Страница 38 из 93
Выяснено, что на протяжении позднего плейстоцена в Андах обитали охотники на гуанако и других животных, многие из которых вымерли к концу ледникового времени, что повлекло перестройку хозяйственной системы. В X–VIII (IX–VII) тысячелетиях до н. э. и в горных Андах, и на тихоокеанском побережье происходило формирование правильного сезонного хозяйства; к этому периоду относится и зарождение обменной сети, связавшей впоследствии указанные области в единую систему [769, с. 20]. Люди использовали ресурсы разных биотипов, охотясь на оленей, гуанако и мелких животных и усиленно занимаясь собирательством различных растений на разных высотах. С развитием археологических исследований все большее подтверждение находит высказанное более полувека назад Г. Тримборном предположение о том, что основой становления производящего хозяйства в Андах было усложненное собирательство клубнеплодов, и прежде всего картофеля [974, с. 659, 660; 700, с. 46–51]. Теперь в Андах известны поселки раннего и среднего голоцена, жители которых регулярно собирали такие клубнеплоды, как картофель, ульюко, хикама и другие, при чем со временем жизнь в этих поселках становилась все более продолжительной, а их размеры увеличивались [561, с. 96, 97]. К VII — первой половины V (VI–V) тысячелетия до н. э. в горных районах Северного (пещера Гитареро) и Центрального Перу (пещера Пикимачай) относятся древнейшие находки культурных растений (напр., тыква, фасоль) [710, с. 76, 77; 769, с. 26]. В следующий период (вторая половина V–IV [конец V— первая половина III] тысячелетия до н. э.), земледельческий уклад в Андах сложился окончательно; появилась масса новых видов культурных растений, в том числе маис (к концу периода); поселки стали несравненно крупнее, часть их имела уже круглогодичный характер [769, с. 30]. Именно в это время первые культурные растения проникли к оседлорыболовческому населению перуанского побережья, хотя, к сожалению, обстоятельства этого процесса еще мало изучены и плохо датированы: датировка ранних находок колеблется от конца V (середины IV) тысячелетия до н. э. [32, с. 4, 5; 853, с. 298; 561, с. 102] до конца IV (середины III) тысячелетия до н. э. [854, с. 318; 769, с. 29].
Одновременно с земледелием в Андах формировался и скотоводческий уклад. Изучение этапов его становления затруднено в настоящий момент тем, что критерии различения костей диких и домашних верблюдовых остаются неразработанными. Поэтому исследователи прибегают к иным приемам, фиксируя изменения видового состава животных, с которыми имели дело первобытные охотники, во времени, а также анализируя возрастные соотношения в пределах отдельных видов. Как теперь установлено, в VII — первой половине IV (VI–IV) тысячелетия до н. э. в Центральных Андах все большую роль в охоте местных общин играли верблюдовые, тогда как интерес к оленям со временем падал [1033, -с. 305]. В пещерах района Хунин, откуда происходит массовый костный материал, в слоях конца V — первой половины III (второй половины IV–III) тысячелетия до н. э. кости верблюдовых неизменно решительно преобладают в остеологических коллекциях [782, с. 51–53; 1034, с. 79, 80; 1016, с. 120–127]. Та же картина отмечена исследователями в Северном Чили во второй половине V (первой половине IV) тысячелетия до н. э. [700, с. 45, 46]. К сожалению, вопрос о доместикации гуанако на всех этих памятниках остается открытым. Анализ возрастного состава животных в пещерах Хунина показал, что в одних случаях преобладали взрослые особи, в других — молодые [1034, с. 79; 1016, с. 127]. Все же, учитывая факт огромного преобладания костей верблюдовых на памятниках конца V — первой половины III (второй половины IV–III) тысячелетия до н. э., а также появление шкур верблюдовых, а кое-где и их костей на перуанском побережье во второй половине IV (III) тысячелетия до н. э. [32, с. 4, 5; 769, с. 29], можно, видимо, датировать начало приручения гуанако V–IV (IV) тысячелетиями до н. э. Морские свинки, приручение которых требовало гораздо меньше усилий, были одомашнены в горах, очевидно, раньше, чем гуанако. Во всяком случае, со второй половины VII (второй половины VI) тысячелетия до и.* э. на памятниках района Аякучо встречаются сотни костей морских свинок, часть из которых, как предполагают специалисты, была в это время уже прирученной [769, с. 26–28]. Во второй половине V — первой половине III (IV–III) тысячелетия до н. э. кости морских свинок происходят уже из районов, удаленных от первичного очага доместикации, в частности они обнаружены на перуанском побережье [769, с. 32]. Особенности поведения морских свинок, не приспособленных к подвижной жизни охотников и собирателей и требующих регулярной подкормки, проливают свет на проблему сложения земледельческого хозяйства в Андах. Последнее должно было превратиться в устойчивую систему, прежде чем приручение морских свинок могло стать реальностью. Это подтверждает правомерность отнесения начала андийского земледелия к VII (VI) тысячелетию.
