Страница 60 из 139
И она рассказала, как обстояли дела в её племени с деторождением. Чужие языки женщины-кошки усваивали быстро; если у навиев переводчиками служили паучки в ухе, то белогорянки обходились без таких ухищрений. Изъяснялась кошка уже сносно – с несколько ломаным произношением, но достаточно внятно, чтобы её правильно понимали.
Приятели, выслушав её и подивившись рассказу, начали отпускать шуточки. Похоже, они не верили своим ушам и смотрели на кошку как на чудо-юдо заморское.
– Ну, зачинать детей – это ещё ладно... Эту твою способность мы вряд ли сможем проверить прямо сейчас. А вот умеешь ли ты сражаться? Может, и тут купцы врут, а?..
– Ну, давайте проверим, коли вам так не терпится, – ухмыльнулась кошка, вынимая белогорский клинок из ножен.
– Хм, – с усмешечкой покривился Нугрур, окидывая воительницу пренебрежительным взглядом. – Кто ж так оружие держит? Нет, женщина-воин – это такая же чушь, как сладкая соль или горячий снег!
– А горячего пинка под зад ты не хочешь, балабол? – прорычала белогорянка, задетая за живое. Уж в чём в чём, а в неумении держать меч никто не смел её упрекнуть!
Клинки напряжённо зазвенели, ударившись друг о друга. Кошка отбивалась сразу от обоих горцев, вертясь волчком и ловко уклоняясь – только трава колыхалась, сминаемая быстрыми ногами. Запел, засиял на солнце белогорский меч, волшба оружейная в нём заиграла, и во время очередного нападения Нугрур вдруг вскрикнул и выронил своё оружие.
– Моя рука! – застонал он, припав на колено. – Ты сломала её, кошка! Как я теперь воевать буду?!
– Ничего с твоей рукой не случилось, целёхонька она, – ответила та невозмутимо. – Просто прыти у тебя поубавилось, вот и всё. Клинок белогорский тебя уму-разуму учит, спесь с тебя сбивает.
Звиямба от удивления допустил ошибку, чем кошка и воспользовалась, повалив его наземь и приставив острие меча к его горлу.
– Всё, дружок, ты побеждён, – беззлобно усмехнулась она.
Светом Лалады она сняла Нугруру боль в руке, и воин посмотрел на неё уже по-иному – с изумлением и проблеском уважения в непроглядно-тёмных глазах. Хорош собой был этот горец: брови соболями, нос точёный, с горбинкой, а во взоре – сдержанные горячие молнии.
– У тебя сестры случайно нет? – спросила кошка просто так, полушутливо, полусерьёзно.
А тот вдруг насторожился, нахмурился, даже побледнел.
– Зачем ты спрашиваешь?
– Да так... – Белогорская воительница помогла Нугруру подняться, с удивлением и любопытством наблюдая эту внезапную перемену в его настроении, это острое смущение, вдруг охватившее его. – Просто подумалось, что ежели б у тебя была сестрица, то была бы она весьма пригожа собою.
– Про сестру мою и думать не смей, не для всякого встречного она была рождена! – вспылил Нугрур, грозно сверкая молниями в очах.
Похоже, кошка попала ему в чувствительное местечко.
– Хм, ясно всё с тобой, ревнивый братец, – прищурила она холодные сапфиры глаз, но соблазнительные думы о темноокой деве заронились малым семечком ей в сердце...
Она уже успела заметить и оценить роскошную южную красоту метебийских девушек – терпкую, хмельную и бархатную, как тёплая солнечногорская ночь. Как цветы по весне, сияли в каждом дворе две-три пары томных девичьих очей в пушистом обрамлении длинных ресниц. Правда, от чужаков они прятались: девушек с детства приучали к скромности. Но какие рамки воспитания способны удержать юное сердце, жаждущее влюбиться?.. Однако не всем прекрасным дочерям Солнечных гор доводилось выходить замуж по любви. Частенько женихов им подыскивали родители. Ну, а если уж два любящих сердца таки встречались, никто не осуждал решительных действий, на которые зачастую шли влюблённые, покуда мать с отцом не нашли им пару по собственному усмотрению. Девушка могла убежать с понравившимся парнем, или жених крал невесту. Если вскоре после побега или умыкания между ними случалась близость, пара считалась мужем и женой без лишних разговоров.
Миринэ была светом очей Нугрура. Если бы и существовал на свете другой такой старший брат, сделавший младшую сестру главным и единственным сокровищем своей души, то и он не сравнился бы с Нугруром. Он ревностно берёг её с детских лет, одержимым волком бросался на любого, кто осмеливался устремить на Миринэ вожделеющий взгляд.
