Страница 70 из 93
Таким образом, бычья упряжка распространилась задолго до того, как в колесницы и телеги стали запрягать лошадей, свидетельства чему появляются лишь во второй половине II тысячелетия до н. э. Бык предшествовал лошади и в качестве верхового животного. В неолитической Сахаре в «скотоводческий период» на быках ездили и мужчины и женщины [202, с. 40; 757, рис. 53]. В III тысячелетии до н. э. езда на быках встречалась также в Передней Азии, Египте и Индии [448, с. 25]. Впрочем, большого значения это использование быка, видимо, не имело. В недавнем прошлом лишь немногие народы Восточной и Южной Африки использовали быка для верховой езды [953, с. 111; 650, с. 39, 40, 110].
Всадничество в полном смысле этого слова возникло лишь, после доместикации лошади и верблюда. Судя по последним; данным, лошадь была одомашнена впервые в Северном Причерноморье примерно в IV тысячелетии до н. э. [34; 79, с. 75; 182, с. 80]. В IV–III тысячелетиях до н. э. домашняя лошадь была уже хорошо известна в южнорусских степях и балкано-дунайском регионе [183, с. 29]. В III тысячелетии до н. э. ее знали в Передней Азии, на Кавказе и в Индии Г183, с. 32, 34, 35]. В Южную Сибирь лошадь попала к концу III тысячелетия до н. э. [182, с. 36]. Западная Европа познакомилась с ней благодаря носителям культуры воронковидных кубков во второй половине III (в конце III) тысячелетия до н. э. [1044, с. 342, 343].
Много сложнее обстоит дело с определением того времени. когда лошадь стала использоваться для верховой езды. Надежные данные об использовании в степях Евразии лошади в упряжи появляются лишь в XVI–XIV вв. до н. э. [298, с. 46; 9, с. 44; 358, с. 79, 80]. В Англии псалии известны только с конца: VIII–VII вв. до н. э. [452, с. 24–34]. В Передней Азии лошадь стали запрягать в повозки со второй четверти II тысячелетия до н. э., а использовать для верховой езды — с XIV в. до н. э… [183, с. 34; 1057, с. 317–321; 563, II, 500–511; 723, с. 109, 110]. Вместе с тем сходство древнейших псалий и системы упряжи в Передней Азии и в степях юга Восточной Европы говорит о едином их источнике и позволяет предполагать более раннее появление лошадиной упряжки [298, с. 46, 71, 72]. Некоторые предметы, определенные как псалии, восходят в Южной Сибири к началу II (первой половине II) тысячелетия до н. э. [153], на Кавказе — ко второй половине III (концу III) тысячелетии до н. э. [236, с. 390], а на Украине — к началу III (первой половине III) тысячелетия до н. э. [316, с. 137–139].
Даже если эти определения соответствуют истине, отмеченные находки сами по себе еще не доказывают существования в III тысячелетии до н. э. всадничества, ибо, как справедлива заметила Е. Е. Кузьмина, псалии становятся необходимыми; именно при запряжке животных в повозку; для верховой езды они необязательны [182, с. 82]. По мнению специалистов, которое подтверждается историческими и этнографическими материалами, верховая езда возможна без уздечки и без удил. Кроме того, металлическим и роговым удилам могли предшествовать сыромятные, которые в археологических материалах не сохраняются [150, с. 13, 14]. Некоторые ученые даже пытаются реконструировать конский намордник из сыромятных ремней, изображенный будто бы на зооморфных навершиях в виде головы лошади, появившихся в южнорусских степях с середины IV тысячелетия до н. э. [105, с. 3—20; 103, с. 92—106, 113]. Другие, указывая на коневодческий уклад ряда ранних степных культур, считают, что табуны могли пасти только конные пастухи [150, с. 21–23, 33; 601, с. 158]. И все же за отсутствием более основательных доказательств принять эту точку зрения не представляется возможным, так как имеются противоречащие ей материалы. Даже в конце II тысячелетия до н. э. такие индоевропейские народы, как фракийцы, иллирийцы, дорийцы и ахейцы либо вообще не знали верховой езды, либо ездили на лошадях очень редко. Что же касается индоиранцев, у которых коневодство получило особое распространение, то, судя по историческим источникам, езда в повозке предшествовала у них верховой езде [610, с. 98—114]. Наиболее ранние документы, сообщающие о верховой езде на лошадях, происходят из Передней Азии и относятся к первой половине II тысячелетия до н. э. [150, с. 35–36; 716, с. 156].
