Страница 35 из 93
Во Вьетнаме производящее хозяйство возникло, видимо, несколько позднее. Правда, некоторые специалисты считают, что домашние животные и птицы (буйволы, свиньи, собаки, куры) уже представлены в материалах раковинной кучи Да-Бут в период среднего неолита [760, с. 41], однако, по мнению советских ученых, здесь была домашней лишь собака [44, с. 119–122; 239у с. 29]. Напротив, в позднем неолите население Вьетнама уже знало рисоводство и обладало домашними животными (буйволами, свиньями и крупным рогатым скотом). Вьетнамские исследователи датируют этот период серединой V — серединой III (IV–III) тысячелетия до н. э. [760, с. 46], однако не менее вероятна более поздняя датировка (вторая половина III–II [II] тысячелетия до н. э.) [44, с. 129].
В Китае наиболее ранние рисоводческие культуры известны в устье р. Янцзы и в соседних районах. Наиболее древняя из них — недавно открытая культура хэмуду, датированная первой половиной V (второй половиной V) тысячелетия до н. э.[10]. Позже ее сменила культура цинляньган, относившаяся ко второй половине V — первой половине IV (IV) тысячелетия до н. э. [186, с. 39–42]. Другие рисоводческие культуры Китая (лян-чжу, цюйцзялин, паомалин) также располагались вдоль р. Янцзы от ее среднего течения до устья, но в более поздний период (конец IV–III [III] тысячелетия до н. э.) [186, с. 42–45; 477, с. 527]. Все они являются древнейшими известными раннеземледельческими культурами Южного Китая. К сожалению, сколько-нибудь надежных сведений о доместикации животных в Китае почти нет. Детальное изучение результатов остеологических определений, проведенное Хэ Пинди, показало, что в лучшем случае китайские специалисты определяют животных до вида, тогда как критерии доместикации ими, как правило, не анализируются [663, с. 91, 92]. Среди костного материала на памятниках культуры цинляньган попадались останки таких «потенциально домашних» животных, как свиньи, собаки, крупный рогатый скот, буйволы, овцы. Некоторые из китайских ученых считают этих животных уже, несомненно, домашними, однако другие, как, например, Хэ Пинди, предупреждают против скоропалительных выводов, указывая на отсутствие обстоятельной публикации остеологических коллекций [663, с. 98—100]. Эту осторожность можно только приветствовать. Как бы ни трактовать указанные данные, они, безусловно, свидетельствуют о том, что большинство из перечисленных животных водилось в низовьях Янцзы и теоретически они могли быть одомашнены местным населением. Оговорки требует лишь утверждение Хэ Пинди об автохтонной доместикации обцы в Китае [663, с. 107]. По твердо установленным зоологами данным, муфлоны границ Восточной Азии никогда не достигали. Овцы в Китае представлены лишь разновидностями архаров, ареал которых захватывает северные районы Северного Китая, нигде не приближаясь к Янцзы [79, с. 78]. Данные о наличии «домашних» овец в культуре цинляньган тем подозрительнее, что они происходят лишь с одного из четырех поселений, откуда имеется остеологический материал. Более того, на этом поселении (Люлинь) кости овец составляют всего около 3 %, подавляющее большинство материалов происходит от свиней (61 %), на втором месте идут олени (21 %), на третьем — быки (11 %) [663, с. 99]. Поэтому вопрос о том, каким образом восемь костей овец попали на поселение Люлинь, еще предстоит тщательно изучить. Во и-сяком случае, их принадлежность домашним животным пока что представляется сомнительной, тем более что из всех синхронных цинляньгану культур только в яншао в двух случаях удалось зафиксировать кости овец, которые, более чем вероятно, принадлежали диким животным [663, с. 93–95]. Для более позднего периода кости овец были обнаружены только на поселениях культуры луншань. Вопрос об их происхождении будет рассмотрен ниже. Что же касается свиней и собак, то об их разведении носителями древних рисоводческих культур Китая можно говорить с гораздо большим основанием. Во всяком случае, судя по определениям палеозоологов, домашних свиней и собак знали уже носители культуры хэмуду.
