову, но именно об этом я думал, когда они начали читать молитву, а потом я вдруг заметил, что говорю вместе с ними.

Я ходил на изучение Библии каждый день. Заканчивая чтение Писания, мы произносили: «Аминь», после чего Большой Айк, управлявший группой, спрашивал: «У кого завтра суд?» Обычно кто-нибудь говорил, что у него завтра предварительное слушание, или что будут брать показания у производившего арест полицейского, или что-то в этом роде, и Большой Айк отвечал: «Хорошо, тогда будем молиться, чтобы никакой полицейский тебя не подставил», – и находил в Библии слова об искуплении.

Твинки был черным пареньком моего возраста. Мы много говорили о девушках и о том, как бы сейчас было круто замутить с какой-нибудь. Но, верите ли, чаще всего мы говорили о еде, которую больше всего любили на свободе. Я бы полжизни отдал, чтобы пообедать в «Тако Белл». А Твинки мечтал только о «Шеф Бойарди».[12] Почему-то для меня не имело значения, какого цвета у него кожа. Если бы я встретил его на улице Хартфорда, я бы надрал ему задницу. Но в тюрьме было по-другому. Мы с ним парой играли в пики, мухлевали, подавая друг другу знаки руками и глазами, о которых договаривались заранее, – кто подумает, что парень из «Власти белых» и черный пацан могут работать вместе?

Однажды, когда я сидел в общем зале с другими Белыми парнями, во дворе для прогулок началась перестрелка между бандами. Потом по телевизору рассказывали, как беспорядочно летали пули и сколько человек пострадали случайно. «Вот почему, если когда-нибудь у нас будут разборки с бандами, – сказал я, – мы по-любому победим. Они не тренируются стрелять по мишеням, как мы. Они не знают, как правильно держать оружие, смотреть на мушку. Типичная ниггерская фигня».

Твинк не сидел с нами, но я видел его в другом конце зала. Его взгляд скользнул по мне, и он опять занялся своими делами. Позже в тот же день мы играли в карты на сигареты, и я подал ему знак второй раз зайти с бубны, потому что брал бубны пиками, а вместо этого он походил трефой, и мы проиграли. Когда мы выходили из общего зала, я повернулся к нему: «Какого хрена, чувак? Я же подал тебе знак».

Он смотрел прямо на меня. «Наверное, это типичная ниггерская фигня», – сказал он.

Я подумал: «Черт, я его обидел! – И потом: – Ну и хрен с ним!»

Я не перестал употреблять это слово. Но, признаю, иногда, когда я его произношу, оно застревает у меня в горле, как рыбная кость, прежде чем я выкашляю его.

Фрэнсис находит меня, когда я пробиваю ногой окно нашего дома и выдергиваю старую раму, которая падает и взрывается на крыльце дождем осколков стекла и щепок. Он складывает руки и приподнимает бровь.

– Подоконник совсем прогнил, – объясняю я. – А у меня нет монтировки.

Через зияющую дыру холодный воздух врывается в дом. Это приятно, потому что я весь горю.

– Значит, это никак не связано с твоей встречей, – говорит Фрэнсис тоном, который подразумевает: это самым непосредственным образом связано с последним получасом, проведенным мною в местном отделении полиции. Это была моя следующая остановка после больницы. Я высадил Брит, подождал, пока она заползла обратно в постель, и поехал прямиком туда.

Встречу эту на самом деле нельзя даже назвать встречей. Я просто посидел напротив жирного копа по имени Макдугалл, пока он регистрировал мою жалобу на Рут Джефферсон.

– Он сказал, что узнает, что к чему, – цежу я. – А это означает, что больше я его не увижу.

– Что ты сказал ему?

– Что эта сука убила моего ребенка.

Макдугалл ничего не знал о моем сыне и о том, что произошло в больнице, поэтому пришлось рассказать ему всю печальную историю. Тогда он спросил, чего я хочу, как будто это не было очевидно.

«Я хочу похоронить сына, – ответил я. – И хочу, чтобы она заплатила за то, что сделала».