Остается заключить, что древнейшие домашние лошади использовались главным образом на мясо, о чем говорят массовые находки их костей на поселениях среднестоговской и ямной культур [351, с. 277, 278], а также обугленные кости лошадей с памятников раннего бронзового века Закавказья [121, с. 170]. К концу II тысячелетия до н. э. в южнорусских степях было известно также и доение кобылиц. Что же касается псалий и других атрибутов конской узды, находки которых обычны в евразийских степях начиная с середины II тысячелетия до н. э., то они указывают прежде всего на запряжку лошадей в колесницы, езда в которых для этой эпохи здесь хорошо документирована [359, с. 135–148]. Таким образом, верховая езда в евразийских степях распространилась вряд ли ранее конца II тысячелетия до н. э. У северных границ Китая первые всадники появились лишь во второй четверти I тысячелетия до н. э. [180, с. 179–184; ср. 733, с. 60].
Не менее загадочна ранняя история домашнего верблюда. Идея о двух центрах его доместикации (дромедара — в Аравии и бактриана — в Средней Азии или Северном Иране) была высказана уже давно. Однако кто и когда одомашнил верблюда, до сих пор неясно. Предполагается, что это произошло в III тысячелетии до н. э. или чуть раньше [134, с. 189, 190; 459; 376, с. 146, 147]. Распространение дромедара и бактриана из первичных очагов доместикации началось уже в III тысячелетии до н. э. [459, с. 57 и сл.; 904, с. 297]. Возможно, к концу III (началу II) тысячелетия до н. э. относится и заимствование бактриана носителями ямной культуры Предкавказья [369, с. 65]. Транспортное использование дромедара некоторые исследователи не без оснований связывают с развитием торговли благовониями, возникшей в Сирии и Аравии к концу III тысячелетия до н. э. Все же вряд ли эта функция имела большое значение до конца II тысячелетия до н. э., когда появилось древнейшее седло для езды на верблюде [459, с. 66–76]. Именно к этому времени относится первое сообщение об аравийских кочевниках, которые верхом на верблюдах вторглись в Палестину [459, с. 77]. Древнейшие свидетельства запряжки бактриана в повозку происходят из Южной Туркмении рубежа III–II тысячелетий до н. э. [218, с. 42]. Повозка, запряженная верблюдом, была известна ведическим ариям, племенам Южной Сибири кара-сукского времени, а также населению Средней Азии I тысячелетия до н. э. [459, с. 183–185]. Не лишено оснований предположение и о том, что верблюда впрягали в повозку тазабагьябцы Южного Приаралья [134, с. 189].
Судя по этнографическим материалам, древнейшей формой выпаса скота был вольный выпас, наиболее яркие примеры которого отмечаются у мотыжных земледельцев Юго-Восточной Азии и Океании. В этих условиях скота держат мало, а уход за ним сводится к минимуму и заключается в основном в более или менее регулярной дополнительной искусственной подкормке. Как явствует из письменных источников, эта форма скотоводства не представляет собой какого-то узколокального явления. Так, на Руси вплоть до XIV–XVI вв. скот находился на вольном выпасе [366, с. 72]. Две черты, свойственные такой системе, имели существенное значение для дальнейшей эволюции скотоводства. Во-первых, скот, обитавший в естественных кормовых условиях и, кроме того, свободно скрещивавшийся с местными дикими животными, был менее подвержен действию искусственного отбора, чем скот, находившийся под постоянным контролем человека. Во-вторых, практика вольного выпаса создавала постоянную угрозу полям, которые во избежание потравы, как правило, огораживались — факт, хорошо известный этнографам. На Руси огораживание полей встречалось вплоть до XVI в.
Оба отмеченных фактора действовали в первобытной Европе. Мельчание крупного рогатого скота в Европе началось лишь в период бронзового века. До этого он еще сильно напоминал своих диких предков — естественное следствие практики вольного выпаса. По заключению В. И. Цалкина, распространенный в неолите и энеолите крупный турообразный скот продолжал встречаться в Восточной Европе до рубежа III–II тысячелетий до н. э., тогда как в позднем бронзовом веке и позже крупный рогатый скот здесь обрел четкие отличия от дикого [351, с. 109, 123]. Г. Эпштейн отметил несомненное мельчание крупного рогатого скота в Европе в раннем железном веке [563, I, с. 303, 304]. Кое-где, как, например, в области распространения культуры воронковидных кубков, этот процесс начался значительно раньше [658, с. 5]. В Голландии размеры крупного рогатого скота прогрессивно уменьшались с энеолита до римского времени. Отчасти это могло быть связано с отсутствием гибридизации с туром, который здесь не водился. Однако можно предполагать и усиление контроля за скотом, так как свиньи здесь тоже мельчали с эпохи энеолита, несмотря на наличие диких кабанов [496, с. 204, 205]. Что же касается ограждений древних полей, то они известны в Англии и Ирландии с II, а возможно, и с III тысячелетий до н. э. [583, с. 167, 168].