Цвет жизни

Я набил ее себе, когда она сказала: «Да, я выйду за тебя».

Мне тогда был двадцать один год, и на радостях я напился.

Когда я показал Брит этот залог любви, она даже не успела ничего сказать, потому что Фрэнсис подошел и влепил мне крепкую затрещину.

– Ты что, правда такой идиот? – спросил он. – Что в слове «конспирация» тебе не понятно?

– Это моя тайна, – сказал я ему и улыбнулся Брит. – Наша тайна. Когда волосы отрастут, об этом никто не будет знать, кроме нас.

– А если ты полысеешь? – спросил Фрэнсис.

По выражению моего лица он понял, что об этом я не подумал.

Фрэнсис выпустил меня из дома только через две недели, когда на голове у меня уже можно было различить только темное пятно, похожее на чесотку.

Я беру опасную бритву, крем для бритья и заканчиваю работу. Провожу рукой по гладкому черепу. Голова как будто стала легче. Я чувствую движение воздуха за ушами.

Я возвращаюсь в детскую, которая перестала быть детской. Детской кроватки уже нет, а остальная мебель составлена в коридоре. Все остальное уложено в коробки – спасибо Фрэнсису. К тому времени, как Брит сегодня выпишут из больницы, я успею перетащить сюда кровать и тумбочку, и эта комната снова станет гостиной, чем она была несколько месяцев назад.

Я смотрю на Фрэнсиса, жду, когда он взбеленится от моего вида. Его взгляд следует по линиям моей татуировки, как будто он проводит пальцем по шраму.

– Я понял, парень, – тихо говорит он. – Ты начинаешь войну.

Нет ничего хуже, чем покидать больницу без ребенка, ради которого ты там оказался. Брит сидит в коляске (больничный протокол), ее везет санитар (снова больничный протокол). Мне не доверили ничего более серьезного, чем быть замыкающим. Я плелся в хвосте в вязаной шапке, натянутой на самые брови. Брит смотрит на свои руки, сложенные на коленях. Мне кажется, или все вокруг действительно пялятся на нас? Наверное, все думают: что может быть не так со здоровьем у этой женщины, которая не лысая, не кривая и вообще внешне не похожа на больную?

Фрэнсис уже подогнал внедорожник к подковообразному подъезду к больнице. Санитар открывает заднюю дверь, я помогаю Брит подняться из коляски. Я поражен, до чего она легкая. Мне начинает казаться, что она просто уплывет по воздуху, как только ее руки отпустят подлокотники.

По ее лицу пробежал панический страх. Я замечаю, что она пятится от темной пещеры заднего сиденья, как будто там ее поджидает какое-нибудь чудовище.

Или автомобильное сиденье.

Я кладу руку ей на талию.

– Детка, – шепчу я. – Все нормально.

Ее спина напрягается, она собирается с духом и садится в машину. Когда она понимает, что рядом не стоит пустая корзина-переноска для ребенка, каждая мышца ее тела расслабляется и Брит с закрытыми глазами откидывается на спинку сиденья.

Я сажусь на переднее сиденье. Фрэнсис ловит мой взгляд и приподнимает брови.

– Как ты себя чувствуешь, мышка? – спрашивает он, называя ее ласковым прозвищем из детства.

Она не отвечает. Только качает головой, и одна крупная слеза сползает по ее щеке.

Фрэнсис давит на газ и вылетает с больничной подъездной дороги так, будто надеется, что все случившееся здесь его не догонит.

Где-то там, в морозильной камере в подвале, находится мой ребенок. Или, может, он уже не там, а лежит, разрезанный, как индейка ко Дню благодарения, на столе патологоанатома.

Я мог бы рассказать ему, что случилось. Я мог бы рассказать ему о том ужасе, который вижу каждый раз, когда закрываю глаза: как эта черная сука бьет по груди моего сына.

Она была одна с Дэвисом. Я случайно услышал, как другие медсестры говорили об этом в коридоре. Она была с ним одна, когда не должна была. Мало ли что там могло случиться, когда никто не видел…

Я поворачиваюсь и смотрю на Брит. Когда я заглядываю в ее глаза, они пусты.

Вдруг то, что я потерял ребенка, – еще не худшее? Что, если я потерял еще и жену?

