Страница 54 из 139
– А вот и мы, – сказала она ласково, поворачивая кроху то одним боком, то другим.
Мечиславе не впервой было видеть кровь и самой её проливать на войне, но тут у неё отчего-то затряслись колени, и она села на дощатый пол бани. Подоспела матушка Логода и взяла всё в свои опытные руки; Мечиславу она выпроводила из бани, на что опомнившаяся женщина-кошка обиделась. Её бесило, когда что-то было ей неподвластно. Встряхнувшись, Мечислава вернулась к изголовью Беляны и покрыла поцелуями её влажное от пота, измученное лицо.
– Всё позади, ладушка, я с тобою, – приговаривала она. – Прости, что сразу прийти не смогла.
Когда ротик дочки приник к её соску, Мечислава ощутила мягкую, удушающую хватку безжалостной лапы на горле. Она могла испытать всё это раньше, но предпочла отстраниться. Посеяв семя, растить всходы она предоставила другим. Нет, никогда она не сможет решиться попросить у подросших дочерей прощения... Слишком поздно. Где она была, когда они в ней нуждались? А теперь уж – всё. Дочери могли лишь плюнуть в бесстыжие очи нерадивой матушки. И правильно сделали бы.
Так бичевала себя Мечислава, держа новорождённую малютку у груди. Отчего раньше она об этом не задумывалась, не беспокоилась, отчего спала её совесть беспробудно, а теперь вдруг всколыхнулась со дна души и повисла тяжестью на сердце? Может быть, сероглазая ладушка, придя в её жизнь, перевернула в ней многое... Всё, что творила Мечислава до неё, было похмельным бредом, чередой глупостей и ошибок, а порой и умышленных дурных поступков... Не она тогда куролесила, а кто-то другой. Не настоящая Мечислава.
Настоящая же, отдав дочку супруге после очередного ночного кормления, устало обхватила голову руками и закрыла глаза.
– Не могу больше в себе это держать, – глухо промолвила она. – Ты должна кое-что знать, ладушка.
Любимые серые очи блеснули тревогой.
– Слушаю тебя, родная.
– Боюсь, то, что ты услышишь, может тебе не понравиться, – горько усмехнулась Мечислава. – Узнав это обо мне, ты более не захочешь называть меня ладой...
– Что бы это ни было – расскажи, облегчи душу. – Убаюкивая дочку, Беляна придвинулась к супруге ближе.
В этом тёплом единении не было места прошлому, но раз уж Мечислава заикнулась...
– Горлинка, до тебя я вела дурную, разгульную жизнь. Соблазняла девушек и покидала их без жалости и зазрения совести. Не раз меня государыня за мои «подвиги» отчитывала, а я всё не унималась. Последний мой загул был уже после того, как я нашла тебя, моя голубка. Ребёнком ты ещё была, а я ждала, когда моя невеста вырастет... И вот, на шестом году ожидания не удержалась, ударилась опять в свою гульбу. Ох и стыдила меня тогда государыня Лесияра... – Вспоминая выговор княгини, Мечислава вздохнула: былая горечь ожила, поднялась глухой стеной. – А потом мне ты приснилась. Сказала ты тогда: «Коли изменишь – умру я». Вот с тех пор и боюсь я... Боюсь тебя потерять, лада моя, а потому на других даже не гляжу.
Мечислава смолкла, переводя дух. Горечь стояла в горле, заливала сердце, затянула ночное небо беззвёздным пологом.
– Хорошо, что ты поведала о том, что мучит тебя, лада, – молвила Беляна. Даже тени укора не было в её ясных очах. – Что было – то прошло, к прошлому возврата нет. А потерять меня не бойся: как любила я тебя, так люблю и любить стану до конца своих дней.
– Это ещё не всё, горлинка моя мудрая. – Мечиславе хотелось прижать к себе свою сероглазую ладушку, стиснуть исступлённо, до стона, но она не смела этого сделать, пока не вся правда была досказана. – Есть у меня ещё дети, вне брака рождённые. Не растила я их, не воспитывала, только помощь высылала до совершеннолетия. Теперь уж выросли они... И вряд ли захотят знать меня. Не простят, не примут, не нужна я им уже. Не осмелюсь я никогда предстать перед ними, потому что горьким будет их ответ.
Мечислава закрыла глаза, страшась встретиться взглядом с супругой. Тёплая ладошка коснулась её щеки.
