Углич. Роман-хроника

- Сиротские деньги, - сердобольно вздохнул Нил Силантьевич и полез в калиту. - Помогу тебе, Юшка. За такую страдальческую жизнь никаких денег не жаль. Пусть вклад твой будет достойным. Заодно и святым отцам скажи, чтоб за мою душу помолились. Хворь-то никак меня переборет. Прими, сиротинушка, семьдесят пять рублей.

- Да ты что, Нил Силантьевич?! - обомлел присутствующий при разговоре Митька. - Такими деньжищами не швыряются. Мне за такое богатство, почитай, два десятка лет служить.

- Помолчи, Митька. Немощен я. Богатство от смерти не избавит. Прими с Богом, ямщик.

Юшка упал на колени.

- Век за тебя буду молиться, благодетель!

С этой минуты планы ямщика изменились. Теперь не нужно подливать в чарку отравного зелья. Напротив, ныне он может смело заявить, что деньги ему дал окольничий Тулупов, дал добровольно, при видоке Митьке. Однако доверчив же Нил Силантьевич! Поверил в брехню. Ай да выдумщик ты, Юшка!.. Теперь надо мчать в Москву, сунуть хорошую мзду начальнику Ямского приказа - и волюшка в твоих руках. А там - Углич, счастливое и богатое житие… Но допрежь надо доехать до ближайшей деревеньки и уговорить какого-нибудь мужичка малость посидеть в ямской избе, пока он ездит в Москву. Согласится. За десять алтын во всю прыть прибежит. Не сам, так сына пришлет.

Окольничий укатил в Углич на другое утро, а Юшка в тот же день поскакал в деревеньку.

Г л а в а 7

ГОДУНОВ И ДЬЯК САВВАТЕЙ

Когда темная ночь опустилась на государев Кремль, Борис Федорович вышел из своих палат и по Троицкой улочке направился к Чудову монастырю.

Сопровождал правителя всего лишь один человек, его личный телохранитель, могучий француз Яков Маржарет.

Никогда еще Борис Годунов не выходил со столь малой охраной. Он не взял с собой даже самых ближних послужильцев.

Рослый Маржарет шел слегка впереди, освещая путь слюдяным фонарем; при французе шпага, кинжал и два пистоля.

В переулке послышались голоса. Годунов тотчас настиг Маржарета и увлек его за стену монастыря.

- Фонарь прикрой.

Телохранитель накрыл фонарь полой плаща. Стрельцы с факелами прошли мимо, отблески огней плясали по сухим бревенчатым стенам.

Вновь пошли по Троицкой. Обогнув монастырь, ступили к небольшим хоромам в два жилья. Маржарет застучал в калитку, никто не отозвался; Маржарет громыхал долго и настойчиво, и вот, наконец, из сторожки послышался сонный, глухой голос:

- Кого черти носят? Опять калика?

Привратник распахнул оконце в калитке, поднял фонарь, ахнул:

- Батюшки!.. Боярин Борис Федорыч!

- Не гомони, холоп, - строго одернул привратника Годунов. - У себя ли Савва?

- У себя, батюшка боярин, - открывая калитку и низко кланяясь, залебезил привратник. - Где ж ему в эку пору быть? Вон и свет в окне.

Приходу правителя дьяк Сааватей Фролов немало подивился:

- Что привело тебя в сей поздний час, боярин?

Годунов кивнул Маржарету, и тот вышел в сени. Боярин же уселся на лавку.

- Так один и живешь, дьяк?

Савватей развел руками:

- Жену Господь прибрал, а сыновья в ливонской неметчине пали.

Было дьяку за пятьдесят; крупный, осанистый, с цепким, пытливым взором; курчавая борода стелется по широкой груди.

- Не велишь ли подать вина, боярин?

- Не до застолья ныне, дьяк. Явился к тебе по государеву делу… Ведомо мне, Савватей, что ты духовную грамоту царя Ивана Васильевича писал.

- Духовную? - насторожился дьяк. - Писал, боярин.

- Крепко ли хранишь? Не просил ли кто показать царское завещание?

Вопрошал Годунов строго, не сводя напряженных глаз с Фролова.

- Храню в потайном ларце, - всё также настороженно отвечал дьяк.