Окончив школу, я переехал в Хартфорд и устроился на работу на завод Кольта. Я походил в местный колледж, но от того либерального дерьма, которое тамошние профессора вешали нам на уши, меня начало тошнить, и я свалил оттуда. Но я не перестал торчать в колледже. Моим первым рекрутом стал один скейтбордист, тощий парень с длинными патлами, который наехал на черного чувака в очереди в студенческом кафе. Ниггер оттолкнул его, Йорки толкнул того в ответ и сказал: «Если тебе тут так не нравится, вали обратно в свою Африку». За этим последовала эпическая перестрелка едой, которая закончилась тем, что я протянул Йорки руку и вытянул его из всеобщей свалки. «Знаешь, – сказал я ему, когда мы стояли на улице и курили, – тебе не обязательно быть жертвой».

Затем я дал ему копию «Последнего призыва», информационного бюллетеня Исламской нации.[8] Эти газетенки я развесил на всех досках объявлений в кампусе.

– Видишь? – сказал я и пошел, зная, что он увяжется за мной. – Не хочешь рассказать мне, почему никто не идет в союз черных студентов и не арестовывает их за разжигание ненависти? И, кстати, почему нет союза Белых студентов?

Йорки фыркнул.

– Потому что, – сказал он, – это будет дискриминация.

Я смотрел на него, как на Эйнштейна.

– В точку.

После этого было просто. Мы находили парней, которых травили шотландцы, и вмешивались, чтобы они знали, что их есть кому защитить. Мы предлагали им позависать с нами после уроков, и, когда мы ехали на машине, я врубал на всю катушку «Skrewdriver», «No Remorse», «Berzerker» или «Centurion» – группы направления «Власть белых», песни которых похожи на рев демонов и вызывают желание переть напролом и плевать на всех.

Я заставил их поверить, что они чего-то стоят только из-за цвета кожи, с которым они родились. Когда они жаловались на что-нибудь в кампусе, начиная с процесса регистрации и заканчивая плохой жратвой, я напоминал им, что директор школы – еврей и что все это часть более крупного плана Сионистского оккупационного правительства, намеревающегося подавить нас всех. Я учил их, что «Мы» означает «Белые».

Я забрал у них травку и прочую дурь и выбросил в мусорный бак, потому что торчки всегда могут заложить. Я сделал их похожими на меня. «У меня есть классные “докторы мартенсы”,[9] – сказал я Йорки, – точно твоего размера. Только я не отдам их парню с жирными патлами, да еще связанными в узел». На следующий день он появился с аккуратной стрижкой и выбритым загривком. В скором времени у меня уже был свой собственный боевой отряд: новоиспеченное хартфордское подразделение САЭС.

Могу поспорить, я научил студентов в том колледже большему, чем любой из высоколобых профессоров. Я показал им элементарные различия между расами. Доказал, что если ты не хищник, ты – жертва.

Я просыпаюсь в луже пота и с трудом выкарабкиваюсь из дурного сна. Сразу же провожу рукой по постели рядом с собой, где обычно спит Брит, но там никого.

Я свешиваю ноги с кровати и пробираюсь сквозь темноту, как сквозь толпу. Меня, словно лунатика, тянет в комнату, которую мы с Фрэнсисом так старательно перекрашивали.

Брит стоит в дверях, обхватив себя руками, как будто ей трудно стоять прямо. Луна светит через окно, поэтому она окружена собственной тенью. Когда мои глаза привыкают к темноте, я пытаюсь увидеть, на что она смотрит: старое кресло с салфеткой на спинке, железный каркас двойной гостевой кровати. Стены, снова белые. Я до сих пор чувствую запах свежей краски.

Я откашливаюсь.

– Мы думали, тебе это поможет, – говорю я негромко.

Она поворачивается, но только наполовину, так что на секунду начинает казаться, будто она соткана из света.

– Может, этого и не было вовсе? – шепчет Брит. – Может, это просто кошмарный сон?

На ней одна из моих фланелевых рубашек, в которых она любит спать, а ее пальцы растопырены на животе.

8

Nation of Islam – афроамериканское политическое и религиозное движение, основанное в Детройте в 1930 г. Среди заявленных целей: улучшение духовных, социальных и экономических условий жизни афроамериканцев в США и во всем мире. Критики обвиняют движение в черном расизме и антисемитизме. Nation of Islam – афроамериканское политическое и религиозное движение, основанное в Детройте в 1930 г. Среди заявленных целей: улучшение духовных, социальных и экономических условий жизни афроамериканцев в США и во всем мире. Критики обвиняют движение в черном расизме и антисемитизме.

9

Dr. Martens – обувная серия фирмы AirWair Ltd. Высокие ботинки на толстой подошве этой марки с 60-х годов считаются атрибутом скинхедов.