Страница 19 из 23
Тиун же про себя посмеивался: из грязи да в князи.
Года три назад он столкнулся на Соборной площади с боярином Александром Поповичем, кой прибыл в Ростов,дабы подобрать себе тиуна.
- Тю, да это ты, Егорша. Как извоз?
- Нашел чего вспомнить, боярин, - вяло отмахнулся Егорша. - Едва ноги волочу.
Когда-то Алеша Попович, выполняя поручение князя Константина, подрядил Скитника (как бывалого ямщика) довезти его до Углича. Скитник пришелся молодому боярину по душе: сноровистый, прямодушный, уверенный в себе, на деньги не жаден. Вернувшись из Углича в Ростов, Алеша молвил:
- Добрый ты мужик, Егорша. Приведет случай - вновь с тобой прокачусь.
Тогда был Скитник в ядреном теле. Теперь же перед Алешей стоял седобородый мужик с постаревшим осунувшимся лицом. Еще и двух седмиц не прошло, как Скитника выпустили из поруба. Единственное, что изменилось в нём, так укороченная борода да чистая рубаха с портами.
- Чего так исхудал, Егорша?
- Исхудаешь. Поруб - не хоромы с пирогами.
- Поруб?.. А ну-ка поведай мне. Ты, кажись, не из тех, кого в поруб кидают.
Скитник поведал, ничего не утаил, на что Алеша после недолгого раздумья молвил:
- Верю тебе, Егорша. Наслышан я об Ушаке, худой человек… А вот на князя ты зла не держи. И на большие умы живет промашка. Зело не любит князь не токмо усобицы, но и бунтовщиков, кои порядок рушат. Ты ж, чую, не из таких. Погорячился, вот и вдарил по Ушаку. Уважаю тех, кои за себя постоять могут.
- Спасибо на добром слове, боярин.
Алеша постоял, подумал минутку, а затем хлопнул ямщика по плечу.
- Знать, тебя сам Бог послал. Пойдешь ко мне в тиуны?
- В тиуны? - опешил Егорша. - Шутишь, боярин.
- И вовсе не шучу, Егорша. Князь меня вотчиной наградил, тиун понадобился. Я-то всё в походах, хозяйничать недосуг. А тут надо за мужиками и угодьями доглядывать, оброк собирать. Соглашайся, Егорша.
Скитник пребывал в замешательстве.
- Нет, боярин… Да какой же из меня тиун? Я отроду над людьми не стоял, а тут цела вотчина. Без опыта и хомута для починки в руки не возьмешь.
- Справишься, Егорша. Ты много в своей жизни повидал, почитай, всю Русь исколесил. Тертый калач. Ты токмо начни, а коль не по нраву придется, уйдешь. Вольному воля.
- Не один я, боярин, - продолжал упираться Скитник. - Жена у меня да сын Лазутка.
- Велик ли?
- В добра молодца вымахал, толковый детина, - не без удовольствия произнес Скитник.
- Да то совсем удача, - повеселел Алеша. - С сыном-то все дела сладишь. Оброк же я за тебя внесу, и приступай с Богом.
Уговорил-таки ямщика Алеша.
Боярин, увидев в Гремячем Колодезе сына Егорши, присвистнул:
- И впрямь добрый молодец. Богатырь! Да тебе не в подручных у отца бегать, а в дружине моей быть. Пойдешь?
- Извиняй, боярин, но не пойду. Я отца семь лет ждал и никогда его не покину.
- Похвально, Лазутка, - одобрил Попович. - Не всякий сын чтит отца своего. Похвально!
Повелел Алеша жить семье в своем боярском тереме.
- У меня тут просторно, места хватит.
Но Егорша заупрямился:
- Ты уж прости, боярин, но в крестьянской избе нам будет повадней.
- Срубим! - не стал спорить Попович. - А пока потерпи, поживешь в хоромах.
Избу надумал Егорша срубить добротную, дабы века стояла. Он, как и любой мужик, живший среди лесов, знал толк в дереве, кое надо выбрать и подготовить так, дабы изба не только века стояла, но чтоб пребывал в ней чистый, живительный дух. А для этого надо после Покрова пометить подходящие деревья, зимой вырубить и вывезти из леса, в марте-апреле сладить сруб: точно подогнать бревно к бревну, возвести стены, и оставить на несколько месяцев. Тут спешить никак нельзя: под собственной тяжестью бревна плотнехонько прижимались и медленно высыхали. Но упаси Бог, чтобы они пересохли, иначе намучишься с их обделкой. Строили, чтобы было не только удобно, а что бы изба радовала глаз, «как мера и красота скажут».