Коп предположил, что, возможно, я просто убит горем. Может, я неправильно понял то, что увидел. «Она не просто делала искусственное дыхание, – заявил я. – Она избивала моего ребенка. Даже другой врач сказал ей: “Полегче”».

Я сказал, что она затаила на меня зло. Коп тут же указал взглядом на мои татуировки: «Да неужели?…»

– Это преступление на почве ненависти, мать его, вот что это такое! – говорю я Фрэнсису. – Но разве будет кто-нибудь защищать англосаксов? Хотя нас теперь уже меньшинство.

Тесть становится рядом со мной и выдергивает кусок жести из оконного проема голыми руками.

– Уж мне-то можешь не рассказывать, Терк, – говорит он.

Может быть, Фрэнсис уже много лет и не высказывался публично о «Власти белых», но я знаю, что в запертом хранилище в трех милях отсюда он хранит оружие для грядущей священной расовой войны.

– Я надеюсь, ты собираешься довести это дело до конца? – говорит он, и я понимаю, что он говорит не об окне.

Звонит мой мобильник. Я выуживаю его из кармана, но не узнаю номер на экране.

– Алло.

– Мистер Бауэр? Это сержант Макдугалл. Мы с вами сегодня разговаривали.

Я прикрываю телефон рукой и отворачиваюсь, отгораживаюсь от Фрэнсиса спиной.

– Я хотел вам сообщить, что у меня была возможность поговорить с адвокатом из управления рисками в больнице и с судмедэкспертом. Карла Луонго подтверждает вашу историю. Судмедэксперт установил, что ваш сын умер от гипогликемического приступа, что привело к остановке дыхания, а затем и сердца.

– И что это значит?

– Ну, – говорит он, – больница выписала свидетельство о смерти. Вы можете похоронить сына.

Я закрываю глаза и какое-то время даже не могу найти слов.

– Хорошо, – выдавливаю наконец я.

– И еще одно, мистер Бауэр, – добавляет Макдугалл. – Судмедэксперт подтвердил, что на грудной клетке вашего сына имеются кровоподтеки.

Все мое будущее зависает на вздохе между этим его предложением и следующим.

– Есть свидетельства, указывающие на то, что Рут Джефферсон, возможно, виновна в смерти вашего сына. И на то, что этот случай может иметь расовую подоплеку, – говорит Макдугалл. – Я позвоню в офис окружного прокурора.

– Спасибо, – отвечаю я хрипло и вешаю трубку.

Потом мои колени подгибаются и я тяжело опускаюсь на крыльцо перед развороченным окном. Я чувствую руку Фрэнсиса на своем плече. Несмотря на то что между мной и внешним миром нет никаких преград, дышу я с трудом.

– Мне очень жаль, Терк, – говорит Фрэнсис, неправильно поняв мой ответ.

– Не нужно.

Я вскакиваю и бегу в темную спальню, где Брит, так и не вышедшая из спячки, лежит под грудой одеял. Я распахиваю занавески, и солнце заливает комнату. Брит поворачивается на спину, морщится, щурится, и я беру ее за руку.

Я не могу вернуть ей нашего ребенка. Но я могу дать ей лучшее из того, что остается.

Справедливость.

Пока я полгода вынашивал планы мести в тюрьме, Йорки не сидел сложа руки. Он примкнул к группе байкеров, называвшейся «Язычники». Ребята эти были все как на подбор здоровые лбы и тоже имели какие-то дела с метамфетаминщиками – во всяком случае, я так решил. И они были рады и счастливы заполучить его в свои ряды, если это могло помочь свалить лидера хартфордского отделения САЭС. Уличная слава – это вам не фунт изюму.

Свой первый день на воле я потратил на поиски парней из своей старой команды, но все они понимали, что должно произойти, и каждый нашел какое-то оправдание, чтобы слиться. «Я ради вас отказался от всего, – сказал я, когда меня бортанули даже те, которые попали в команду последними. – И так вы меня отблагодарили?!»

12

«Chef Boyardee» – марка консервированных макаронных изделий.