Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 5 из 11



Дядя Гриша служил берейтором в цирке. Объезжал лошадей, приучал их к верховой езде, тренировал молодых артистов. Когда отец вернулся в спорт, Григорий ушел за ним и даже готовил ему скакунов для соревнований, хотя спортсмены обычно объезжают лошадей под себя сами.

– Беги-ка ты, братец. Гуляй, пока гуляется, – посоветовал дядя Гриша, а сам пошел на работу.

А работа у него опасная: того и гляди, лошадь лягнет или сбросит. Он объезжал лошадей для частных клубов, куда их покупали уже готовых для развлечения и безопасного катания.

Первым делом Мишка направился к тетке Марьяне с официальным визитом, то есть не через лаз в заборе, а через калитку.

Матрешка вылезла из будки, встряхнулась и приветливо завиляла хвостом, взирая на мир подслеповатыми глазами. Цепь волочилась за ней по пыли, как миролюбивый удав, греющийся на солнышке.

Тетка Марьяна, невысокая и полная, еле пролезла в дверь террасы, одолела две ступеньки с перерывами, во время которых бросала на мальчишку грозные взгляды. Ковыляя по бетонной дорожке между кустами роз, цеплявшихся за подол ее цветастого халата, тетка Марьяна с кряхтением наклонилась и подобрала с земли прут, видимо заготовленный заранее.

– Что, отвлекающий маневр? – Приблизившись, она неожиданно подмигнула Мишке. – Они там небось шуруют, – махнула тетка рукой в огород, – а ты меня разговорами отвлекать будешь? Хитро! Только я хитрее. – Она схватила Мишку за локоть неожиданно крепкой рукой. – Вот возьму и высеку тебя хворостиной. А?

Потапыч струхнул, но заговорил строгим деловым тоном – так обычно отец разговаривал по телефону с поставщиками кормов для лошадей.

– Здравствуйте, тетка Марьяна! Я к вам по делу. И нечего меня стращать. – Он покосился на хворостину. Этот предмет любила применять тетя Вера, и с его товарными качествами, хлесткостью и гибкостью, он был знаком не понаслышке. – Хочу спросить про вашего соседа Ивана Ивановича. Он где моется?

– А я почем знаю? – Тетка Марьяна опустила хворостину. – Зато куда он воду свою помойную из душа сливает, знаю. Аккурат под мою смородину. Паразит!.. Погоди, а ты ведь Петьки Потапова сынок. Похож. Вот ты бы ему пожаловался на паразита. Петька-то теперь важный человек. Завод держит.

– Ничего я на него не похож, – пробормотал Мишка. Он считал себя некрасивым. – Так где он сливает?

– Я в степу была вечером. – Тетка Марьяна называла степь, как большинство местных. – Тра́вы для засушки собирала. Слышу, журчит. Пошла на звук и увидала, как он мне шланг кинул и сливает. Вон там.

Мишка заметил место, попрощался с теткой Марьяной, дождался, когда она скроется в доме, и, перебежав дорогу, прильнул к щелям в штакетнике. Сбоку забор у трудовика был старый и щелястый.

– Ага, вот он. – Мишка потер ужаленные вчера крапивой ноги.

Он разглядывал летний душ – маленькую кабинку, со всех четырех сторон огороженную голубой непромокаемой шторкой, с плоским черным баком с водой, нагревающейся наверху до кипятка под южным солнцем. Приходилось доливать в бак холодную воду, чтобы не обвариться.

Многие хуторяне предпочитали такие или похожие самодельные души с водой, настоянной на вездесущем солнце. После работы в саду или на огороде неохота было тащить в дом садовую грязь. В дома на хуторе заходили в течение дня не так часто, но во всем чистом, чаще всего босиком. А так обитали в огороде или в летних кухнях, коптивших степное небо десятками едких дымков. Во всяком случае, тетя Вера, как казалось Мишке, не вылезала из кухни. Если не готовила обеды, завтраки и ужины, то консервировала, варила варенья и компоты.

Соседкам она часто жаловалась с ноткой гордости:

– У меня четверо мужиков! Да и мы с Ленкой. Поди такую ораву накорми…

Мишка обошел участок трудовика. Доступны для осмотра были только три стороны. Две выходили на дорогу, одна в степь, а четвертая примыкала к соседскому саду. Туда Потапыч не совался. Там – Врангель, огромная псина, московская сторожевая. С ним не порезвишься, как с Матрешкой… А вот он с тобой, как с тряпичной куклой, может порезвиться вволю, если захочет.