В III (второй половине III — первой четверти II) тысячелетии до н. э. в горных Андах окончательно сложилось комплексное хозяйство, основанное на выращивании клубнеплодов и некоторых других растений и разведении лам и морских свинок, а на побережье сформировалась система оседлорыболовческих и земледельческих общин, поддерживающих постоянные контакты друг с другом [769, с, 33, 35, 36]. В этот период между горами и побережьем наблюдался бурный обмен культурными ценностями: ламы, морские свинки и многие культурные растения распространялись далеко за пределы очагов доместикации [769, с. 36, 37].
Глава III. Раннее скотоводство по этнографическим данным
Методика использования этнографических данных для реконструкции истории первобытного общества
Несмотря на то что некоторые этнографы и археологи выражают скептическое отношение к возможности использования этнографических материалов для реконструкции истории первобытного общества, любая такая реконструкция не может обойтись без учета данных этнографии, ее концепций и терминологического аппарата. Сознательно или неосознанно специалисты-первобытники, какой бы концепции они ни придерживались, всегда вынуждены оперировать категориями, заимствованными из этнографии. И чем лучше они сознают это, тем плодотворнее оказываются результаты их работ.
В настоящее время советскими этнографами начата серьезная работа по улучшению методов использования этнографических данных для первобытноисторических реконструкций [135; 869а; 385]. Особое внимание уделяется проблеме репрезентативности данных о современных отставших в своем развитии обществах для такого рода исследований [869а; 259]. Важным шагом на этом пути явилось разделение первобытных обществ на апополитейные (АПО) и синполитейные (СПО), развитие которых происходило в разной исторической обстановке [869а, с. 42; 259, с. 5]. В ходе детального анализа выяснилось, что основным методом реконструкций и ныне остается сравнительноисторический (или историко-типологический) метод, а его главное орудие составляют этнографические аналогии. Вместе с тем, как убедительно показал индийский ученый Гопала Шаранья [612], сравнительная процедура в каждом конкретном случае требует особых приемов, которые определяются предметом и задачей сравнения. Нет и не может быть каких-то единых критериев сравнения для всех времен и народов, равно как и для всех изучаемых явлений. Недопонимание этого положения ведет порой к преувеличению значения какого-то одного из возможных приемов сравнения в ущерб всем остальным. Так, в настоящее время многие специалисты вслед за Дж. Стюардом предпочитают сравнивать лишь общества, развивающиеся в сходной природной обстановке. Однако эта процедура не позволяет уловить стадиальные явления (например, промысловый культ и т. д.), свойственные не столько определенным хозяйственнокультурным типам, сколько определенному уровню развития общества.
Таким образом, любая реконструкция должна предваряться правильной постановкой ее задачи. Грубо говоря, реконструкции бывают двух типов: 1) реконструкции общих явлений и закономерностей первобытнообщинной формации или отдельных ее этапов; 2) реконструкции конкретной истории конкретного народа (или народов) или региона. В первом случае речь идет о статистических закономерностях, во втором — об уникальной специфической картине, свойственной лишь изучаемому объекту. Закономерности, выявленные в первом случае, нельзя механически безоговорочно применять ко второму. Равным образом нельзя полученную во втором случае картину отождествлять с первой. Смешение этих двух подходов, недооценка их качественных различий обесценивают полученные с их помощью данные. Неспособность понять это заставляет некоторых специалистов (например, П. Радина) отказываться от общих реконструкций истории первобытного общества.