Подле избы поставил Егорша клеть и амбар, в коих будет хранить утварь, жито и прочие запасы. Изба, клеть и амбар - крестьянский двор, то, что и возводил каждый мужик на Руси, что и берег пуще всего.
Отогрелась, оттаяла душа Скитника: на таком добром дворе можно спокойно и век доживать. Радовался за Лазутку - ловкий, старательный, не хуже мастеров – дроводелов топором владеет. Подрядившиеся «в помочь» мужики и те похваливали:
- Умельца выпестовал, Егорша Фомич.
- Он у меня в любом деле лицом в грязь не ударит.
Доволен Егорша Лазуткой. Теперь бы жить, не тужить да на внуков поглядеть. Но сын приводить в дом невестку не спешит.
- Не приглядел еще, батя.
- А ты пригляди. Вкупе со мной по деревням ездишь. Аль, девок не зрел? Я хоть очами не востер, да и то одну приметил. Видная девка.
- Это кто ж такая? - усмехнулся Лазутка.
- Не ухмыляйся. С оглоблю вымахал, а девки, как дитю малому, и на ум не идут, - посетовал Егорша.
- Да я все при деле, - оправдывался Лазутка. - Без тебя и в кузнецах и в кожевниках побывал. Мать надо было кормить.
- Ныне, слава Богу, не бедствуем. Пора!.. Будешь в деревне Огареве, зайди в избу Гурьяна. Кажись, Маняшкой дочку кличут. Гурьян-то мужик на работу хваткий, поди, и дочка в него.
- Зайду как-нибудь, - неохотно произнес Лазутка.
- Не как-нибудь, а на сей неделе! - осерчал Егорша.
Отца не ослушаешься. Заглянул Лазутка к Гурьяну. Девка и впрямь пригожая. Свататься пришел Егорша со своей женой Варварой. И матери Маняшка приглянулась.
Гурьян не отказал: сам боярский тиун пришел свататься. Да и сын его хоть куда.
Егорша не захотел дожидаться Покрова Свадебника. Чего тянуть, коль на внуков глянуть невтерпеж. Свадьбу сыграли через две седмицы.
Лазутка хоть и уважил родителей, но женился без любви. (Да и редко кто на Руси по любви сходился, - будь то княжеский, боярский или крестьянский сын. На какую родитель укажет - с той и живи до скончания века. Таков уж обычай на Руси).
Маняша принесла сына. Егорша и вовсе воспрянул духом.
* * *
После смерти Константина великокняжеский престол занял его брат Юрий Всеволодович. На первом же совете со старшей дружиной великий князь резко произнес:
- Олешка Попович - злейший враг. Он убил моих лучших богатырей Юряту и Ратибора. Я жестоко отомщу Олешке.
Негодующие слова Юрия быстро дошли до Поповича: дурные вести на резвом коне скачут, добрые плетутся прихрамывая.
Попович, Тороп, Тимоня Златой Пояс, Нефед Дикун и Добрыня Рязанич сошлись в гриднице. Они долго говорили о постоянных усобицах и братоубийстве владимирских князей и мстительном нраве Юрия.
- Не ведаю как вы, но служить такому князю я не намерен. Уж лучше к Мстиславу в Киев уйти, - молвил Алеша.
Содруги были единодушны.
О своем решении Алеша не забыл сказать и Егорше.
- Был ты добрым тиуном, Фомич. Жаль, но придется распрощаться. Может, навсегда. Дале поступай, как сердце подскажет, но ведай: вотчина достанется другому боярину, всего скорее одному из Юрьевых княжьих мужей. Не думаю, что тот сбережет моих людей.
Егорша низехонько поклонился Поповичу.
- Благодарствую за доброту твою, боярин. Мне терять нечего. Вернусь в свою избу, в Белогостицы. С таким сыном не пропадем.
На прощанье Алеша не только облобызал Егоршу, но и Лазутку.
- Взял бы тебя в дружину, детинушка, но помню твои слова. И все же, коль какая надобность будет, приходи ко мне в Киев.
- Спасибо, боярин. Если судьба покличет - приду.
- Да хранит тебя Бог, - перекрестил Алешу Егорша.
* * *
Убитая горем Анна Мстиславна, на другой же день после похорон мужа, постриглась в инокини, приняв монашеское имя Агафии, но оставить малолетних детей она не могла и выехала вместе с ними в Ростов Великий. Смерть любимого супруга настолько подорвала здоровье Анны Мстиславны, что она таяла на глазах, и вскоре, 24 января 1220 года, преставилась в 30 лет.