Страница 30 из 93
Несмотря на то что памятники неолита капсийской традиции вошли в научный обиход довольно давно, их изученность остается далеко не полной. Это касается прежде всего таких важнейших проблем, как абсолютная датировка и характеристика хозяйства, До недавнего времени неолит капсийской традиции датировался последней четвертью VI — серединой III (серединой V–III) тысячелетия до н. э. [909, с. 553–574; 472, с. 309; 528, с. 288], однако в последние годы были получены новые даты, возводящие его начало к VII (VI) тысячелетию до н. э. [680, с. 114; 882, с. 174]. По-видимому, на ранних этапах памятники неолита капсийской традиции сосуществовали с памятниками верхнего капсйя. Вместе с. тем, заключение о том, что первые в целом сформировались на базе вторых, остается в силе и сейчас. Поэтому особый интерес представляет сравнение хозяйства населения верхнего капсия и носителей неолита капсийской традиции. Оно показывает, что основа хозяйства с переходом к неолиту мало изменилась. И в эпипалеолите и в неолите люди жили главным образом собирательством растительной пищи, изредка устраивая крупные сезонные охоты; роль рыболовства была крайне незначительной [909, с. 571–572; 808, с. 316–318; 923, с 141–147]. Богатые фаунистические коллекции из пещеры Хауа Ьтеах (Киренаика) и со стоянки Дра-мта-эль-ма-эль-абу-ад (Южный Алжир) говорят о высокоспециализированной охоте капсийцев. В первом случае главную добычу охотников составляли гривистые бараны, что, кстати, вообще характерно для пещер Северной Африки [785, c. 18, табл. II, 2], а во втором — коровьи антилопы (бубалы) [808, c. 299–318]. Пораженный большим количеством костей антилоп в Южном Алжире [66,9 %], Ж. Морель предположил, что этих животных могли содержать за изгородью [808, с. 315], но это, конечно, явное преувеличение.
Более или менее надежные данные о появлении домашних коз и овец в неолите капсийской традиции происходят из двух пещер: Хауа Фтеах (Киренаика) и Капелетти (Магриб). К сожалению, характер данных не позволяет точно установить место домашних животных в хозяйстве аборигенов и время их появления. Этот вопрос заслуживает более подробного обсуждения, так как полученная картина вообще типична для современного состояния остеологических определений в Северной Африке и Сахаре. Как уже указывалось, единственным диким представителем породы овец в Северной Африке является гривистый баран. Поэтому само по себе появление здесь других пород овец и коз свидетельствует о проникновении домашних животных.
К сожалению, точная идентификация весьма схожих костей домашних коз и овец и гривистых баранов представляет собой сложную задачу. Во всяком случае, Э. Хиггсу, определявшему кости из Хауа Фтеах, полностью справиться с ней не удалось. Наличие домашних животных ему пришлось устанавливать чисто статистическим путем [654, с. 165–171; 785, с. 313–317]. В результате удельный вес домашних животных в хозяйстве неолитических обитателей пещеры остался неизвестным. Неясна и дата их появления. В одной из своих работ Э. Хиггс сообщает, что уменьшение размеров костей фиксируется уже в слое либико-капсия, где обнаружены две относительно мелкие метаподии, и делает заключение о проникновении домашних животных в период между 7450 и 5400 (6450 и 4800) гГ. до н. э. [654, с. 166, 169]. Но из другой его работы следует, что лишь в позднем неолите найден один фрагмент рога, несомненно принадлежавший козе, тогда как некоторые фрагменты метаподий в неолитических слоях, возможно, принадлежали овце [785, с. 18]. Таким образом, сообщаемые Э. Хиггсом данные представляются недостаточными для датирования процесса проникновения домашних животных к носителям неолита капсийской традиции. Неясным остается и источник культурного влияния. Теоретически его следует искать либо в Нижнем Египте, либо на островах Средиземного моря, где в VII — первой половине V (VI–V) тысячелетия до н. э. уже возникло скотоводство [785, с. 313].
Еще менее информативны данные из пещеры Капелетти, которые пока что остаются неопубликованными. Вначале общий облик культуры неолита, начавшегося здесь в середине V (на рубеже V–IV) тысячелетия до н. э., был воспринят исследователями как яркое свидетельство продолжения местных эпипа-леолитичееких традиций [909, с. 555–564]. Однако впоследствии обработка костного материала выявила будто бы огромное преобладание останков домашних коз и овец (до 90 %) [494, с. 73]. Приведенные выше данные из пещеры Хауа Фтеах заставляют воздержаться от чересчур поспешных выводов до полной публикации остеологической коллекции из Капелетти. Если заключение о наличии домашних животных подтвердится, шансы сторонников решения об островном пути миграции производящего хозяйства необычайно возрастут.
