Страница 37 из 93
Много сложнее решить проблему о возникновении клубнеплодного земледелия и его взаимоотношениях с рисоводством… До недавнего времени она представлялась относительно простой: вначале население Юго-Восточной Азии научилось выращивать таро и ямс, а потом перешло к разведению риса, который встречался на огородах таро в качестве сорняка [414, с. 341]. Этому, казалось бы, соответствовали и данные из Океании, где широко распространилось клубнеплодное земледелие, тогда как рисоводство не пересекло линии Уоллеса, хотя, по мнению специалистов, для этого не имелось никаких природных барьеров [1045, с. 4]. Обнаружение раннего очага доместикации риса, возникшего, очевидно, задолго до распространения земледельческой культуры в Океанию, заставляет взглянуть на рассматриваемую проблему под иным углом зрения. Весьма вероятно, что некоторые из групп поздних хоабиньцев перешли к возделыванию таро и ямса примерно одновременно с сино-тибетскими народами (возможно, тоже частично хоабиньцами), которые начали заниматься рисоводством. Впоследствии движение рисоводов в Юго-Восточную Азию привело к тому, что первые частью переняли у них новые навыки, а частью мигрировали в Океанию. Действительно, зерновое земледелие в отличие от клубнеплодного вообще имеет тенденцию к экспансии. Судя по ботаническим и историческим данным, в прошлом разведение таро и ямса было распространено несравненно шире [634, с. 190]. По словам Я. В. Чеснова, «у ряда народов, прежде всего индонезийских, рис появился после овладения ими клубне- и корнеплодным земледелием» [362, с. 13].
Как единодушно утверждают лингвисты, протоаустронезийцы, безусловно, были знакомы с ямсом, таро и многими тропическими растениями, рано вошедшими в культуру [548, с. 10; 424, с. 22]. Что же касается риса, то здесь единодушие кончается. Р. Бласт пишет о знакомстве протоаустронезийцев с рисом и просом [424, с. 31–33], а А. Дайен это категорически отрицает, допуская, правда, что часть аустронезийцев в поздний период перешла к рисоводству [548, с. 7]. Проверить справедливость этих суждений археологически в настоящее время почти невозможно. Данные о возникновении производящего хозяйства в Океании необычайно скудны и сводятся главным образом к нескольким находкам костей «потенциально домашних» животных, которые вроде бы косвенно свидетельствуют о появлении земледелия[12]. Наиболее ранние останки свиней, несомненно приведенных сюда человеком, датируются на Новой Гвинее третьей четвертью IV (началом III) тысячелетия до н. э. [462, с. 504, 505] и последней четвертью VI (серединой V) тысячелетия до н. э. [1018, с. 142]. Правда, последняя дата небесспорна. На о-ве Тимор свиньи появились не позднее второй половины IV (первой половины III) тысячелетия до н. э. [606, с. 176]. Наиболее ранние прямые сведения о земледелии в островной части Юго-Восточной Азии происходят с о-ва Сулавеси, где в среднем слое пещеры Улу Леанг, относящемся ко второй половине V–IV (IV — первой половине III) тысячелетию до н. э., удалось обнаружить остатки риса. Предполагается, что здесь имелись и одомашненные свиньи [607, с. 51, 52]. И на о-ве Тимор, и на о-ве Сулавеси ранние данные о производящем хозяйстве сопутствуют существенным изменениям в материальной культуре: появлению орудий на пластинах, геометрических микролитов, керамики и т. д., позволяющим говорить о волне мигрантов из материковой Азии [607, с. 43, 51].
Связать эту миграцию с какими-то лингвистическими построениями пока что не представляется возможным Индикатором следующей волны мигрантов, которые разнесли производящее хозяйство в более восточные районы Океании, является керамика лапита, широко распространившаяся начиная со второй четверти II (середины II) тысячелетия до н. э. от Западной Меланезии до Западной Полинезии [932, с. 57]. Ее носители, часто отождествляющиеся с протополинезийцами, появились первоначально на побережье островов в западной части этого региона. Они занимались главным образом рыболовством и морским промыслом и имели домашних животных (собаки, свиньи, куры), хотя и в небольшом количестве. По-видимому, они знали и земледелие, имевшее, правда, подсобный характер. Тот же образ жизни фиксируется у носителей керамики лапита, проникших позднее в Западную Полинезию, где их поселки являются древнейшими в этих местах памятниками человеческой культуры. К рубежу новой эры во многих районах и керамика лапита, и домашние животные исчезли, так что ко времени прихода сюда евроцейцев на некоторых островах от них не осталось-и воспоминаний [511, с. 315–318].