- Дале, Савватей.

Но дьяк умолк.

- Чего ж замолчал? Мне доподлинно ведомо, что к тебе приходили за грамотой, Савватей. Доподлинно!

Борис Годунов конечно лукавил. Он и знать ничего не знал, что к Савватею наведывались какие-то люди.

«Пронюхал! - изумился дьяк. - А, может, и самого Нагого изловил. Вот беда-то. Теперь не уклонишься. Не зря про Годунова говорят, что у него и в затылке глаза».

- Приходили, боярин, - сумрачно признался дьяк. - О завещании пытали.

- Вот и я о том же. Откуда?

- Из Углича, боярин.

- Нагие?! - в глазах Годунова промелькнул испуг. Савватей то приметил.

- Нагие, боярин.

Борис Федорович, стараясь скрыть смятение, заходил по горнице. Нагие не дремлют! Ужель что пронюхали? Ужель царь завещал на престол Дмитрия?

- Слушай, дьяк, - голос Годунова дрогнул, ему так и не удалось скрыть волнение. - Что ты поведал Нагим?

«Мечется боярин, - заметно поуспокоившись, подумал Савватей. - Нагие для него лютей ордынца».

Вслух же спокойно и с достоинством молвил:

- Побойся Бога, боярин. На душу греха не приму, то дело свято. Не мне цареву холопу, государеву грамоту оглашать.

- Так ли, дьяк? - пронзил его взглядом Годунов. - Мишка Нагой казны не пожалеет.

Теперь уже правитель не сомневался: к дьяку приходил именно «пропавший» из Углича Михайла Нагой.

- Ведаю твои мысли, боярин. Дескать, за тридцать серебренников душу свою продал, как Иуда Христа. Напрасно, боярин. Честен я перед Богом и государем. Нагого я прогнал.

- Смотри, дьяк, - угрозливо протянул Годунов. - Коль солгал, добра не жди… Доставай завещание.

- Пошто, боярин? - похолодел Савватей.

- Пошто? - хмыкнул Годунов. - Не место здесь царскому завещанию. Уж, коль Мишка Нагой наведался, твой дом в покое не оставят. Заберу грамоту во дворец.

- Прости, боярин, но передать тебе завещание, я не волен. Грамоту приказано огласить на Боярской думе.

- Оглашу. Доставай, Савватей.

Но дьяк и с места не сдвинулся, брови его нахмурились, лицо окаменело.

- Не гневайся, боярин, но грамота никому в руки не завещана. Один лишь великий государь волен ее на Думе огласить.

Годунов вспыхнул, по чистому белому лицу его пошли пятна.

- Аль неведомо тебе, дьяк, что дела свои вершу по воле царя? Не кто иной, как сам государь, послал меня к тебе.

- В сей час? С одним лишь иноверцем? Мыслимо ли то, боярин?

Годунов и вовсе побагровел.

- Как смеешь ты, дьяк, державного правителя в коварстве уличать?! Ведай свое место!

- Не волен отдавать, боярин, - непреклонно отвечал Савватей.

- Не волен? - тяжело выдохнул Борис Федорович. - А воровство противу государя чинить волен? Аль забыл, дьяк, что на бояр Нагих опала царем наложена? Аль неведомо тебе, что опальным людям на Москву являться заказано? Ты ж Нагого в свой дом впускаешь, о делах царских, потаенных толкуешь. То ль не воровство? Велю тебя за пристава взять132 - и в Пыточную!

Савватей побледнел.

- Не повинен, боярин. Не брал греха на душу.

- Вину твою палачи сыщут. Противу государя воровал! Пошто о приходе Мишки Нагого царю не доложил? Токмо за оное надлежит тебя вздернуть на дыбе.

Лицо Савватея подернулось смурью.

«Годунов не пощадит, - понуро раздумывал он. - Сей боярин красен лицом, да лих сердцем. И всех, кто стоит на его пути, он раздавит. Не человек - дьявол!»

Дьяк, сутулясь, побрел в моленную. Вернулся с ларцем, молвил тяжко.

- Вверяю тебе, боярин, сие завещание. Забирай, и пусть Господь Бог тебя рассудит.

Той же ночью Годунов вскрыл ларец.