Ж. Кан попытался обосновать идею о скотоводстве в неолите капсийской традиции находками изображений барана с солярным диском на голове в горах Атласа. Он датировал их ранним неолитом, когда, по его мнению, здесь и появилось овцеводство. Его главный аргумент заключается в там, что вид изображенного барана (Ovis longipes) неизвестен в диком состоянии в Сахаре и мог быть приведен сюда только человеком [472, с. 327–336]. Как сейчас установлено, само по себе изображение диска на голове не свидетельствует о домашнем состоянии животного, а рисунки баранов с дисками на голове не характерны для скотоводческого периода [677, с. 195, 206], что было бы странно, если бы они действительно имели отношение к скотоводческой культуре. Видовая идентификация изображений требует дополнительного анализа, так как останки названного Ж. Каном вида полностью отсутствуют в остеологических коллекциях с первобытных памятников. Поэтому представляется более правомерным отождествление изображенного животного с диким бараном, как это делает А. Лот [757, с. 109].
Область средиземноморского неолита включает памятники с различной хозяйственной ориентацией, датированные в пределах 5350–1300 (4730–1142) гГ. до н. э. О некоторых из них сложилось мнение, что они принадлежали скотоводам, разводившим овец и свиней (например, пещеры Ашакара в Северном Марокко). К сожалению, характер данных, способных пролить свет на динамику хозяйственной жизни неолитического населения Северного Марокко, остается неудовлетворительным. Во-первых, полученные костные материалы происходят из смешанных или нерасчлененных слоев пещер [599, с. 14–17, 20]. Во-вторых, мнения зоологов по вопросу об идентификации костей диаметрально расходятся [599, с. 88–92; 472, с. 275]. В-третьих, не исключена возможность, что кости овец принадлежали одичавшим особям [599, с. 131]. Поэтому сейчас наиболее вероятным кажется предположение о проникновении скотоводства или отдельных домашних животных в Северное Марокко начиная с середины III (конца III) тысячелетия до н. э., когда отмечались оживленные контакты местного поздненеолитического населения с носителями культур энеолита и бронзового века Иберии.
Таково современное состояние наших знаний о хозяйственной картине неолитической Северной Африки. Ясно, что оно еще не позволяет говорить о сколько-нибудь заметной роли производящего хозяйства, следы которого на большинстве памятников полностью отсутствуют. Изложенные соображения заставляют пока что воздержаться от отождествления носителей неолита капсийской традиции с историческими скотоводами Ливии, с которыми, как это хорошо известно египтологам, египтяне вели войны по меньшей мере с первой половины III тысячелетия до н. э. [1031, с. 439].
Неолит суданской традиции представляет собой единую хозяйственно-культурную область, образовавшуюся в Центральной и Южной Сахаре во влажный период, когда природная обстановка обусловила развитие оседлого рыболовства [490, с. 171, 172; 962, с. 527–539]. Лучше всего он изучен в Нубии и в Судане, где в середине VI — середине IV (V–IV) тысячелетия до н. э. обитали различные группы рыболовов, которые в несколько меньшей степени занимались также охотой и собирательством [405; 837]. Вместе с тем, как показали упоминавшиеся выше исследования в районе Набта Плайа, некоторые из этих групп весьма рано перешли к земледелию. Есть бесспорные свидетельства того, что многие из восточных поселков неолита суданской традиции развивались в тесной связи с Египтом, где одновременно с ними жили земледельцы и скотоводы. Поэтому неудивительно, что сюда спорадически проникали домашние животные (козы и овцы), редкие останки которых найдены в хартумском неолите [405, с. 15, 16] и на одной из поздних стоянок группы абкан [837, с. 16]. Они попадали сюда путем обмена или грабежа и вряд ли свидетельствуют о сложении скотоводческого хозяйства. Иную картину дает так называемая нубийская группа А, сформировавшаяся на местной основе под сильным египетским влиянием и относящаяся к середине V — середине IV (IV) тысячелетиям до н. э. [837, с. 17–29; 973, с. 31–35]. Это были земледельцы, выращивавшие эммер, ячмень и бобовые. Кроме того, уже с конца V (второй половины IV) тысячелетия до н. э. они разводили крупный и мелкий рогатый скот и, возможно, начали одомашнивать ослов [973, с. 35]. В первой половине IV (второй половине IV) тысячелетия до н. э. поселки ранних земледельцев и скотоводов распространились на юг до Хартума* как показали недавние раскопки в Кадеро [726, с. 159–172].