– Потапыч! Здорово! – приветствовал его Димка, сын священника отца Максима.



Патлатый Димка, ровесник и одноклассник Мишки, был весь в потно-грязных потеках – и лицо, и руки. Названный в честь великого греческого святого Дмитрия Солунского, сейчас Димка меньше всего походил на красавца воина, великомученика, икону которого Мишка видел у друга в комнате.

– Ты что, яму выгребную чистил?! – хмыкнул Потапыч.

– Ага. Почти. Окна с мамкой мыли. Я на речку иду. Давай со мной! Куда ты вообще пропал? На футбол не приходил. Дома запрягли?

– Да инглиш этот! – отмахнулся Мишка.

Димка пристально поглядел на него темными карими глазами, но ничего не спросил. Дружили они всю жизнь, никогда не ссорились, но могли неделями не общаться, лишь здоровались при случайной встрече. А потом, как ни в чем не бывало, снова играли вместе.

Переставали общаться из-за Мишки. Он не выходил на улицу, погружался в себя, становился сонным и скучным. Сидел в саду под жасмином, думая, что его никто не видит, и молчал по целым дням, придумывая что-нибудь невероятное.

Димка обычно терпеливо ждал, пока Потапыч выберется из своего, свитого им же самим кокона, обновленным, другим, с какой-нибудь новой затеей, выходившей боком в большей степени Димке. Он не роптал. Мишкины увлечения обычно становились увлечениями всех хуторских ребят, и надолго.

– Пойду я, – неуверенно сказал Димка. – К концу литургии надо успеть. Папка рассердится.

Мишка кивнул, дождался, когда друг уйдет подальше, и снова прильнул к забору.

Он наконец обнаружил трудовика на площадке перед домом, рядом с машиной. Иван Иванович сваривал ножки от парт и столов автогеном. Мишка зажмурился от сыпавшихся от металла ослепительных искр.

Видя, что трудовик занят, Потапыч преспокойно перелез через забор и сразу испуганно замер, неожиданно увидев синий халат впереди, за кустами.

Но халат оставался неподвижным, и Мишка решился приблизиться. Огородное пугало стояло около клубничной грядки, облаченное в темно-синий рваный халат и берет. Вместо лица висел дуршлаг с кусочками фольги по краям. Они чуть колыхались, хотя ветер из степи сюда через крепкий забор не проникал.

От этого тихого шевеления и безносого дырчатого лица с потеками ржавчины у Мишки побежали мурашки по плечам.

«Болван! – подумал он про трудовика. – Он бы еще на дуршлаг свою фотографию приклеил, а в карман халата свой паспорт положил. Головоломка „Найдите десять отличий“. Наверняка все решили бы, что настоящий – вот этот».

Страх чуть отпустил, и Мишка смог сдвинуться с места. Пригнувшись, он пробежал вдоль стены дома, желая пробраться к душу и затаиться в кустах поблизости. Но едва не налетел на трудовика, который тащил сваренную конструкцию в сад. К счастью, в этот момент Иван Иванович пятился и оказался спиной к Мишке. Тот успел присесть за огромной бочкой с дождевой водой.

Сопя и отдуваясь, трудовик прошел совсем рядом. Его заботило, как бы не задеть и не обтрясти яблоню, и по сторонам он не смотрел. Покрывшись липким потом, Мишка на четвереньках выполз из-за бочки и хотел было удрать через распахнутые ворота, но услышал сзади шаги возвращающегося Ивана Ивановича. До ворот Потапыч не успевал добежать незамеченным, только до душа. Он нырнул в кусты ежевики, ощутив на коже всю мощь ее колючих объятий, и с трудом сдержался, чтобы не завопить.

Иван Иванович шел обратно, тяжело ступая, с покрасневшим от натуги лицом, вытирая пот беретом. Мишка, кривясь от боли, сел поудобнее и приготовился ждать. Потом он сможет рассказывать, какие страдания ему пришлось перетерпеть ради науки и бессмертия всего человечества.

Трудовика надолго не хватило по такой жаре. Он сделал еще две ходки, но передвигался уже еле-еле.