Картина происхождения производящего хозяйства в Северном Китае, Монголии, Манчжурии и Приморье до сих пор окончательно не выяснена. Эта проблема в значительной мере связана с вопросом о происхождении раннеземледельческой культуры яншао, который разные исследователи сейчас решают по-разному. В зарубежной науке долгое время господствовало убеждение, что истоки культуры яншао следует искать на западе. В настоящее время этой точки зрения придерживается Л. С. Васильев [69, с. 146–151]. Китайские археологи издавна отстаивали теорию о сугубо местных северокитайских корнях яншао, к чему сейчас склоняются и некоторые другие специалисты, не обнаруживающие никаких контактов с западными регионами в раннем неолите [479, с. 5, 6; 1006, с. 23–29; 481, с. 204–206]. Сторонники обеих точек зрения в основной своей массе "предполагают, что в остальные районы Китая и примыкающие к нему области земледелие и скотоводство попали вместе с расселявшимися из Северного Китая мигрантами-луншаноидами, потомками яншаоcцев. Впрочем, после получения необычно ранних дат для древнеземледельческих культур Южного Китая и Юго-Восточной Азии в лагере сторонников этой концепции возникли некоторые колебания. Так, Чжан Гуанчжи, хотя и продолжает в целом придерживаться концепции о распространении луншаноидов с севера на юг, уже не настаивает на ней столь категорично, как раньше, и допускает возможность альтернативного решения, признавая, что они могли равным образом двигаться и в обратном направлении [ср. 479, с. 5, 6; 477, с. 527]. Действительно, с развитием археологических исследований все более перспективным становится поиск истоков культуры яншао, а вместе с ней и так называемых луншаноидных культур в Южном Китае, на территории которого складывались многие из культурных элементов, вошедшие в самые различные неолитические комплексы Китая [180, с. 147; 356, с. 88, 89; 364, с. 119–122; 139, с. 154, 155; 417, с. 167; 663, с. 37–40].
Впрочем, как бы ни были близки и взаимосвязанны проблемы происхождения культуры яншао и возникновения производящего хозяйства в Северном Китае, решения их ни в коей мере не могут подменять друг друга. В самом деле, признание южных корней яншао само по себе еще не дает права судить о хозяйстве и образе жизни пришельцев. Поэтому за неимением четких археологических данных, которые могли бы прояснить картину, специалистам пока что приходится ограничиваться гипотезами. Одна из гипотез гласит, что пришельцы, будучи выходцами из восточногималайского очага доместикации, принесли с собой земледельческие навыки, в частности они еще до прихода в лессовый район умели выращивать просо [362, с. 10–12]. Вторая гипотеза, наоборот, утверждает приоритет лессового района в возникновении просяного земледелия у мигрантов, которые до прихода на север занимались охотой, рыболовством и собирательством [663, с. 40–42]. Слабость первой гипотезы заключается в основном в отсутствии сколько-нибудь убедительных доказательств в пользу южного происхождения просяных культур. Нельзя, конечно, не признать всей сложности проблемы поиска центров происхождения культурных видов проса, так как ареалы диких сородичей этих растений остаются в значительной степени неизученными. И все же трудно согласиться с теми, кто стремится выводить просяное земледелие с тропического юга, природная обстановка которого мало благоприятствовала обитанию таких ярко выраженных ксерофильных растений, как просо. Напротив, гораздо более аридные условия Северного Китая и соседних с ним территорий[11] несравненно лучше подходили для диких видов проса, и не случайно именно здесь ботаники локализуют гипотетический центр их доместикации [663, с. 57, 58]. Эта идея кажется тем более справедливой, что ареалы известных ныне в Евразии диких просяных культур тяготеют к поясу степей, протянувшихся от Европы до Тихого океана.
Слабость второй гипотезы состоит в полной неразработанности проблемы становления земледелия в лессовом районе. Малоправдоподобно, что охотники, рыболовы и. собиратели, придя в бассейн Хуанхэ, молниеносно перешли к земледелию на основе просяных культур, совершенно незнакомых им в предшествовавший период. Другое дело, если их миграция совершилась значительно ранее первой половины V (V) тысячелетия до н. э. и они относительно долго занимались усложненным собирательством проса. Теоретически это не противоречит мнению о южном происхождении пришельцев, так как и южномонголоидный антропологический тип, и шнуровая керамика — факты, имеющие решающее значение для поиска южных корней яншао, — появились в Южном Китае не позднее раннего голоцена и, видимо, до возникновения производящего хозяйства. Распад сино-тибетской языковой семьи начался также, очевидно, раньше
10
Сведения о ней мне любезно предоставил М. В. Крюков.
11
Они и в прошлом были более аридными, чем на юге (иное мнение см. [363, с. 21]).