– Ты как собака на сене, – с усмешкой говорила ему кошка при этих рассказах. – Ты всех её женихов распугать хочешь? Гляди, останется твоя сестрица в девках с таким братцем-охранником!..
– Уж лучше пусть в девках останется, чем станет женой недостойного человека, – с мрачным огнём во взоре отвечал Нугрур.
– А кто, по-твоему, достоин её? – поджаривая на костре ломти баранины, спросила кошка.
– Пока такого человека я не встречал, – коротко ответил Нугрур.
– Он должен быть похожим на тебя самого, так ведь? – проницательно улыбнулась белогорянка.
Молодой воин ничего не сказал в ответ. Вместо него съехидничал Звиямба:
– Если бы Миринэ не была сестрой, наш Нугика сам женился бы на ней! – И многозначительно подмигнул, за что получил от друга подзатыльник. Потирая пострадавшее место, он хмыкнул: – Жениться тебе надо, брат, вот что. Женись и люби вот этак жену, как сестрёнку любишь, а то совсем уже помешался – Миринэ то, Миринэ сё!.. Одна Миринэ на уме.
– Погоди, Звиика, – мягко осадила его кошка. – Поучать легко: мол, делай так, не делай этак. Не был ты в чужой шкуре – так и не суди о том, чего сам не чувствовал.
Звиямба смолк, воздавая должное внимание жирному мясу, слегка подкоптившемуся дымом во время жарки, а Нугрур посмотрел на синеглазую кошку-ратницу с благодарностью – за понимание его чувств. После откровений о сестре он всегда испытывал неловкость, зарекался рассказывать о Миринэ, но через некоторое время её имя вновь срывалось у него с языка.
Своё прозвище кошка получила после первого же сражения, в котором ей довелось отличиться на глазах у боевых товарищей. Её белогорское имя было непривычным и неудобопроизносимым для них, вот они и стали звать её Миромари. После того боя Нугрур и Звиямба крепко зауважали её. Молодые горцы приняли её как друга и соратника, а женщину в ней не видели: слишком отличалась она от солнечногорских девиц – и обликом, и повадками. Она была воином, как они сами.
Однажды на ночном привале Нугрур сказал кошке:
– Пожалуй, ты единственная, кого я был бы не против видеть рядом с Миринэ.
Звиямба похрапывал, подложив под голову колчан со стрелами, чистые звёзды мерцали в бездонной глубине, горы дышали свежестью. Пронзительно дышали они, грустно, щемяще-сладко... Это была великолепная и величественная ночь – ночь накануне боя, ставшего для Нугрура последним.
– Если меня завтра убьют, отнеси Миринэ весть о моей гибели, – сказал он, задумчиво устремляя взгляд к звёздным россыпям над головой. – Дом наш найти нетрудно, его всякий знает. Это дом Темгу́ра Кривоносого, правой руки князя Астанму́ра. Темгур – наш с Миринэ отчим.
– Погоди хоронить себя, брат, – нахмурилась кошка. – Ты ещё потопчешь землю и выпьешь вина на свадьбе своей сестрицы.
Нугрур только усмехнулся невесело, и сердца Миромари коснулся звёздный холодок. Она спросила:
– Как я узнаю твою сестру?
– Не беспокойся, ты её узнаешь сразу, – тепло улыбнулся Нугрур. – Сразу поймёшь, кто перед тобой. Слышала бы ты, как она поёт! Нет другой такой певицы во всех Солнечных горах, клянусь памятью предков!
Не хотелось в такую ночь думать о печальном, и Миромари предложила набраться сил, выпив по глоточку воды из Тиши.
– У меня есть предложение получше. – И Нугрур достал оплетённую ивой фляжку, в которой булькало нечто более крепкое. – По чуть-чуть, чтоб согреться душой и телом.
Это была местная «живая вода» под названием таштиша – напиток убойной крепости, огнём обжигавший нутро и ударявший в голову с силой кузнечного молота. Помногу пить его не следовало; Миромари уже убедилась в этом, прочувствовав на себе валящее с ног действие винных паров сего могучего зелья. С этим серьёзным напитком её познакомили, конечно же, Нугрур со Звиямбой. Они нарочно напоили её до поросячьего визга – подшутили, называется. С таштишей шутки плохи – это она хорошо усвоила, с непривычки испытав все ужасы отравления и похмелья. Спаслась тогда женщина-кошка только чудесной белогорской водой. По какой-то своеобразной и странной шутке судьбы в названиях «Тишь» и «таштиша» слышалось некое созвучие. Отличались эти две водицы только тем, что вторая при неумеренном и неумелом потреблении становилась не живой, а поистине мертвящей.