– Ладушка, ты не знаешь, каков будет их ответ, – вкрадчиво-ласково прозвучал голос Беляны. Как и во взоре, не было в нём укора и осуждения. – Ты его сама за них придумала, а настоящего выслушать не хочешь. Нелегко это, лада, но ты сама знаешь, что должна с дочками увидеться. Ежели этого не сделать, ты так и будешь мучиться в неизвестности. А вдруг не держат они на тебя обиды? Вдруг простили давно, а ты всё казнишься?
Всё ещё держа глаза зажмуренными, Мечислава отчаянно замотала головой.
– Нет, нет, горлинка... Не смогу я. Выше это моих сил. Боюсь я... Боюсь, что сердце не выдержит и разобьётся. Не смогу я посмотреть им в глаза, и не проси!
– Подумай над этим, лада, – мягко молвила Беляна. – Пока просто подумай... А уж когда созреет твоё решение – это от тебя будет зависеть.
Надолго задавила Мечислава в себе это душевное сокрушение, не решаясь поступить по совету супруги и встретиться с покинутыми ею старшими дочерьми. Всякий раз, прикладывая маленькую Градинку к груди, ощущала она отголосок глухой боли: так старый шрам к непогоде ноет – тупо, изнурительно, нудно. Градинка подрастала, окутанная любовью и заботой обеих родительниц; навёрстывая упущенное и исправляя былые ошибки, Мечислава вкладывалась в воспитание дочки, как могла. Преподавала она ей искусство охоты и владения оружием, с малых лет юная кошка бывала с родительницей на учениях войска, а на шестнадцатом году, достаточно окрепнув, вступила в дружину Мечиславы.
К тому времени, когда вещий меч Лесияры предрёк скорое начало большого кровопролития, у Мечиславы с Беляной подрастали ещё две дочки – белогорские девы. Верность своей сероглазой ладушке женщина-кошка хранила свято, да это было и нетрудно: навек затмила любимая супруга всех прочих прекрасных дев. Случалось Мечиславе на княжеском пиру заглядываться на красавиц – по старой привычке, но серые очи были рядом; стоило пальчику супруги погрозить – и тотчас девицы оказывались Мечиславой забыты. А когда окончательно стало ясно, что войне – быть, княжеская военачальница ощутила, что решение созрело.
Сердцем чуяла она: побоище грядёт – не чета прошлым. Каркало вороньё, хриплыми голосами звало беду великую, а разлетевшийся вдребезги вещий клинок княгини указал на Мёртвые топи. Что за напасть грозила миру из этих заброшенных земель? Старые предания рассказывали, что давным-давно там полегла рать несметная – то боги остановили страшнейшую сечу, в которой схлестнулись пять войск, пять народов. Похоронило воинов болото, так и остались они там лежать и хмарью пропитываться.
Каркали вороны, призывали погибель на головы многих славных кошек-дружинниц... Предстояло их любимым супругам остаться вдовами, а деткам – сиротами. Как знать, суждено ли Мечиславе выйти из грядущей битвы живой?..
Вот оттого-то и вскинула она голову, склонённую старым грузом вины. Всё ещё пощипывала сердце горечь, но дальше откладывать было некуда. Разыскала Мечислава обеих внебрачных дочерей; не испив сразу после рождения молока кошки, обе выросли белогорскими девами. Одна из них, по имени Малиновка, жила хорошо: в положенное время встретив суженую, она создала семью и уже растила двух дочерей. С нею у Мечиславы разговора не получилось. Вышло как раз то, чего она и боялась: сердце дочери было ожесточено против родительницы-кошки.
– Ступай прочь, госпожа, не матушка ты мне и никогда ею не была, – только и сказала Малиновка. – Или, быть может, ты долг с меня спросить пришла? Ту помощь, что ты высылала, пока я была маленькой, я верну тебе, дай только время.
– Ничего ты мне не должна, – молвила Мечислава. – На внучек поглядеть хотя бы позволишь?
– Прости, госпожа, но не заслужила ты права видеться с ними, – ответила дочь непримиримо.
Тяжко кровоточило сердце Мечиславы после этой встречи, долго она приходила в себя, молчала и хмурилась. Беляна с расспросами не лезла, просто была рядом и согревала супругу мудрым, ласковым, ненавязчивым теплом.
Кричало вороньё, торопило Мечиславу. Ещё не вполне оправившись после короткого, но горького разговора с Малиновкой, она собралась с духом и отправилась к другой дочери. Ныло сердце, обливалось тоскливым холодом: что сулила ей эта встреча? Ещё одну пощёчину и заслуженную отповедь или, быть может, всё же надежду на примирение?