Америка
В древней Америке скотоводство получило гораздо меньшее распространение, чем в Старом Свете. Изучение его тем не менее представляет исключительный теоретический интерес, так как в сравнении с картиной, полученной для Старого Света, позволяет выявить некоторые общие закономерности.
Области обитания морских свинок и гуанако и некоторые ранние археологические памятники Южной Америки:
1 — ареал морских свинок; 2 — ареал гуанако
Палеоклиматические исследования показывают, что природная среда как Северной, так и Южной Америки начиная с конца плейстоцена претерпела столь же серьезные изменения, как и в других районах мира. Формирование современных природных условий началось здесь в IX–VIII (VIII–VII) тысячелетиях до н. э., причем в среднем голоцене (VII — первая половина V [VI–V] тысячелетия до н. э.) в Андах отмечался влажный период [651, с. 124–140; 769, с. 18; 782, с. 44]. К началу голоцена вымерли многие важные для первобытных охотникоз дикие животные: лошади, антилопы, крупные кролики и лисицы: в Центральной Америке [576, с. 140–144] и ленивцы, лошади и некоторые виды оленей в Андах [768, с. 33–36]. Приспосабливаясь к новым условиям, люди стали все больше внимания уделять собирательству и рыболовству [1029, с. 72, 73; 447, с. 182–229; 788, с. 18–29]. В итоге в некоторых местах возникло примитивное земледелие, а на его основе и доместикация животных. Однако благоприятный биологический фон для последней имелся далеко не везде. Из-за его отсутствия в Мезоамерике в доколумбову эпоху скотоводства не знали. Единственным важным первичным очагом скотоводства стали Анды, где были одомашнены гуанако и морские свинки.
Вплоть до недавнего времени археологические работы в Андах почти не велись, а относительно хорошая изученность — прибрежных районов Перу создавала иллюзию того, что земледелие появилось здесь самостоятельно на базе рыболовства и морского промысла. Первыми отказались от этой идеи ботаники, показавшие, что древнейшие культурные растения попали на побережье из предгорий и горных районов [56, с. 287–289; 874, с. 54–58; 941, с. 253]. В горах локализуется и ареал диких гуанако, от которых произошли домашние ламы и альпака. Любопытно, что именно в горах Центрального и Южного Перу, Юго-Западной Боливии и Северного Чили предположительная область доместикации растений совпадает с районом обитания диких гуанако. Эти животные пасутся стадами по нескольку особей: обычное стадо состоит из самца, 5–6 самок и нескольких детенышей, но порой встречаются и более крупные стада (до 100 особей). Гуанако хорошо переносят разные природные условия: они встречаются и на пустынных низменностях и высоко в горах, достигая отметки 4000 м. Их образ жизни отличается ярко выраженной сезонностью: они проводят лето в горных долинах, а зиму в низменных районах, где местоположение их пастбищ определяется близостью водных источников. Поскольку разные экологические ниши располагаются в Андах недалеко друг от друга, то эти миграции, как правило, очень недалекие [337, с. 295–298; 648, с. 256, 257]. В доколумбову эпоху охота на гуанако была главным источником мясной пищи для населения Аргентины и Чили, которое ко времени появления европейцев умело приручать их и практиковало охоту с манщиком [265, с. 53, 54]. Однако одомашнивание гуанако совершилось только в Андах, в районах возникновения древнейшего земледелия, как показывают исследования последних лет.
12
Правда, в последние годы в горах Новой Гвинеи в районе Кук удалось выявить древние дренажные сооружения, восходящие ко второй половине V (первой половине IV) тысячелетия до н. э., а возможно, и к более ранней эпохе.